ОСЕНЬ
1
В овчинной мантии, в короне из собаки,
Стоял мужик на берегу реки,
Сияли на траве как водяные знаки
Его коровьи сапоги.
Его лицо изображало
Так много мук,
Что даже дерево — и то, склонясь, дрожало
И нитку вить переставал паук.
Мужик стоял и говорил:
«Холм предков мне немил.
Моя изба стоит как дура,
И рушится ее старинная архитектура,
И печки дедовский портал
Уже не посещают тараканы —
Ни черные, ни рыжие, ни великаны,
Ни маленькие. А внутри сооружения,
Где раньше груда бревен зажигалась,
Чтобы сварить убитое животное, —
Там дырка до земли образовалась,
И холодное
Дыханье ветра, вылетая из подполья,
Колеблет колыбельное дреколье,
Спустившееся с потолка и тяжко
Храпящее.
Приветствую тебя, светило заходящее,
Которое избу мою ласкало
Своим лучом! Которое взрастило
В моем старинном огороде
Большие бомбы драгоценных свекол!
Как много ярких стекол
Ты зажигало вдруг над головой быка,
Чтобы очей его соединение
Не выражало первобытного страдания!
О солнце, до свидания!
Недолго жить моей избе:
Едят жуки ее сухие массы,
И ломят гусеницы нужников контрфорсы,
И червь земли, большой и лупоглазый,
Сидит на крыше и как царь поет».
Мужик замолк. Из торбы достает
Пирог с говяжьей требухою
И наполняет пищею плохою
Свой невзыскательный желудок.
Имея пару женских грудок,
Журавль на циркульном сияет колесе,
И под его печальным наблюденьем
Деревья кажутся унылым сновиденьем.
Поставленным над крышами избушек.
И много желтых завитушек
Летает в воздухе И осень входит к нам,
Рубаху дерева ломая пополам.
О слушай, слушай хлопанье рубах!
Ведь в каждом дереве сидит могучий Бах
И в каждом камне Ганнибал таится
Вот наступает ночь Река не шевелится.
Не дрогнет лес И в страшной тишине,
Как только ветер пролетает.
Ночное дерево к луне
Большие руки поднимает
И начинает петь. Качаясь и дрожа,
Оно поет, и вся его душа
Как будто хочет вырваться из древесины.
Но сучья заплелись в огромные корзины,
И корни крепки, и земля кругом,
И нету выхода, и дерево с открытым ртом
Стоит, сражаясь с воздухом и плача.
Нелегкая задача —
Разбить синонимы: природа и тюрьма.
Мужик молчал, и все способности ума
В нем одновременно и чудно напрягались,
Но мысли складывались и рассыпались
И снова складывались. И наконец, поймав
Себя на созерцании растенья,
Мужик сказал: «Достойно удивленья,
Что внутренности таракана
На маленькой ладошке микроскопа
Меня волнуют так же, как Европа
С ее безумными сраженьями.
Мы свыклись с многочисленными положеньями
Своей судьбы, но это нестерпимо —
Природу миновать безумно мимо».
И туловище мужика
Вдруг принимает очертания жука,
Скатавшего последний шарик мысли,
И ночь кругом, и бревна стен нависли,
И предки равнодушною толпой
Сидят в траве и кажутся травой.
2
Мужик идет в колхозный новый дом,
Построенный невиданным трудом,
В тот самый дом, который есть начало
Того, что жизнь сквозь битвы обещала.
Мужик идет на общие поля,
Он наблюдает хлеба помещенье,
Он слушает, как плотная земля
Готова дать любое превращенье
Посеянному семени, глядит
В скелет машин, которые как дети
Стоят, мерцая в неподвижном свете
Осенних звезд, и важно шевелит
При размышлении тяжелыми бровями.
Корова хвастается жирными кровями,
Дом хвалится и светом и теплом,
Но у машины есть иное свойство —
Она внушает страх и беспокойство
Тому, кто жил печальным бирюком
Среди даров и немощей природы.
Мужик идет в большие огороды,
Где посреди сияющих теплиц
Лежат плоды, закрытые от птиц
И первых заморозков. Круглые, литые,
Плоды лежат, как солнца золотые,
Исполненные чистого тепла.
И каждая фигура так кругла,
Так чисто выписана, так полна собою,
Что, истомленный долгою борьбою,
Мужик глядит и чувствует, что в нем
Вдруг зажигается неведомым огнем
Его душа. В природе откровенной,
Такой суровой, злой, несовершенной,
Такой роскошной и такой скупой,—
Есть сила чудная. Бери ее рукой,
Дыши ей, обновляй ее частицы —
И будешь ты свободней легкой птицы
Средь совершенных рек и просвещенных скал.
От мужика все дале отступал
Дом прадедов с его высокой тенью,
И чувство нежности к живому поколенью
Влекло его вперед на много дней.
Мир должен быть иным. Мир должен быть круглей,
Величественней, чище, справедливей,
Мир должен быть разумней и счастливей,
Чем раньше был и чем он есть сейчас.
Да, это так. Мужик в последний раз
Глядит на яблоки и, набивая трубку,
Спешит домой. Над ним подобно кубку
Сияет в небе чистая звезда,
И тихо всё. И только шум листа,
Упавшего с ветвей, и посредине мира —
Лик Осени, заснувшей у клавира.
Настанет день, и мой забвенный прах
Вернется в лоно зарослей и речек.
Заснет мой ум, но в квантовых мирах
Откроет крылья маленький кузнечик.
Над ним, пересекая небосвод,
Мельчайших звезд возникнут очертанья,
И он, расправив крылья, запоет
Свой первый гимн во славу мирозданья.
Довольствуясь осколком бытия,
Он не поймет, что мир его чудесный
Построила живая мысль моя,
Мгновенно затвердевшая над бездной.
Кузнечик-дурень! Если б он узнал,
Что все его волшебные светила
Давным-давно подобием зеркал
Поэзия в пространствах отразила!
«Когда бы я недвижным трупом…»
Когда бы я недвижным трупом
Лежал, устав от бытия, —
Людским страстям, простым и грубым,
Уж неподвластен был бы я.
Я был бы только горстью глины,
Я превратился бы в сосуд,
Который девушки долины
Порой к источнику несут.
К людским прислушиваясь тайнам
И к перекличке вешних птиц,
Меж ними был бы я случайным
Соединением частиц.
Но и тогда, во тьме кромешной,
С самим собой наедине,
Я пел бы песню жизни грешной
И призывал ее во сне.
«Медленно земля поворотилась…»
Медленно земля поворотилась
В сторону, несвойственную ей,
Белым светом резко озарилась,
Выделила множество огней.
Звездные припали астрономы
К трубам из железа и стекла:
Источая молнии и громы,
Пламенем планета истекла.
И по всей вселенной полетело
Множество обугленных частиц,
И мое расплавленное тело
Пало, окровавленное, ниц.
И цветок в саду у марсианки
Вырос, полыхая, как костер,
И листок неведомой чеканки
Наподобье сердца распростер.
Мир подобен арфе многострунной:
Лишь струну заденешь — и тотчас
Кто-то сверху, радостный и юный,
Поглядит внимательно на нас.
Красный Марс очами дико светит,
Поредел железный круг планет.
Сердце сердцу вовремя ответит,
Лишь бы сердце верило в ответ.
«Во многом знании — немалая печаль…»
Во многом знании — немалая печаль,
Так говорил творец Экклезиаста.
Я вовсе не мудрец, но почему так часто
Мне жаль весь мир и человека жаль?
Природа хочет жить, и потому она
Миллионы зерен скармливает птицам,
Но из миллиона птиц к светилам и зарницам
Едва ли вырывается одна.
Вселенная шумит и просит красоты,
Кричат моря, обрызганные пеной.
Но на холмах земли, на кладбищах вселенной
Лишь избранные светятся цветы.
Я разве только я? Я — только краткий миг
Чужих существований. Боже правый,
Зачем ты создал мир и милый и кровавый,
И дал мне ум, чтоб я его постиг!
