Ознакомительная версия.
Некоторых японцев отталкивало обезьянье подражание западной моде (западные карикатуристы иногда даже изображали вестернизированных японцев в виде обезьян)[567]. Самоуничижение вызывало отвращение и у традиционалистов. 14 мая 1878 года на Окубо, направлявшегося на заседание Государственного совета во дворец Акасака в Токио, напали семеро самураев. Смертельный удар в горло был такой силы, что меч убийцы застрял в земле[568]. Омура Масудзиро, реформировавший армию в эпоху Мэйдзи, также пал жертвой традиционалистов (они представляли реальную угрозу для прозападных министров до 30-х годов XX века). Но дороги назад не было. Хотя японцы оставались приверженцами бусидо, большинство принимало доводы Окубо о том, что вестернизация необходима, если Япония желает достичь равноправия с европейскими и американской империями при заключении торговых и вообще международных договоров[569]. По словам хорошо осведомленного западного наблюдателя, мотивы японцев были совершенно ясны:
Они стремятся к тому, чтобы с ними обращались как с людьми, с джентльменами, как с равными людям Запада. Они знали, что к ним, к их стране никогда не будут относиться серьезно, если они будут продолжать носить свой прежний костюм. Очень скоро мы заметили перемены в одежде не только солдат и самураев, но и чиновников и даже самого микадо… Эта революция в одежде сильно способствовала всемирному признанию Японии полноправным членом содружества наций[570].
Японцы поняли, насколько мощным двигателем перемен была западная одежда. Это больше, нежели смена имиджа: Япония стала первым незападным обществом, подвергшимся преобразующему влиянию Промышленной революции.
Распространение нового дресс-кода совпало с быстрым развитием японской текстильной промышленности. В 1907–1924 годах число хлопкопрядильных фабрик в Японии удвоилось (с 118 до 232), число веретен увеличилось более чем втрое, а ткацких станков – всемеро[571]. К 1900 году в текстильном производстве было занято 63 % фабричных рабочих Японии[572]. Десятилетие спустя страна стала единственным в Азии нетто-экспортером текстильной нити, пряжи и тканей. Объем ее экспорта даже превысил немецкий, французский и итальянский. Безусловно, производительность труда японских текстильщиков была наивысшей в Азии: в 1907–1924 годах в хлопчатобумажной промышленности она выросла на 80 % – несмотря на то, что (вспомним картину Адати Гинко 1887 года) здесь в основном трудились женщины, средний возраст которых составлял 17 лет[573]. Для таких фирм, как “Канегафути”, годы, предшествовавшие Великой депрессии, стали временем бума, а прибыль на капитал тогда достигала 44 %[574]. Японцы, не только носившие западную одежду, но и производившие ее, разрушили монополию Запада в обрабатывающей промышленности.
Как и на Западе, один индустриальный прорыв вел к другому. Первая в Японии железная дорога, спроектированная англичанами, в начале 70-х годов XIX века соединила Токио и Йокогаму. Вслед за Токио (район Гиндза) японские города стали обзаводиться телеграфными линиями, уличным освещением, железными мостами и кирпичными стенами вместо бумажных. Четыре конгломерата-дзайбацу – Мицуи, Мицубиси, Сумитомо и Ясуда – стали основными игроками в экономике страны. Японцы под руководством англичан очень скоро перешли от покупки паровозов к их постройке[575]. В 1929 году олдемская компания “Братья Платт”, почти сто лет лидировавшая на рынке текстильного оборудования, уже платила отчисления японским держателям патента на автоматизированный ткацкий станок Тойода[576].
Ни одна другая азиатская страна не перенимала западный образ жизни охотнее, чем Япония. Националисты в Индии после 1947 года, напротив, придерживались местной манеры одеваться: от набедренной повязки Махатмы Ганди до пиджаков а-ля Неру и сари Индиры Ганди. Этот символический отказ от западной моды объясним: английские протекционизм и высокая производительность разорили индийскую кустарную ткацкую промышленность. При этом индийцы, в отличие от японцев, не спешили пользоваться достижениями Промышленной революции. Англичане не прятали новую технику, а напротив, распространяли ее. В Индии текстильные фабрики, паровозы и железные дороги появились раньше, чем в Японии. К началу XX века текстильное оборудование и уголь в Азии стоили не дороже, чем в континентальной Европе. Заработная плата составляла 16 % английского показателя. Закон не ограничивал, как в Англии, рабочее время на азиатских фабриках. Хлопок-сырец был под рукой. И все же промышленного взлета не произошло ни в Индии, ни в Китае (там труд стоил еще дешевле)[577]. Причина вот в чем: хотя труд в Индии и Китае и был дешевле, это преимущество нивелировалось плачевно низкой производительностью труда. Производитель ность американского рабочего в среднем в 6–10 раз превышала производительность индийского, пользовавшегося тем же оборудованием[578]. Английские и американские эксперты объясняли это обстоятельство разными причинами: от расовой неполноценности индийцев до прогулов и неизбывной лени. Один американец, посетивший ткацкую фабрику в Бомбее, сокрушался: “Все указывало на недостаточный надзор за рабочими. Полнейшее отсутствие дисциплины. Веретена и шпули перекатывались под ногами, отходы и ящики… лежали кучами, а носильщики и даже некоторые рабочие стояли группками, жуя бханг и чунам. Надзиратели, главным образом из маратхов, неторопливо прогуливались там же”[579]. Можно объяснить это и отвратительными условиями труда: плохой вентиляцией и чрезмерно длинным рабочим днем вкупе с жарким климатом и болезнями, неизвестными в Ланкашире и Лоуэлле[580]. Гораздо труднее объяснить, как Япония добилась настолько быстрого роста производительности труда, что к 30-м годам XX века 15 % бомбейских ткацких фабрик закрылись.
Английская одежда была, конечно, чем-то большим, нежели признаком модернизации. Ни в чем так отчетливо не проявлялись градации британской классовой системы, как в костюме. То был мир, в котором вы естественным образом судили о статусе человека по покрою его одежды. К несчастью для Хирохито и вообще японцев, в том мире привыкли судить о достоинствах человека и по цвету кожи.
Когда Хирохито возвратился в Японию с западным гардеробом, будущий Эдуард VIII пошел на костюмированный бал со своим приятелем майором Эдуардом Дадли Меткалфом (“Фрути”). Оба были наряжены “японскими кули”. С их точки зрения, такие костюмы были столь же абсурдными, как и западная одежда японцев. В письме к любовнице Эдуард называл Хирохито “обезьяной в орденах” и сообщал, что японцы “плодятся как кролики”. Япония Хирохито восхищалась прогрессивностью Запада и обижалась на его высокомерие. Казалось, чтобы сравняться с Западом, Японии следует обзавестись самым модным аксессуаром: империей. Это не отняло много времени. В 1895 году европеизированный флот Японии разгромил устаревший Бэйянский флот китайцев при Вэйхайвэе. На японских гравюрах того времени победители изображены почти европейцами (даже лица), а побежденные с их косицами и несоразмерно широкими рукавами выглядят так, как и полагается неудачникам[581]. Но то было лишь начало. Японцы, разочарованные тем, что после войны их вынудили согласиться на контрибуцию вместо территориальных приобретений, начали понимать, что европейские империи отказываются признать их равными. Министр иностранных дел Иноуэ Каору писал:
Мы должны построить на Востоке новую империю по образцу европейских… Как мы можем передать нашему 38-миллионному народу этот смелый дух и чувство независимости и самостоятельности? По моему мнению, единственный способ сделать это – столкнуть их с европейцами, чтобы японцы почувствовали беспокойство, осознали свое отставание и переняли западную энергичность… Я полагаю, единственный способ сделать это – позволить действительно свободные сношения японцев и иностранцев… Лишь так наша империя сможет занять положение, равное положению западных стран… Только так наша империя сможет стать независимой, процветающей и сильной[582].
Первое настоящее столкновение с Западом произошло в 1904–1905 годах во время Русско-японской войны за Маньчжурию. Решительная победа Японии в море и на суше стала сигналом миру: в небесах не написано буквально ничего о западном господстве. С правильными институтами и с техникой, не говоря уже о правильной одежде, азиатская империя способна одолеть европейскую. Уже в 1910 году можно было предположить, что Япония в XX веке по экономическим показателям догонит даже Великобританию (что и произошло: в 1980 году ВВП Японии на душу населения превысил английский уровень). Прискорбно, что путь Японии с 1910 по 1980 год не был прямым.
Ознакомительная версия.
