Впрочем, первоначально благоразумие не оставляло его, и он попытался решить вопрос без публичной огласки. Втайне написав письмо св. Амвросию Медиоланскому, Валентиниан II попросил того выступить посредником между собой и франком, попутно он направил письмо св. Феодосию с просьбой вступиться за него. Кроме того, император очень просил крестить его, словно предчувствуя неминуемую гибель. К сожалению, сам св. Амвросий не имел возможности в тот момент совершить таинство крещения над ним.
Впрочем, возможно, терпение привело бы Валентиниана II к успеху, но, как нередко бывает, юный царь не смог сдержать благородные порывы гнева и тем самым невольно спровоцировал близкую развязку. Император вызвал франка к себе и, сидя на троне, потребовал от него отчёта обо всех уволенных из царского двора и назначенных чиновниках, а потом вручил ему бумагу, в которой говорилось об отставке самого Арбогаста. На это дерзкий франк заметил, что не нуждается в одобрении своих поступков, и его власть зависит не от Валентиниана, а от остроты меча, что висит у него сбоку.
Рассерженный царь едва не прикончил франка клинком, выхваченным из ножен стоявшего рядом телохранителя, но по мягкости характера не смог опустить меч на его шею. Внешне все постарались прикрыть благопристойными картинками, однако уже через несколько дней Валентиниана нашли задушенным в собственной спальне, и Арбогаст распространил слух, будто бы отчаявшийся царь сам себя лишил жизни. Тело императора было перевезено в склеп, где над ним св. Амвросий произнёс пышную речь, в которой даже уверял плачущих сестёр Валентиниана II, что, несмотря на отсутствие таинства Крещения, их царственный брат своими делами и самой смертью заслужил себе вечный покой.
Святитель Амвросий Медиоланский дал замечательные характеристики юноши-царя, искренне горюя о том, что в его лице Рим лишился замечательного властителя. «Оплакивают Валентиниана все, плачут неизвестные и боящиеся, плачут принужденные и варвары, плачут и те, которые казались неприятелями. К скольким стонам побудил он народы от Галлии и до наших мест? Ибо все оплакивают его не как императора, но как общего отца, сожалея о смерти его, как своей собственной. Лишились мы императора, о котором соболезнование наше умножается тем более, что был он не зрел летами, но мудр советом»[421]. В своей эпитафии на смерть василевса св. Амвросий, между прочим, едва ли не впервые в церковных памятниках уподобляет царя священнику. Так, обращаясь к сёстрам убитого, он восклицает: «Позабудьте его несчастье, помните его добродетель. С упованием ожидайте от него помощи, ночью да престанет он вам как архиерей (выделено мной. — А.В.), и пусть не разделяет вас от него и самый сон»[422].
Так прекратила своё существование династия Валентиниана, с которой связаны серьёзнейшие кризисы Империи, отпадение территорий, занятых варварами, и проблески тех бед, которые ещё столетиями будут преследовать вечный Рим. Вместе с Валентинианом II заканчивала свою историю эпоха западных императоров. Теперь уже не Рим, а восточная столица, Константинополь, всё более будет определять характер отношений между двумя частями Империи и имя будущего властителя Вселенной.
Глава 3. Церковные дела и религиозная политика императоров
Краткое царствование Юлиана Отступника и Иовиана заметно изменило положение дел в Церкви. Старое поколение богословов постепенно уходило со сцены, уступая место новым исследователям истины, не принимавшим участие в прежних диспутах и потому более сдержанным и склонным к выслушиванию мнения своих оппонентов. Изменяются и предметы спора: самый важный вопрос, рождённый арианством, о Божестве Сына постепенно теряет свою остроту и уступает место другим догматическим темам, в том числе о Божестве Святого Духа. Соборная активность не ослабла, но заседания, организованные после смерти Констанция и вплоть до Второго Вселенского Собора, носят, скорее, примирительный характер. Ни одна из сторон более не требует обязательного вселенского признания своей вероисповедальной формулы.
Церковному миру, как это ни покажется странным, в большой степени способствовала религиозная политика Юлиана, закончившаяся сценами времён Диоклетиана. На время все, кроме одиозных вождей ариан, снискавших расположение Отступника, отложили обиды и сплотились, чтобы дать отпор надвигающейся опасности. Старый никеец Аполлинарий Лаодикийский в блестящем сочинении доказал несостоятельность язычества, а слепой старик арианин Марий Халкидонский публично проклял Юлиана в его собственном присутствии. Оставленные политической властью, не желавшей видеть при своём дворе никого из галилеян, церковные партии волей-неволей вынуждены были сблизиться, оценить достоинства противников и собственные ошибки[423].
В 60-х и 70-х гг. IV в. уже не наблюдается крупных арианских Соборов, как это было ранее в Тире и Селевкии. Вообще не видно соборов, которые взяли бы на себя смелость по-новому изложить исповедание веры. Уже сами ариане с подозрением стали относиться к своим бесконечным по числу вариаций Символам — ведь ни один из них не приобрёл ни авторитета, ни популярности в Церкви. Сами ариане начинают вслух припоминать пророческие слова св. Афанасия, что, оспаривая Никею, они составят множество иных Соборов, на каждом из которых будут излагать веру, но ни одно их вероизложение не устоит[424].
«Во всём, что ни делают теперь ариане, слышится лишь один и тот же зов: «Пойдём к отцам своим и скажем им: анафематствуем арианскую ересь и признаём собор Никейский», как это требовал от них св. Афанасий». Страх перед «Единосущием» прошёл, а о составлении новых Символов уже нет и речи. Со своей стороны православные также становятся всё более снисходительными к своим противникам; при самых лёгких условиях кающиеся ариане принимаются в Церковь. Даже в таких гнёздах арианства, как Константинополь и Антиохия, постепенно начинают преобладать никейцы. К 70-м гг. IV в. стало очевидным, что Никейская вера получает повсеместное признание и первенствует[425].
Уже осенью 363 г., сразу после смерти Отступника, в Антиохии состоялся Собор из 27 епископов под руководством Мелетия Антиохийского. Отцы собора заявили, что они держатся веры Никейского Собора, но готовы понимать её следующим образом: Сын рождён из существа Отца и подобен Отцу по существу. В любом случае, они внесли в соборные акты текст «Никейской веры», подписали его и отправили императору Иовиану на утверждение. Мало-помалу значительная часть восточного епископата начинает отходить от жёсткого неприятия «Единосущности», а арианство испытывает на себе новые разделения на различные партии.
Другая часть епископов, принадлежащих к «срединной» партии, увлеклась македонианством, отвергая и Никейский Собор, и Константинопольский собор 360 г. Они вообще перенесли акцент догматического спора на изучение Святого Духа, Которого не признали третьей ипостасью Святой Троицы, а всего лишь одним из служебных духов, подобных ангелам. Возглавил это движение епископ Македоний. Но когда македониане в 364 г. обратились к императору Валентиниану I с просьбой разрешить им провести свой Собор в Лампсаке, тот ответил, что догматические вопросы — не его дела, а епископов. Не найдя поддержки и у Валента, они обратились на Запад к Римскому папе Либерию (352–366), который, приняв от них подписание Никейского Символа (без этого, как правильно понимали македониане, никакой диалог с Римом был бы вообще невозможен), принял их в общение[426].
В свою очередь, получившие возможность вернуться из ссылки, а некоторые — и счастливую возможность занять свои вдовствующие кафедры, епископы-никейцы широко использовали свободу изложения собственных догматических воззрений, почти исчезнувшую во времена императора Констанция. И здесь вновь, как и раньше, ведущую роль играл св. Афанасий Великий. Прибыв в Александрию, он, не мешкая, созвал 12 февраля 362 г. Собор из своих единомышленников, и хотя собралось всего 22 человека, это были старые, испытанные вожди Никеи. В первую очередь Собор признал непоколебимым Символ Веры, утверждённый на Вселенском Соборе 325 г., «достаточным и самодовлеющим». Затем Собор рассмотрел несколько вопросов о процедуре возвращения еретиков и всех, имевших с ними дела, в Православие. Наконец, был затронут по инициативе самого св. Афанасия вопрос о Святом Духе, Который был признан единой ипостасью Божества. И хотя вскоре св. Афанасия вновь сослали (уже при Юлиане Отступнике), Александрийскую формулу повторили Македонские, Ахайские, Испанские, Галльские соборы и папа Либерий[427].
