А.Г. Там не только язык всё-таки. Там есть моделирование ситуации. Вот, скажем, я вспоминаю, как Пухов пустил этот балласт на вражеский бронепоезд. Это смешно по всем законам классики. Потому что он разбил не тот бронепоезд, а другой, после чего начинается штурм, и с поразительным знанием человека, умиравшего не один раз…
Н.К. Как он описывает эту смерть.
А.Г. …у которого две пули защемило сердце. Как останавливается сердце у Афонина, когда мир сжимался в точку, потом говорит – замечательная фраза – «он сам в себя».
Н.К. Герой Платонова, умирая, возвращается всегда к себе.
А.Г. То тут просто на этом диком контрасте только что совершённого, нелепого, смешного по всем законам жанра, и невероятном знании, что такое смерть, которая вот она здесь…
Н.К. Я, например, утверждаю, что у неискушённого читателя, которого мы, кстати, совсем не знаем, совсем другая встреча с Платоновым. И я доверяю этому читателю, потому что ему доверял автор «Сокровенного человека». Помнишь, Женя, что у нас на международной платоновской конференции аплодисменты вызвали выступления учителей, которые приехали из Новосибирска и читали сочинения детей о Платонове. Для детей чтение Платонова стало воистину сердечным событием. Дети ещё не растеряли чувствования сказочной стихии мира, и они ещё ведь умеют говорить сами с собой. У Платонова герои постоянно говорят сами с собой, это для него самое дорогое. И если у него герои не понимают этот язык и не владеют языком молчания, они никогда не организуют диалог. Платонов предвидел и исследовал антидиалогический век, в котором, кажется, вслед за его героями пребываем и мы с вами.
Фантастическая по эстетической силе повесть «Джан», предвестие латиноамериканского романа второй половины 20 века, посвящена этой теме в её глобальном значении: диалог культур и цивилизаций, диалог человека с народом, диалог языков и т.д. Пришедший из «счастливой» Москвы на родину Назар не может вступить в тот диалог с родным народом, каким он его себе представлял. Платонов в прямом смысле написал поток сознания умирающего народа. Это потом этот «поток» редакторы превратили в диалоги. В 70-е годы мне вдова писателя Мария Александровна показала корректуры «Джан», называя всё это «казнью Платонова». У народа джан остались силы лишь на монологи про себя, поэтому представители джан понимают друг друга. И Назара Платонов заставит пройти путь отказа от классически рефлективного понимания диалога Платона…
Приведу другой пример о понимании Платонова и его читателе. Он связан с сверхсложным текстом – рассказом «Антисексус». Это изощрённая литературная пародия Платонова середины 20-х годов, кажется, и рассчитанная на изощрённого и искушённого интеллектуала. Когда в 89-м году «Новый мир» опубликовал рассказ, то вскоре в редакцию передали письмо из министерства здравоохранения, с просьбой ответить. Мне это письмо тогда подарила Инна Петровна Борисова, редактор отдела прозы журнала. Оказалось, что читатель, не обращая внимания ни на вступление Битова, ни на примечания, прочитал рассказ Платонова внимательно и отправил письмо с просьбой выслать ему этот самый аппарат «Антисексус»…
Вы понимаете, это как смешно, так и правда, что даже этот рассказ никак не сводим к чистой пародийности и иронии. А какие письма трогательные Платонову присылали в 37-ом году, в 38-ом году читатели. Пишут: мы прочитали нечаянно вашу книгу. Понятно, почему нечаянно. Никто же не рекомендовал тогда читать Платонова. В одном из писем о книге рассказов «Река Потудань» была сформулирована тема, к которой мы, исследователи, только подходим: «Все рассказы о любви, и все трогательные. Одна любовь – и нет страстей»…
Меня всегда поражает апелляция к массовому читателю, когда речь заходит о статусе Платонова. Типа, он не Пушкин, он не для всех, а для некоего тонкого слоя интеллектуалов. Это такой способ придумали на рубеже 20-го и 21-го века, чтобы ничего в России не сделать для Платонова, для сохранения и возвращения его наследия. Может, это особое понимание: перед Платоновым неизменно закрывается двери всех высших государственных институтов: от Министерства культуры до администрации Президента. Как бы якобы особо ЭТА вселенная, о которой мы говорим, и не нужна. В год столетия договорились, что вот юбилей в Москве не будем проводить, а проведём Платонова по графе «писателя из провинции», и 100-летие пусть отмечает Воронеж и т.п. Замечу лишь, что всё повторяется. Парадокс лишь в том, что в то время, когда все писали о мировом значении советской литературы, Платонов написал хроникальное исследование на тему провинциальной экзотичности советской литературы. И, как мы знаем теперь, оказался прав в диагнозе: овощи, выращенные на собственной грядке – «В порядке овощей» (заглавие одной из рецензий) и т.п. Отношением к Платонову многое маркируется в нашей сегодняшней жизни. О современности «Котлована» говорить не будем. Знаете, бывает безумно стыдно, когда вполне серьёзно интеллектуалы решают вопрос: кто лучше – Сталин или Ленин? А ведь таящийся в подобных «диалогах» абсурд описан Платоновым. Это письмо девочки Насти, текст которого был изъят из текста повести при её публикации. Настя…
Е.Я. …в «Котловане»…
Н.К. …в первый класс ещё не пошла, но у неё уже есть учителя-отцы. И она сообщает дяде Чиклину, что «Сталин на одну каплю хуже Ленина, а Будённый – на две». Соображения девочки Насти – блистательная пародия сегодняшних политологов. Пока, мне кажется, мы не выйдем из этой системы политологического измерения истории, жизни и культуры, Платонов будет оставаться враждебным главным тенденциям. Ведь если брать 20-е и 30-е годы не по вождям, то, кажется, этот период можно назвать платоновским периодом русской истории. Почему?
А.Г. Извините. Я подумал сейчас вот о чём. Так же как для Платонова искусство было делом воскресного дня, я думаю, что здесь есть зеркальный перевёртыш. Чтение Платонова, это тоже дело воскресного дня, это дело досужего человека. Так же, как философия вся, так же, как он – Платонов, потому что был Платон.
А общество наше на сегодняшний день – у него нет такого досуга. Почему белая эмиграция просмотрела его? Потому что она тоже занималась политикой, у неё не было досуга. У неё не было свободного, в настоящем, платоновском смысле, времени и взгляда. И я по себе знаю, что между делом ты Платонова читать не станешь, на это надо выделить время. И это время должно быть абсолютно свободным.
Я бы хотел вот о чём ещё вас попытать. Ведь всё-таки какие-то учителя, которые прослеживаются в текстах и биографии, у него были, всё-таки какие-то, пусть не кумиры, но ниши для кумиров существовали. Вот об этом два слова, если можно.
Е.Я. Об этом вообще немало сказано и много имён названо, но мне только один момент тут хочется подчеркнуть: Платонов и Чехов, как ни странно.
А.Г. Когда вы говорили о монологе, который никак не может перейти в диалог, в первую очередь…
Н.К. А он и называл Чехова «самым честным писателем» 20-го века.
Е.Я. Да, но это только один из аспектов. У Чехова, как ни у кого, по-моему, из писателей начала ХХ в. (и это тоже в массовом сознании пока не «открыто»), очень важна ситуация жизни как «протяжённости», существования человека в «длящемся» времени. Его часто называют скептиком и так далее, в общем, ищут социальных мотивов в поведении героев, и пр. А герой Чехова…
А.Г. Да, физическое время через него проходит, и это доставляет страдание.
Е.Я. Физическое время, именно, именно. То есть кризисы и неудачи героев Чехова обусловлены не просто тем, что вокруг мещанская среда (то, о чём обычно говорится), а дело именно в конфликте со временем – просто «длящимся» временем. И у Платонова – самый броский пример могу привести: одна из ситуаций, которые нередко у Платонова встречаются, – когда человеку надоедает он сам, его собственная личность. И человек хочет как бы переродить сам себя, попытаться это сделать. В романе «Счастливая Москва» очень характерная ситуация: там один из героев, Сарториус, хочет стать «другим человеком своей жизни»; он покупает на базаре паспорт на чужое имя и становится уже не Сарториусом, а Груняхиным. То есть он понимает, что себя прежнего он уже изжил. Тело остаётся прежним, а ресурса личности, так сказать, уже нету. И вот в этом, на мой взгляд, «чеховского» очень много; не только в этом, но и в этом тоже.
Н.К. Ну, я на поставленный глобальный вопрос о литературных предшественниках, как Фома Пухов, только какую-нибудь чепуху могу сказать. В «Фабрике литературы» Платонов многое сказал. Вообще исследовательское сообщество проследило уже десятки, а то и сотни линий и связей Платонова. Мы заставили его прочитать такое количество книг, которое он физически не мог прочитать.