Лоис Крайслер - Тропами карибу

Но вот десятка два оленей испугались чего— то. Вот их уже с полсотни.

Они бегут назад к общей массе. Одна из самок как угорелая носится по всему стаду, мечется то туда, то сюда, вспугивая сотни оленей. В воздухе мелькают копыта. Господи боже! Неужели вся тысяча — тысяча! — поддастся панике?

Нет, паника глохнет, затухает, рассасывается в горах, в болоте.

Птенцы ржанки, птенцы поморника, птенцы песочника — каково им сейчас?

Их жизнь висит на волоске. Взрослые птицы пронзительно кричат и вьются над оленями, беспомощно ныряют вниз, к их рыжевато-коричневым спинам.

Тройка оленей — детеныш, матка и молодая самочка, возможно, из ее прошлогоднего потомства — внезапно появляются в болоте прямо подо мной; свет мягко обтекает их сзади, разливаясь по сочной зелени тундры, прочерченной множеством длинных теней, тянущихся от каждого бугорка. Оленям надо спешить, и они так же быстро исчезают, как появились.

Холмы живут, гора испещрена белыми пятнами. У каждого животного свои переживания. Стройноногая молодая матка со своим чутким, проворным детенышем поднимается на возвышенность неподалеку от меня, останавливается, смотрит вперед, потом назад. Перед нею тысячи оленей. К кому примкнуть?

Основной поток животных идет теперь в тени, внизу на западе. При выходе из воды каждого оленя обволакивает белый парок, как будто он уже самой своей остановкой порождает туман. Олени прыгают, встают на дыбы, встряхиваются, веселые и игривые после успешной переправы.

Молодой самчик задорно пляшет позади трех взрослых самцов. Один из них круто оборачивается, наставляет на него большие черные рога. Молодой отпрядывает назад. Маленькая белая самка игриво наскакивает на большого «сердитого» самца, изгибается в поклоне. Тот делает курбет и, опустив голову, нацеливает на нее рога.

Солнце идет за горами. Серый свет. Повсюду над массой движущихся животных разносятся крики — это самки и детеныши ищут друг друга. При массовой переправе через реку всегда возникает сумятица; олени отбиваются от своих стад. Некоторые переплывают реку по три раза, прежде чем разберутся, где свои, где чужие.

В сумеречном просторе среди гор маленький светлый олененок, отбившийся от матки, — пустое место в тундре: полчища оленей обтекают его с обеих сторон. Он скачет по кругу, вздымается на дыбки и ищет взглядом «ее», такой живой, такой хорошенький и отчаявшийся. Несколько секунд он сломя голову бежит рядом с каким-то оленем — неужели нашел? Нет, вот он с сумасшедшей, реактивной скоростью вылетает из массы бегущих животных в открытую тундру, застывает на месте, осматривается, затем снова пускается бежать сломя голову. Некоторое время спустя он, по-прежнему один, рысцой возвращается обратно по речной отмели.

Крис пришел домой около половины десятого вечера. Мы стояли на горе под открытым небом и наблюдали великое переселение оленей. Я рассказала ему о том, в какое исступление привела меня невозможность описать увиденное. Он медленно повел взглядом вокруг.

— Каждый переживает это в себе, — пробормотал он. — Северные олени… красота… покой… светлое, ясное небо… и этот красный свет на горах.

Только теперь волки приступили к охоте. Поначалу они стояли у подножья горы, пристально наблюдая за оленьими стадами. Затем Курок направился к реке: на том берегу спокойно кормилась большая группа животных. Серебряная грива заметила светлого заблудившегося олененка и погналась за ним. Он снова повернул в открытую тундру и легко ушел от нее.

Отказавшись от преследования, волчица присоединилась к Курку.

Тем временем он уже успел переправиться на ту сторону, поймал олененка и принялся трясти его. Серебряная грива постояла, наблюдая, потом приблизилась, и оба волка несколько минут стояли над добычей. Я желала лишь одного: чтобы олененок был уже мертв. Затем волки двинулись дальше и обратили в бегство все стадо у реки. Бегство было поголовным и довольно замысловатым, скорее не от волков, а наравне с ними, поскольку волки врезались в самую середину стада, и олени, державшиеся на периферии, догоняли и обгоняли их. Волки бежали, не меняя аллюра, — возможно, просто больше не могли прибавить ходу.

В стаде олененку труднее спастись. Ведь вокруг такая сумятица. То упустишь момент приналечь во все лопатки, то вовремя не сообразишь, что рядом с тобой бежит волк, а не олень. За какие-нибудь полчаса Курок загнал четырех оленят. Серебряная грива «позволяла» ему подбираться к намеченной жертве, выбирать момент нападения и убивать ее. Затем подходила и обнюхивала труп.

К четверти двенадцатого приток оленей с юга прекратился. Розовели освещенные солнцем вершины гор. Олени прошли на север. Та ложноножка на востоке через день-два вернулась обратно и тоже ушла на север. По подсчетам Криса, мимо нас прошло по меньшей мере тридцать тысяч оленей. А ведь мы видели их всего лишь полдня да вечер. День за днем они будут идти все дальше по самым, различным местностям.

На следующее утро Крис заметил матку, бродившую по тем местам, где волки загнали четвертого олененка. Очевидно, она пришла искать своего детеныша. Захватив с собой Тутч, мы отправились туда. Мертвый олененок по-прежнему лежал там. Поблизости ходили его матка, молодой самчик и еще две самки. Они явно разыскивали своих детенышей. Самки порывисто двинулись навстречу нам, с надеждой глядя на собаку.

— Тихо, Тутч! — сказал Крис. — Тебя приняли за детеныша.

Олени убежали. В последний момент одна из маток сделала крюк и подбежала к своему мертвому детенышу: уж теперь— то он непременно должен вскочить и броситься за нею следом!

Мы подошли к нему. Он был укушен дважды: в спину, с повреждением печени, и за ухом. Шея, очевидно, была сломана. Удивительно мягкая, светлая шкурка и мех, как у всех оленят— годовиков. Длина не более ярда, стройные ноги — всего-навсего кости, обтянутые шкуркой. Голова не длиннее головы волчонка того же возраста. Жира никакого. Мускулистые маленькие лопатки.

Совершенное, изящное сложение.

Светлый олененок все еще бродил около тех мест, что и накануне вечером.

Он останавливался в нерешительности, взбегал на холм, снова спускался.

Несколько маток искали своих отбившихся детенышей. Одна из них увидела Курка и танцующую возле него Серебряную гриву и поспешила к волкам, приняв их издали за оленей. Они погнались за нею.

По тундре и по горам пролегли новые темные следы. Было много поломанных цветов. По-прежнему кричали птицы-родители.

Что же сталось с загнанными животными? Пропали ли они зазря или были съедены? Мы установили, что первый олененок встал со своего окровавленного песчаного ложа, бросился в воду и утонул. Его тело прибило к острову, и впоследствии волки нашли и съели его. Второй олененок, будучи ранен, тоже кинулся в реку — куда угодно, лишь бы подальше от опасности и страха.

Вероятно, он утонул. Третьего олененка волки съели почти целиком в ночь после охоты. Что касается четвертого, то позднее мы видели, как Тутч тащила ногу с лопаткой, вероятно от него; мы не ходили больше к тому месту, где он лежал. Свою долю урвали и многие другие животные: песцы, росомахи, вороны, чайки, гризли и орланы.

Некоторое время жизнь текла буднично и спокойно. Под утро, когда Курок подходил к Столовой горе, возвращаясь с ночной охоты, Серебряная грива начинала тоскливо подвывать (это не был полный траурный вой).

Затем, обойдя подножье горы, она поворачивала и уходила на свой холм.

Поднялась бы она к нам на гору, если б не Тутч? Серебряная грива и Тутч были врагами.

Они уже сцепились однажды, но оказавшийся поблизости Крис отозвал собаку. И вот теперь, проходя под холмом, на котором обитала Серебряная грива, Тутч всякий раз бросала взгляд наверх и издавала странные хриплые взвой, словно только мы удерживали ее от того, чтобы взбежать на холм и покончить с волчицей.

Когда я гуляла днем с Тутч — на ее добрые чувства к волчатам по-прежнему нельзя было рассчитывать, — мы оба, и собака, и я, настороженно высматривали Серебряную гриву. У волков не было твердо установленного распорядка дня. Правда, они неизменно выходили на охоту ночью, но время их возвращения трудно было предугадать; к тому же они иногда выходили охотиться и днем.

Однажды мы столкнулись-таки с Серебряной гривой. Она вместе с Курком возвращалась домой. Тутч спас лишь специфический прием самозащиты, возможно свойственный всем вожакам собачьих упряжек: она притворилась, будто пристально разглядывает что-то впереди. С железным самообладанием она трусила — не бежала, а именно трусила — к дому так, чтобы не подать виду, будто она торопится, и при этом то и дело оглядывалась назад. Серебряная грива легко могла бы задушить ее.

Возвращаясь утром, Курок разводил целый церемониал. Первой он приветствовал Тутч. Курок был единственным четвероногим другом у бывшего вожака собачьей упряжки. Тутч раскланивалась перед ним, вполне галантно по собачьим, но очень неуклюже по волчьим меркам. Ее глаза темнели, в них появлялся блеск. Курок проявлял к ней барственную терпимость.