Ученые, пытающиеся выявить эти характеристики, называются эволюционными психологами. Вооруженные синтетической теорией и канонической цитатой Дарвина о том, что «в будущем <...> психология будет прочно основана на <...> необходимости приобретения каждого умственного качества и способности постепенным путем», эволюционные психологи предполагают, что поведение человека обусловлено долгосрочным влиянием естественного отбора, процесса настолько медленного и постепенного, что он не успевает за масштабными, стремительными и зачастую создаваемыми самим человеком изменениями окружающей среды, возникающими после сравнительно недавнего начала нами оседлой жизни. Согласно их представлениям, мы часто ведем себя странно просто потому, что медлительный естественный отбор еще не успел адаптировать нас к новым условиям.
Генеалогическое древо гоминидов, построенное на основании палеонтологических материалов, доступных в 1993 году. Рисунок Дианы Саллес
Генеалогическое древо гоминидов, построенное на основании палеонтологических материалов, доступных в 2012 году. Рисунок Дженнифер Стеффи
Нет никаких сомнений в том, что, тщательно документируя наши зачастую необъяснимые черты, эволюционные психологи делают огромный вклад в наше понимание самих себя. Но мы обычно забываем, что поведение не существует само по себе. Каждый тип поведения занимает свое место во времени и пространстве. Примером этому может служить альтруизм, то есть оказание помощи другим в ущерб себе самому. Разумеется, люди порой жертвуют собой, но давайте не забывать, что на каждый акт бескорыстия можно найти пример чудовищного эгоизма. О какой бы ситуации или модели поведения мы ни говорили, большинство из нас окажется в середине шкалы. Мы почувствуем желание помочь другому только в том случае, если последствия для нас не будут слишком велики — в конце концов, мы принадлежим к кооперативному виду. Тот же самый паттерн можно применить и к любым другим действиям. В результате поведение всего вида Homo sapiens или популяции внутри него лучше всего описывается статистически с помощью кривой нормального распределения, а не на отдельных примерах. Может ли отдельно взятый человек являться эгоистом? Да. А альтруистом? Тоже да. Но при этом подобные характеристики нельзя применять ко всем людям или даже к одному и тому же человеку в разные периоды его жизни. Вот почему состояние человека, которое пытаются описать философы или эволюционные психологи, так сложно понять. Безразмерных характеристик, которые подошли бы всем людям, не бывает и никогда не будет.
Эта прозаичная реальность требовала бы особых объяснений, если бы мифы о нашем происхождении были верны и мы стали теми, кем являемся, за долгие тысячелетия под влиянием естественного отбора. В конце концов, если наше поведение веками отбиралось и корректировалось, то мы как отдельные особи и как вид в целом генетически предрасположены к совершению определенных действий. Однако в реальности все по-другому. С самого начала эволюция гоминидов была не непрерывным процессом доработок и улучшений, но непрекращающимся экспериментом, в рамках которого на арене эволюции постоянно стравливались новые виды. Наш оказался лишь одним из многих победителей в этой схватке и использовал свои уникальные и недавно приобретенные когнитивные способности для устранения всех конкурентов в своей нише.
Эти способности основывались на комплексе изменений в нейронном строении мозга, которые накапливались в течение длительного времени и улучшали умение гоминидов обрабатывать информацию. В какой-то момент, произошедший совсем недавно, в одной из линий развития гоминидов радикально новая когнитивная модель начала превалировать над старой, но, что очень важно, не заменила ее полностью. Данная новая модель была приобретена экзаптивным, а не адаптивным путем и оказалась совершенно новой и непредсказуемой. Иными словами, инновационный способ обработки информации не развился для каких-то целей. Он просто появился из ниоткуда и некоторое время оставался неиспользованным, пока его владельцы не открыли способы его применения.
Этот запутанный процесс описывает наше кажущееся противоречивым когнитивное состояние. Он объясняет, почему мы, обладая столь великолепными способностями к рациональному мышлению, так часто ведем себя нерационально, почему используем безграничный потенциал языка для лжи и обмана, почему иногда не можем объяснить свои действия даже самим себе, почему мы так плохо оцениваем риски, почему мы понимаем, что нам предстоит экологическая катастрофа, но не делаем ничего, чтобы ее предотвратить, и почему мы так хорошо умеем рассуждать, но при этом порой принимаем такие отвратительные решения. Все это происходит потому, что рациональное и иррациональное постоянно борются в наших головах, сочетаются, комбинируются и превращают нас в одновременно креативных и рефлексивных существ. Постепенная эволюция под влиянием естественного отбора никогда не могла бы привести к подобному результату. Такое нестабильное и творческое состояние могло возникнуть лишь в результате совершенно невообразимой цепочки событий, каждое из которых строилось на достижениях предыдущих экспериментов и ограничивалось ими. Несмотря на то что наш мозг, вне всяких сомнений, является продуктом долгой истории развития, длившейся сотни миллионов лет, и что сегодня мы бы выглядели совершенно по-другому, не случись все события этой истории в строго определенной последовательности, нельзя сказать, будто природа подстраивала нас под те или иные условия поведения. Мы не продукт оптимизации.
Разумеется, нам есть за что винить исторические и функциональные особенности эволюционного процесса — взять, к примеру, наши кривые спины, плоские стопы или отрыжку. Но так как наши когнитивные особенности были приобретены недавно и достаточно случайно, мы не можем считать эволюцию ответственной за свое поведение. Оно зависит исключительно от нас самих, хотя, конечно, наши характеры формируются семьей и обществом. Важно то, что свобода воли, которой мы оказались наделены в ходе эволюционного процесса, также означает и личную ответственность.
Ранние теории предполагали, что корни всех рас находятся одинаково глубоко в прошлом, но невероятная молодость нашего вида с точки зрения эволюции также напоминает нам об эпифеноменальном характере вариаций внутри него. Человеческий глаз крайне чувствителен к физическим различиям между людьми, происходящими из разных регионов мира (в то время как аналогичные вариации в рамках других видов мы можем и не замечать), но следует помнить, что все они возникли совсем недавно — уже после появления Homo sapiens каких-то 200 тысяч лет назад. Более того, многие из них начали развиваться всего 60 тысяч лет назад, когда наши ранние предки покинули Африку. Большая часть этих особенностей кажется случайной и не связанной со средой проживания, и лишь некоторые имеют адаптивную важность. В первую очередь, это касается цвета кожи. Здесь взаимосвязь со средой очевидна: темный пигмент меланин защищает чувствительную кожу от повреждения лучами тропического солнца, но при этом препятствует синтезу витамина D в северных широтах, где солнце светит слабее. Однако даже в этом классическом случае последние генетические исследования указывают на то, что темнота кожи была независимо приобретена несколькими тропическими популяциями, которые двигались по разным путям развития.
Определенные геномные маркеры встречаются у людей, происходящих из разных частей света, с разной частотой, поэтому в последнее время в некоторых кругах стало популярно рассматривать забытое понятие человеческой расы как определение биологической единицы. Используя достаточное количество таких маркеров, коммерческая лаборатория может рассказать вам, из какой части света происходили ваши предки (а за дополнительную плату — какой процент «неандертальских генов» у вас имеется). А раз ваши гены указывают на место вашего происхождения, значит, вы принадлежите к четко определенной географической группе (расе). Однако ошибочность такого подхода очевидна: у вас было множество предков и вероятность того, что все они происходили из одной местности, крайне низка (в особенности в Африке).
Нельзя отрицать, что африканца и европейца довольно легко различить на вид, равно как и азиата и австралийского аборигена. Жители каждого из этих регионов обладают характеристиками, которые их предки приобрели по мере расселения нашего вида по Старому Свету. В первые столетия существования нашего вида популяции были небольшими и раздробленными и быстро перенимали как генетические, так и культурные новинки. Но с возникновением в конце последнего ледникового периода (то есть примерно 10 тысяч лет назад) оседлого образа жизни человеческие популяции стали более густонаселенными, а отдельные особи — более мобильными. Самым судьбоносным моментом в биологической истории Homo sapiens стала не дифференциация, а повторная интеграция, связанная с массовым расширением и миграцией популяций. В результате границы между ними оказались размытыми, и провести их заново внутри нашего вида уже не удастся.