Расправа
О «деле Азадовского» до сих пор помнят многие. «Делом образца восьмидесятых» назвал его Юрий Щекочихин[2] в статье, опубликованной в «Литературной газете» еще в 1989 году. Первоначально она называлась «Ленинградское дело образца восьмидесятых», но в редакции название изменили. Затем, в сентябре 1994 года, там же появилась новая статья Щекочихина — «Ряженые».
В декабре 1980-го Константин Азадовский, заведовавший в то время кафедрой иностранных языков в Художественно-промышленном училище имени В. И. Мухиной, был арестован и осужден на два года за… незаконное хранение наркотика.
Началось с того, что будущая жена Азадовского Светлана Лепилина познакомилась с иностранным студентом. Встретились на банкете в ресторане гостиницы «Ленинград». Он назвался Хасаном, испанцем; пожаловался, что никого в Ленинграде не знает. Впоследствии Светлана не раз помогала ему, как-то даже ходили вместе в аптеку — Хасан был простужен, не знал, какие из здешних лекарств принимать. А потом позвонил: «Уезжаю домой, хочу проститься. Я вам так за все благодарен!»
Они увиделись в кафе на улице Восстания, рядом с домом Азадовского, куда шла Светлана. Хасан принес подарок — джинсы; и еще горную траву — средство от головной боли. У выхода из кафе простились. А через три минуты во дворе дома, где жил Азадовский, Светлану задержали дружинники и милиция, обыскали, обнаружили пакетик с «горной травой». Трава оказалась анашой. Пять граммов. И как положено: следствие, суд, приговор — полтора года. К Азадовскому Светлана так тогда и не пришла…
Зато пришел другой человек, дальний знакомый. Повод для визита оказался пустяковым, гость сидел недолго. Попросил попить. Хозяин вышел в кухню, оставив посетителя в комнате одного… На следующее утро к Азадовскому явились с обыском и на книжной полке нашли пакетик. Пять граммов анаши. И — арест. Потом «Кресты», суд, два года лишения свободы.
Этот суд я хорошо помню. Точнее, то, что происходило под дверью зала заседаний, куда мне попасть не удалось. Я пришла заранее и была растрогана, увидев в коридоре множество молодых людей. «Студенты. Волнуются. Пришли „поболеть“ за своего преподавателя».
Однако перед самым началом заседания «студенты» как по команде поднялись и сгруппировались, загородив дверь. Я подошла к этой двери раньше них и стояла к ней вплотную. Но войти в зал мне не удалось. У «студентов» были крепкие локти, меня притиснули к стене, а чтобы не дергалась, один из них стиснул в руке цепочку кулона, что был у меня на шее, и так потянул, что я чуть не задохнулась. А пока он меня душил, вся команда «студентов» мгновенно заполнила зал. О заседании и приговоре я узнала потом от Якова Гордина, который все-таки проник в зал, предъявив членский билет Союза писателей, которого у меня тогда не было.
Итак, два года…
Мне говорили, что, когда друзья Азадовского после суда пришли к нему домой, Лидия Владимировна, мать Константина сразу спросила: «Как он держался?» А уж потом — о приговоре. Это была замечательная женщина.
Помню, как мы с Зигридой Ванаг, подругой Светланы, пришли на прием в ГУВД к какому-то большому начальнику. Принял он нас любезно, сразу заверил: далеко Азадовского не отправят. «На Колыму?! С такой статьей? С таким сроком? Не смешите! Да это ж просто нерентабельно — этапировать невесть куда! Этак он год добираться будет!»
Мы настаивали, просили проверить — у нас есть сведения: посылают на Колыму, а у Азадовского восьмидесятилетняя мать. Она даже не сможет приехать на свидание. Начальник снисходительно усмехнулся: ну хорошо, ладно, он проверит. Хотя заранее может сказать: разговоры про Колыму — выдумки, чушь какая-то. Все же он куда-то позвонил, назвал фамилию Азадовского. Долго слушал ответ, прикрыв рукой трубку. Потом попросил нас выйти. Ждали мы минут десять. А когда вернулись, он, глядя мимо нас, монотонно, без всякого выражения несколько раз повторил: «Азадовский совершил уголовное преступление и будет отбывать наказание там, куда его направили… Старая мать? Что ж… Не надо было совершать преступление».
Этапом Азадовский был отправлен через всю страну в колымский лагерь и отбыл там оставшийся срок. Искушенные зэки, едва глянув в его приговор, качали головами: «„Пять граммов анаши“ — и Колыма? Что-то не то… Тут гэбуха, земляк». Азадовский и сам понимал, кто сфабриковал его дело.
Понимали это все его друзья, знакомые, коллеги. Не понимали только — зачем? За что?
Сегодня Азадовский и Светлана, его жена, оба реабилитированы. Это не было торжеством закона и справедливости, не было результатом запоздалого раскаяния работников КГБ, превратившегося в ФСК, судей, милиции, прокуратуры. Нет! Реабилитированы они лишь в результате огромной, отнюдь не безопасной даже сегодня работы, проделанной самим Константином Азадовским, ученым и писателем, для которого такие понятия, как правда, справедливость, честь, — не пустые слова.
И вот в 1994 году «Литературная газета» опубликовала новую статью о «деле Азадовского». В ней Ю. Щекочихин, в распоряжении которого оказались секретные документы из архива КГБ, раскрывает весь механизм преступления, совершенного против Азадовского и его жены.
Газетная полоса не смогла вместить всех обнаруженных материалов. Щекочихин разрешил мне воспользоваться этими документами, частично и теми, которые в газету не попали. Так появилась моя статья «Расправа». Впервые она была опубликована в «Вечернем Петербурге» 27 октября 1994 года. После этой газетной публикации общество «Мемориал» обратилось в городскую прокуратуру с заявлением, требуя возбудить уголовное дело против главных организаторов провокации, жертвами которой стали Константин Азадовский и Светлана Лепилина. Ответ не получен до сих пор.
Упоминаемый в статье А. В. Кузнецов в январе 1995 года был назначен первым заместителем председателя ФСК С.-Петербурга.
Но вернемся к документам, оказавшимся в руках Ю. Щекочихина, а потом и в моих. При чтении некоторых из них выясняется, что Азадовского готовили на роль суперопасного врага режима, изменника Родины, шпиона. Наверняка рапортовали начальству: дескать, вышли на «крупную дичь». А доказать ничего не смогли, не было улик. И отступать нельзя — можно звездочек с погон лишиться. И решили: сажать во что бы то ни стало. Провокацию провели руками милиции, суда, прокуратуры и главным образом тайных агентов.
Есть среди документов один, который заслуживает того, чтобы опубликовать его почти полностью. Подписан он заместителем начальника Управления МБ Российской Федерации 26 апреля 1993 года.
Управление Министерства безопасности
Российской Федерации по С.-Петербургу и области.
г. Санкт-Петербург.
26 апреля 1993 г.
Согласно сохранившимся в Управлении МБ РФ по Санкт-Петербургу и области архивным материалам житель Санкт-Петербурга Азадовский Константин Маркович, 1941 года рождения, уроженец г. Ленинграда, состоял на оперативном учете Управления КГБ СССР по Ленинградской области с 18.09.1978 года в связи с поступившими в 5-ю службу оперативными материалами, давшими основание подозревать его в «измене Родине в форме оказания помощи иностранному государству в проведении враждебной деятельности против СССР». Однако 4.10.1980 года окраска дела оперативного учета была изменена на «антисоветскую агитацию и пропаганду с высказываниями ревизионистского характера…» В процессе работы по делу легализованных материалов о проведении Азадовским К. М. враждебной и ИНОЙ ПРОТИВОПРАВНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ (здесь и далее выделено мной. — Н.К.) получить не представилось возможным.
Это значит, что заподозренный КГБ, оклеветанный его агентами и лично заинтересованными стукачами человек в результате всех проверок оказался абсолютно невиновным. Нужно было честно докладывать начальникам: осечка вышла, прокол. Ан нет! Читаем дальше:
Тем не менее руководством 5-й службы УКГБ ЛО в октябре 1980 г. было принято решение о привлечении объекта к уголовной ответственности за совершение общеуголовного преступления (! — Н.К.). Тогда же УКГБ ЛО информировало Куйбышевское РУВД г. Ленинграда о том, что Азадовский К. М. и Лепилина С. И. занимаются приобретением, хранением и употреблением наркотических веществ, хотя данных об этом в деле не имелось.
Таким образом, кто-то совершенно сознательно принял решение посадить двух ни в чем не повинных людей исключительно из собственных карьерных соображений. И еще, может быть, из личной неприязни к таким, как Азадовский, — слишком образованным и независимым. А Светлана Лепилина в этой гнусной акции играла роль вспомогательную, чисто служебную: удобнее, убедительнее было прийти к Азадовскому с обыском, предварительно задержав около дома его приятельницу с анашой. Ради этого была разработана и проведена целая операция. Ради этого молодую женщину отправили в лагерь, испортив ей здоровье, а заодно лишив жилплощади: комнаты Светланы по странной случайности достались ее соседке Ткачевой, давшей против Светланы и Азадовского «нужные» показания задолго до суда.
