Стоимость лечения больного раком на последней стадии болезни превышает 20 тысяч долларов».
В августе 1975 года американские газеты сообщили, что стоимость одного дня пребывания в больнице уже достигла 131 доллара. В эту сумму не включена плата за лечение. Это только за койку и питание. С тех пор цены подскочили еще выше. По официальным данным, с начала 50-х годов стоимость медицинского обслуживания в США увеличилась более чем в десять раз.
В журнале «Нью тайме» Роджер Раппопорт, хорошо знающий медицинские круги, рассказывает, что в Калифорнии врачи продают своих пациентов владельцам частных больниц. Существует даже такса: от 50 до 100 долларов за голову в зависимости от диагноза. По другой системе врач, который уговорит своего больного лечь в больницу, получает 10 процентов от той суммы, которую уплатит пациент больнице.
Один из администраторов частной больницы рассказывал Раппопорту: «Уж если мы купили больного, мы его не выпустим, как бы он ни брыкался, пока не накрутим ему счет по крайней мере на тысячу долларов. Но и после этого мы будем находить у него все новые и новые болячки. Наша цель вытрясти из него не менее 3 тысяч долларов».
На обложке журнала «Нью тайме», где помещен рассказ Раппопорта, изображен человек на костылях в больничном халате. К халату пристегнута бирка со словом «продано».
Не так давно американская газета «Нэшнл стар» опубликовала статью своего обозревателя Стива Данливи о состоянии медицинского обслуживания в США.
«Мне довелось жить во всех крупнейших центрах преступности Америки, — пишет обозреватель, — но каким-то чудом меня ни разу не ограбили под угрозой кинжала. Зато меня неоднократно очищали под угрозой скальпеля… В момент, когда пишутся эти строки, я только-только начинаю приходить в себя от последнего разбойничьего нападения. Джентльмен в белом халате за тридцать минут, которые я провел в его кабинете, содрал с меня 175 долларов».
Трагедия в том, подчеркивает журналист, что далеко не каждый американец имеет возможность отдать 175 долларов за один лишь визит к врачу.
Лязгая гусеницами, бульдозер идет прямо на них. Из-под жарко дышащей машины летят искры и серые крошки асфальта. Водитель бульдозера, краснолицый, морщинистый старик в синем выцветшем комбинезоне и красной кепке со сломанным козырьком, дает такой газ, что клубы голубого едкого дыма на миг заволакивают машину.
Бульдозер идет прямо на них. Они сидят на асфальте, закрыв ему путь. Я успеваю сосчитать: 14 человек.
До ревущего бульдозера остается не больше трех метров. Мне хочется курить, и я чувствую, что руки мои дрожат от волнения. «Надо запомнить их лица», — думаю я.
Успею ли я запомнить их лица? Вот молодой плечистый негр в черных очках. Он закусил губы и закрыл глаза.
Белая женщина на коленях. Она что-то кричит, и в ее глазах страх.
Седая негритянка в разорванном на плече платье. Она раскачивается из стороны в сторону. Что-то поет, а может быть, молится.
Снова черное лицо с огромными глазами и ослепительно белыми зубами. Я не могу понять, плачет этот человек или смеется.
Тоненькая белая девушка, коротко остриженная. Она что-то говорит негритянской девочке, которая лежит рядом, спрятав лицо в колени девушки. Я вижу лишь две коротенькие черные, как уголь, косички с беленькими бантиками.
Бульдозер идет прямо на них. Вот уже гусеница раздавила плакат, лежащий у ног девочки с косичками. Я успеваю прочесть плакат: «Дайте работу моему папе!»
Девочка в ужасе вскакивает и дико кричит, прижав кулачки к подбородку. Она такая крошечная перед этой стальной громадиной бульдозером! Косички ее трясутся. Кулачки ее прижаты к подбородку.
И только теперь я заметил то, что не заметил минуту назад. Цепи! Эти люди прикованы друг к другу цепью. Четырнадцать человек сковали себя цепью и загородили въезд на стройку.
Бульдозер останавливается прямо около девочки, которая содрогается от крика. Старик водитель выключает мотор и, ругаясь, вылезает из кабины. Он сдергивает красную кепку, вытирает ею вспотевшее лицо и швыряет ее на сиденье. Его бледные губы трясутся.
— Пошел ты знаешь куда! — говорит он подбежавшему полицейскому. — Я рабочий человек, а не убийца.
К нам подбегает какой-то взмыленный от пота человек. Он в белой, прилипшей к спине рубашке со сбившимся набок галстуком. В руках помятый пиджак.
— Офицер! — кричит он. — Вы обязаны убрать этих людей. Я буду жаловаться!
Затем обращается к водителю бульдозера:
— Том, обожди минутку, сейчас их уберут.
Девочка уже не кричит. Она плачет навзрыд.
Старик переминается с ноги на ногу, делает неуверенный шаг в сторону девочки и говорит:
— Детка… Детка… Не надо плакать, сердечко мое… Прости меня, старого дурака!
Девочка не поднимает головы и еще теснее прижимается к девушке. Старик разводит руками, поворачивается и, ссутулившись, идет прочь от бульдозера. Потный человек со сбившимся набок галстуком рысцой забегает перед ним.
— Том, подожди минутку! Сейчас их уберут, — говорит он.
Неожиданно старика охватывает ярость. Он топает ногами и кричит:
— Будьте вы прокляты! Будь она проклята, ваша работа! Будь она проклята, такая жизнь! Все вы!.. Все вы!..
Я вижу его морщинистое лицо. Оно перекошено гневом и болью. Мне кажется, что он ненавидит сейчас всех людей, а больше всего самого себя. Он плюет на асфальт и, сгорбившись еще больше, идет на толпу, запрудившую тротуар и часть улицы. Он глядит себе под ноги, и люди молча расступаются перед ним…
Воет сирена полицейской машины. Конные полицейские теснят толпу блестящими от пота крупами лошадей. Автомобиль-вагон с решетками на окнах останавливается около бульдозера.
Четырнадцать человек, сидя на тротуаре, поют:
Мы победим!
Придет день нашей свободы,
Всем сердцем верю:
Мы победим!
Они поют, хлопая в такт песне ладонями. Звенит цепь, сковавшая их.
Поет молодой плечистый негр в черных очках. Поют белая женщина и негритянка в разорванном на плече платье.
Поет тоненькая беленькая девушка. Всхлипывая, поет девочка с косичками.
Какая это прекрасная песня! Я молча пою ее вместе с четырнадцатью на асфальте.
Я пою эти слова молча, потому что мне, советскому журналисту, нельзя принимать участие в демонстрации американцев.
Я молча пою эти слова вместе с четырнадцатью на асфальте.
Нет, не с четырнадцатью! Я и не заметил, что песню подхватили сотни пикетчиков-негров, которые ходят вокруг с плакатами в руках. Ее поет толпа, запрудившая тротуар и часть улицы. Белый парень поет ее с балкона дома. Ее поют пуэрториканские девушки из окна дома напротив. Я не слышу их голосов, а только вижу, как они ритмично хлопают в ладоши.
Я ищу глазами старика, водителя бульдозера, который едва не стал убийцей. Слышит ли он песню? Наверное, не слышит. Сидит где-нибудь сейчас в баре над стаканом виски, бледный от тоски и ненависти, от стыда за самого себя.
К сидящим на асфальте направляются полицейские. В руках у них кусачки с длинными ручками, перекусывающие цепи. Сперва они расковывают девочку, потом всех остальных.
— Вы арестованы за нарушение порядка! — говорит им офицер. — Прошу вас следовать в машину.
И не лишенный галантности жест в сторону автомобиля-вагона с решетками на окнах.
Арестованные не трогаются с места. Полицейские хватают мужчин под мышки и волокут их в машину. К женщинам направляются женщины полицейские. На головах у них форменные фуражки с кокардами. Белые блузки с короткими рукавами. Широченные плечи, мускулистые по-мужски руки. Одна из них легко поднимает девочку с косичками и куда-то уносит.
В толпе, которую сдерживает конная полиция, заметно какое-то движение. Толпа глухо ворчит, колышется, как будто пережевывает что-то, и наконец выплевывает перед полицейскими десяток парней.
— Черные обезьяны! — орет один из парней, одетый, несмотря на жару, в кожаную куртку с «молниями». — Убирайтесь в Африку!
— Пусть лучше убираются в Россию! Там их любят! — вопит другой, размахивая пряжкой ремня, который обмотан вокруг его кулака.
— Легче, легче, ребята, не мешайте нам работать, — увещевает их с лошади полицейский сержант.
— Посмотрите на эту любовницу негров! — орет парень и тычет кулаком в сторону тоненькой девушки.
Парни корчатся от смеха, гогочут, свистят, улюлюкают, исторгают самые оскорбительные, самые циничные, самые грязные слова.
Толпа гудит возмущенно. Девушка стоит бледная, прямая, тоненькая, как тростиночка. Она кажется мне необыкновенно красивой.
— Переспи с нами сначала, а потом с черномазыми, — кривляется перед ней парень в черной куртке.
