позволяет, а искушает – представить себе эту мозаику островных вселенных снаружи, как будто сотворение островных вселенных с фундаментальной точки зрения не отличается от обычного лабораторного эксперимента.
Стивен продолжал щелкать клавишами, стремясь довести эту мысль до конца.
«Идея мультивселенной ведет к философии космологии, направленной снизу вверх, – написал он. – В ней мы представляем себе развитие космоса направленным вперед по стреле времени – это позволяет нам предсказывать то, что мы должны увидеть».
В качестве объяснительной схемы теория мультивселенной становится в один ряд с онтологическими программами Ньютона и Эйнштейна и с их в основе своей причинным и детерминистским способом мышления о Вселенной. Это мышление, например, проявляется в представлении, что обитатели той или иной островной вселенной, входящей в мультивселенную, мыслятся как обладающие уникальным и определенным прошлым.
– Но вы с Джимом в вашей теории отсутствия границы выбрали точно такое же направление «снизу вверх», – возразил я, – хоть эта теория вроде бы должна быть квантовой. И тот же порочный причинный подход заложен вами в «Краткую историю [времени]».
Мне почудилось, что моя реплика натолкнула нас на какую-то критически важную идею. Стивен поднял брови и быстро защелкал кликером.
Дожидаясь, пока он допишет фразу, я листал его докторскую диссертацию 1965 года, которую снял с полки за нашими спинами. В самом ее конце я наткнулся на параграф, где он углубляется в теорему о сингулярности Большого взрыва, которую незадолго до того доказал. Теорема о сингулярности, писал Стивен, подразумевает, что происхождение Вселенной было квантовым событием. Чтобы описать его квантовый характер, он впоследствии и стал развивать гипотезу об отсутствии границы (см. главу 3). И все же теорию об отсутствии границы он рассматривал через линзу причинности, характерную для классической космологии.
С позиции «снизу вверх» гипотеза об отсутствии границы описывает сотворение Вселенной из ничего. Эта теория представляется еще одним платоновским сооружением – как будто наполненным абстрактным «ничем», предшествовавшим пространству и времени. Когда Джим и Стивен впервые выдвинули свою идею о генезисе без границы, они стремились дать истинно причинное объяснение происхождению Вселенной – не просто тому, как она возникла, но также и почему она вообще существует. Получилось не очень хорошо. В схеме «снизу вверх» теория отсутствия границы предсказывает сотворение пустой Вселенной, свободной от галактик и наблюдателей. Ясно, что это сделало теорию в высшей степени противоречивой, как я и показал в главе 4.
Между тем Стивен перестал кликать, и я наклонился, чтобы из-за его плеча прочесть написанное.
«Теперь я отвергаю идею, что Вселенная обладает глобальным классическим состоянием. Мы живем в квантовой Вселенной, а значит, ее следует описывать суперпозицией ее историй, в духе Фейнмана – каждая история со своей вероятностью».
Итак, Стивен с жаром ухватился за свою обычную мантру квантовой космологии. Пытаясь убедиться, что мы еще понимаем друг друга, я перефразировал то, что он, как я полагал, имел в виду:
– Вы говорите, что мы должны принять полностью квантовый взгляд не просто на то, что происходит сейчас во Вселенной, – на волновые функции частиц, струн, и так далее, – но на космос как целое. А это значит расстаться с идеей, что существует что-то вроде глобального классического пространственно-временного фона. Вместо этого мы должны думать о Вселенной как о суперпозиции многих возможных пространств-времен. Значит, квантовая Вселенная является неопределенной даже на самых больших масштабах – на масштабах, простирающихся далеко за пределы нашего космологического горизонта, вроде тех, которые ассоциируются с вечной инфляцией. И эта крупномасштабная космическая размытость подводит мину под тот вечный фон, существование которого предполагают Линде и фанаты мультивселенной.
К моему облегчению брови Стивена снова полезли вверх. Кликанье возобновилось, хотя на этот раз медленнее: казалось, что он колеблется. Наконец на экране появилось вот что:
«Вселенная, какой мы ее наблюдаем, – единственная разумная точка отсчета в космологии».
Определенно, наш разговор переходил на уровень пророчеств оракула – это ощущение усиливало белое облачко пара, выпускаемого увлажнителем воздуха на столе. Стивен двигался к центральной стадии нашей дискуссии – к тому, что философы часто называют фактичностью Вселенной, к самому факту ее существования и к тому, что она оказалась такой, какая есть, а не какой-то еще. Это звучало разумно, но к чему это нас вело? Готов ли он был все переосмыслить? У меня было множество вопросов, но я давно уже усвоил одну особенность Стивена: когда он говорил, что что-то «разумно», он подразумевал при этом, что какая-то идея, которую он не мог толком доказать, на интуитивном уровне ощущалась им как правильная, а следовательно, не подлежала обсуждению. Поэтому я попробовал продолжить наш разговор, вслух рассуждая о том, может ли более расширительный и пластичный взгляд квантовой космологии на историю – от одной истории к множеству возможных историй – каким-то образом отвлечь космологическую теорию как целое от поисков архимедовой точки. Может ли правильная квантовая теория космологии включить в свои построения нашу перспективу «с точки зрения червяка» и в то же самое время, в отличие от антропного принципа, остаться верной основным принципам науки? Через пятьсот лет после Коперника это было бы выдающимся актом унификации.
Опять в замедленном темпе, будто не в силах справиться с замешательством, которое охватило нас перед решающим сдвигом куновской парадигмы, собрав всю свою энергию, Стивен написал еще одну строчку:
«Я думаю, что правильное квантовое воззрение [на Вселенную] ведет к иной философии космологии, в которой мы движемся сверху вниз и ретроградно во времени, начиная при этом с поверхности наших наблюдений» [158].
Я был поражен. Новая философия Стивена, его взгляд «сверху вниз», казалось, опрокидывает отношение между причиной и следствием в космологической теории. Но когда я сказал об этом Стивену, он только улыбнулся. Было видно, какое удовольствие доставляет ему его открытие. Пути назад не было.
Заканчивая разговор, он подытожил нашу новую позицию в свойственной ему лаконичной и дерзновенной форме:
«История Вселенной зависит от вопроса, который вы ей задаете. Спокойной ночи».
Что же Стивен хотел этим сказать? Ключевая роль «акта наблюдения» в квантовой механике (в формулировке Стивена – вопроса, который мы задаем Вселенной) осознается физиками с 1920-х, со времен создания квантовой теории. Это одна из самых неожиданных особенностей квантовой механики – производимые экспериментатором наблюдение и измерение в явном виде включены в процесс предсказания их результата. По сути, именно это больше всего беспокоило Эйнштейна в теории квантов. В октябре 1927 года на Пятом Сольвеевском конгрессе в Брюсселе квантовые физики первого поколения праздновали рождение новой триумфально входящей в науку теории микромира. Передавали слова немецкого физика Макса Борна, что развитие физики завершится в течение шести месяцев, и организатора симпозиума Эрнеста Сольвея это даже не слишком удивляло. Сольвей учредил свои конференции физиков в 1911 году и
