ВОЗВРАТИВШИЕСЯ ИЗ НЕБЫТИЯ
среди полнейшего бесчувствия во мне забрезжили первые, еще слабые и смутные проблески бытия. Медленно - черепашьим шагом - растекался в моей душ тусклый, серый рассвет. Смутное беспокойство. Безучастность к глухой боли. Равнодушие.. безнадежность... упадок сил. И вот, долгое время спустя звон в ушах; вот, спустя еще дольше, покалывание или зуд в конечностях; вот целая вечность блаженного покоя, когда пробуждающиеся чувства воскрешают мысль; вот снова краткое небытие; вот внезапный возврат к сознанию. Наконец, легкая дрожь век и тотчас же, словно электрический разряд, ужас, смертельный и необъяснимый, от которого кровь приливает к сердцу. Затем - первая сознательная попытка мыслить. Первая попытка вспомнить. Это удается с трудом. Но вот уже память настолько обрела прежнюю силу, что я начинаю понимать свое положение. Я понимаю, что не просто пробуждаюсь от сна. Я вспоминаю, что со мной случился приступ каталепсии. И вот наконец мою трепещущую душу, как океан, захлестывает одна зловещая Опасность - одна гробовая, всепоглощающая мысль.
Когда это чувство овладело мною, я несколько минут лежал недвижно. Но почему? Просто у меня недоставало мужества шевельнуться. Я не сме^ сделать усилие, которое обнаружило бы мою судьбу -- и все же некий внутренний голос шептал мне, что сомнений нет. Отчаянье, перед которым меркну; все .прочие человеческие горести, - одно лишь отчаянье заставило меня, после долгих колебаний, прл.пи,цнять тяжелые веки. И я приподнял их. Вокруг была тьма - кромешная тьма. Я знал, что приступ чрошел. Знал, что кризис моей болезни давно пг.-.а^и. Знал, что вполне обрел способность видеть - ' т,св же вокруг была тьма, кромешная тьма, сплоиш . и непроницаемый мрак Ночи.
Я попытался крикнуть; мои губы и запекшийся язык дрогнули в судорожном усилии -но я не исторг ни звука из своих бессильных легких, которые
изнемогали, словно на них навалилась огромная гора, и трепетали, вторя содроганиям сердца, при каждом тяжком и мучительном вздохе.
Когда я попробовал крикнуть, оказалось, что челюсть у меня подвязана, как у покойника. К тому же я чувствовал под собою жесткое ложе; и нечто жесткое давило меня с боков. До того мгновения я не смел шевельнуть ни единым членом - но теперь я в отчаянье вскинул кверху руки, скрещенные поверх моего тела. Они ударились о твердые доски, которые оказались надо мною в каких-нибудь шести дюймах от лица. У меня более не оставалось сомнений в том, что я лежу в гробу.
И тут, в бездне отчаянья, меня, словно ангел, посетила благая Надежда - я вспомнил о своих предосторожностях. Я извивался и корчился, силясь откинуть крышку: но она даже не шелохнулась. Я ощупывал свои запястья, пытаясь нашарить веревку, протянутую от колокола: но ее не было. И тут АнгелУтешитель отлетел от меня навсегда, и Отчаянье, еще неумолимей прежнего, всторжествовало вновь; ведь теперь я знал наверняка, что нет мягкой обивки, которую я так заботливо приготовил; и к тому же в ноздри мне вдруг ударил резкий, характерный запах сырой земли. Оставалось признать неизбежное. Я был не в склепе. Припадок случился со мной вдали от дома, среди чужих людей, как и как, я не мог вспомнить; и эти люди похоронили меня, как собаку, заколотили в самом обыкновенном гробу, глубоко закопали на веки вечные в простой, безвестной могиле.
Когда эта неумолимая уверенность охватила мою душу, я вновь попытался крикнуть; и крик, вопль, исполненный смертного страдания, огласил царство подземной ночи.
- Эй! Эй, в чем дело? - отозвался грубый голос. - Что еще за чертовщина! - сказал другой голос. - Вылазь! - сказал третий.
- С чего это тебе взбрело в башку устроить кошачью музыку? - сказал четвертый; тут ко мне
ВОЗВРАТИВШИЕСЯ ИЗ НЕБЫТИЯ
пом подступили какие-то головорезы злодейского вида и бесцеремонно принялись меня трясти. Они не разбудили меня - я уже проснулся, когда крикнул, - но после встряски память вернулась ко мне окончательно.
Дело было неподалеку от Римонда, в Виргинии. Вместе с одним другом я отправился на охоту, и мы прошли несколько миль вниз по Джеймс-Ривер. Поздним вечером нас застигла гроза. Укрыться можно было лишь в каюте небольшого шлюпа, который стоял на якоре с грузом перегноя, предназначенного на удобрение. За неимением лучшего нам пришлось заночевать на борту. Я лег на одну из двух коек, - можете себе представить, что за койки на шлюпе грузоподъемностью в шестьдесят или семьдесят тонн. На моей койке не было даже подстилки. Ширина ее не превышала восемнадцати дюймов. И столько же было от койки до палубы. Я с немалым трудом втиснулся в тесное пространство. Тем не менее спал я крепко; и все, что мне привиделось - ведь это не было просто кошмарным сном, - легко объяснить неудобством моего ложа, обычным направлением моих мыслей, а также тем, что я, как уже было сказано, просыпаясь, не мог сразу прийти в себя и подолгу лежал без памяти. Трясли меня матросы и наемные грузчики. Запах земли исходит от перегноя. Повязка, стягивавшая мне челюсть, оказалась шелковым носовым платком, которым я воспользовался взамен ночного колпака.
И все же в ту ночь я пережил такие страдания, словно меня в самом деле похоронили заживо. Это была ужасная, немыслимая пытка; но нет худа без добра, и сильнейшее потрясение вызвало неизбежный перелом в моем рассудке. Я обрел душевную силу - обрел равновесие. Я уехал за границу. Я усердно занимался спортом. Я дышал вольным воздухом под сводом Небес. Я и думать забыл о смерти. Я выкинул вон медицинские книги. Бьюкена я сжег. Я бросил читать "Ночные мысли" - всякие кладбищенские
страсти, жуткие истории, вроде этой. Словом, я сделался совсем другим человеком и начал новую жизнь. С той памятной ночи я навсегда избавился от страхов перед могилой, а с ними и от каталепсии, которая была скорее их следствием, нежели причиной.
Бывают мгновения, когда даже бесстрастному взору Разума печальное Бытие человеческое представляется подобным аду, но нашему воображению не дано безнаказанно проникать в сокровенные глубины. Увы! Зловещий легион гробовых ужасов нельзя считать лишь пустым вымыслом; но, подобные демоны, которые сопутствовали Афрасиабу в его плавании по Оксусу, они должны спать, иначе они растерзают вас, - а мы не должны посягать на их сон, иначе нам не миновать погибели.
Опасности погребения заживо подвергались люди, находящиеся в состоянии летаргии. Факты преждевременного погребения мнимых покойников нашли отражение в персидском фольклоре. Вот одна из таких историй:
"У одного чиновника неожиданно умерла жена. Ее уложили на погребальные носилки, и несколько человек вместе с мужем стали спускаться вниз со второго этажа. На третьей ступеньке один из тех, кто держал на плече погребальные носилки, поскользнулся и упал. Носилки свалились, а жена чиновника от сильного сотрясения очнулась и вернулась в этот мир. После этого случая она прожила еще. десять лет. Потом скончалась. Муж снова проделал все, как раньше: ее уложили на погребальные носилки и понесли. Когда стали спускаться и дошли до третьей ступеньки, то муж положил руку на плечо того человека, который когда-то поскользнулся, и шепнул ему:
- Гляди в оба, третья ступенька, не поскользнись!"
Х Несмотря на весь комизм этой ситуации, не подлежит сомнению, что явление летаргического сна было хорошо известно в персидскому быту. Ведь анекдоты
ВОЗВРАТИВШИЕСЯ ИЗ НЕБЫТИЯ
создаются на основе распространенных бытовых случаев, это пусть доведенные до абсурда, но все же типичные ситуации.
Общественный интерес к проблеме погребения заживо нашел свое отражение в широко распространенной английской "легенде о стонущей монахине". Существует множество различных ее вариантов, но сюжет в основе своей неизменен: монашку, нарушившую обет целомудрия, живьем замуровывают в монастырскую стену, и призрак ее, выйдя из неосвященной "могилы", пускается в бесконечное странствие, тщетно пытаясь обрести пристанище. Между тем известно, что после указа Генриха Восьмого о роспуске монастырей многие их бывшие обитатели действительно нашли свой последний приют в стенах близлежащих домов, разумеется, уже после своей естественной смерти. Не тут ли кроется по крайней мере один из возможных источников этой легенды?
Что же явилось причиной смерти Родерика - живая ли женщина, выбравшаяся из склепа, мстительный ли дух, покинувший тело, погибшее от удушья, или, быть может, галлюцинация, порожденная его раскаянием и страхом? Автор, в лучших традициях "черной литературы", оставляет за читателем право самому выбрать ответ.
Такие факты, безусловно, внушали непреодолимый ужас, и людей, очнувшихся после летаргического сна, почитали за представителей дьявольского мира и старались как можно скорее от них избавиться. Наиболее радикальным средством считалось вогнать осиновый кол в грудь такому ожившему покойнику.
