Популярность Мухаммаддии среди молодых интеллигентов свидетельствует: индонезийскому смешению ислама с иными религиозными и культурными традициями положен известный предел. Мусульманские веяния, веками шедшие непосредственно из арабского мира, продолжают сказываться на индонезийском исламе. Он не желает окончательно приспосабливаться к местным условиям, полностью сливаться с окружающим. Появление Al Jazeera и коммерческих авиалиний по здравом рассуждении лишь продолжает очень старую повесть, а не служит зачином новой. Чтобы пояснить эту мысль, требуется историческое и философское отступление.
Приход голландских колониалистов лишь укрепил в индонезийцах мусульманское самоощущение: по словам Гиртца, они стали «оппозиционными мусульманами» [9]. Понятие о джихаде – священной войне – играло большую роль в ачинской войне против голландцев, медленно продвигавшихся вдоль суматранских побережий в 1850–1860-х, пока не встретили сильного партизанского отпора, который мусульмане дали захватчикам на северной оконечности острова. Начавшись в 1873-м, война длилась до 1903 г., когда Ачехский султан сложил оружие и сдался. Это было не просто первое полновесное восстание мусульман против голландских поработителей – со Среднего Востока на Суматру притекали идеи панисламизма, воодушевлявшие моджахеддинов.
Но справедливо также иное. Прямое соприкосновение с миром исламского Среднего Востока, способствовавшее радикализму, оказалось желанным. Будучи голландской колонией, Индонезия была лишена сколько-нибудь частого общения с мусульманами, населявшими близлежащие британские владения в Южной и Юго-Западной Азии, – мусульманами, жившими под гнетом европейской страны, которая соперничала с голландцами. Получилось так, что индонезийские мусульмане сплошь и рядом больше испытывали влияние «классически чистого» учения, шедшее с Аравийского полуострова, чем, скажем, воздействие более синкретических мусульманских взглядов, бытовавших в Индии.
Бесспорно, когда век винта и пара улучшил и облегчил трансокеанское сообщение, в Ачех и другие индонезийские области хлынули иммигранты, особенно из Гадрамаута в Восточном Йемене. Они принесли с собой не только суфийскую ересь, но также суровые правоверные идеи, закаленные сравнительной близостью Гадрамаута к Мекке [10].
Говоря о правоверном исламе, всерьез начавшем заполонять Индонезию в XIX в., следует быть осторожными. «Незамутненный» – то есть нетронутый, по сравнению с разновидностью, прижившейся в Юго-Восточной Азии, – этот ислам в свою очередь испытал воздействие новых богословских течений, бытовавших на Среднем Востоке. Всего значительнее и любопытнее был модернизм, проповедовавшийся под конец XIX в. египетским ученым и реформатором Мухаммадом Абдо.
Абдо сыграл в индонезийской истории огромную роль. Американский арабист Малькольм Х. Кэрр поясняет: «Историческая роль [Абдо] свелась к тому, чтобы просто распахнуть двери и хорошенько проветрить заплесневелые традиции» [11]. Абдо сожалел о слепом повиновении традиционной догме, изобиловавшей и искаженной поверьями и предрассудками, что копились долгие века; он искал ответов на горькие вопросы, встававшие перед тогдашним Египтом, в девственно чистой вере первых исламских лет. Ища объяснения и оправдания тому, что изначально было простой нерассуждающей верой, Абдо немало сделал для того, чтобы в XX в. ислам обратился предметом стольких споров. В его случае нужно, как выразился мудрый Юсни Саби, говорить скорее о некоем общем направлении мыслей, а не об определенном учении. Так, Абдо, сам к тому не стремясь, вдохновил и светскую умеренность нынешнего ислама, и правоверный радикализм – ибо и то и другое суть составные части модернизма [12]. В частности, Абдо старался улучшить религиозное образование, привести его в соответствие современным нуждам, – а его усилия содействовали превращению средневосточного ислама в стандартную всемирную религию. Этот ислам накопил достаточные силы для борьбы против синкретизма индо-буддийских напластований в Индонезии, равно как и против тамошних обширных очагов христианства – и не менее важно – против светского индонезийского национализма [13].
Абдо в Индонезии не только настольное чтение, он – духовное и философское знамя организации Мухаммадия. Индонезия сделала больше для распространения идей Абдо – как по части либеральной, так и по радикальной части, – чем любая средневосточная страна. Мухаммадия помогает создавать многочисленные исламские движения, сосредоточивающие свои усилия, подобно египетскому Аль-Ихван аль-Муслимуну (Мусульманскому братству), на радикализме и на создании общественных сетей взаимной выручки.
В Индонезии идет битва – точнее, движется некий процесс. Последняя фаза его – фундаменталистская попытка затрагивать малоинтересные общественные вопросы и делать их предметом парламентских прений – к примеру, порнографию или легкомысленный уличный флирт. Спорят о том, кто имеет право объявлять пищу халяль (едой, отвечающей диетическим требованиям шариата). Похоже, на этом огромном архипелаге мы наблюдаем и столкновение, и слияние цивилизаций. Исламская Юго-Восточная Азия доброжелательна, чувственна, культурно сложна – чего не скажешь о Среднем Востоке с его прокаленными солнцем пустынями, – но и здесь мы время от времени видим погромы: истребление христиан-китайцев. Мы видим террористические акты, подобные взрывам на балийской дискотеке в 2002-м и, годом позднее, в джакартской гостинице «Мариотт». Варварские действия дают понять: помимо синкретизма, радикальный ислам сталкивается в Индонезии с иными врагами – бытом и обиходом, построенными на западный лад. Индонезийский мир становится современным, и горстка фундаменталистов не может оставить это без внимания. Как замечает израильская исследовательница индонезийского ислама Гиора Элираз, «радикальным фундаменталистам требуются достойные противники» [14].
Согласно Гиртцу, использующему в качестве примеров Индонезию и Марокко – две географические оконечности общеисламского спектра, – превращение веры в радикальную идеологию происходит не оттого, что люди сомневаются в бытии Божием, но оттого, что сомневаются в себе самих, – а это сомнение коренится в страхе перед современностью [15]. Именно такое сомнение и порождаемые им действия крайнего порядка не могут не повлиять на судьбу Индонезии.
И все же имеются веские основания для оптимизма. Почти 85 % индонезийского населения – мусульмане. И 85 % индонезийцев отвергают мысль о том, что государство должно официально опираться на ислам. Они предпочитают плюралистические и демократические принципы Панча Силы, умеренной националистической идеологии, закрепленной в конституции 1945 г., с ее пятью принципами: вера в Бога, национализм, человеколюбие, народовластие и общественная справедливость.
Первобытная, островная география Индонезии – архипелага, раскиданного по морскому простору, ширина которого равняется ширине континентальных США; архипелага, лежащего там, где сливаются миры китайский с индийским, – породила демократию, которой присуще нарастающее распыление власти, последовавшее за десятилетиями диктаторского правления Сукарно и Сухарто [16]. Невзирая на всю праздничную театральность, свойственную левому режиму Сукарно и со временем превратившуюся для новой индонезийской нации в некий полезный миф; несмотря на постколониальную суровость крайне правой военной диктатуры Сухарто, напоминавшую о голландском и японском засилии, но укреплявшую вышеупомянутый миф, география в конце концов поборола обе попытки достичь полной и безраздельной государственной централизации. Любопытно: в конце 1990-х продемократическую борьбу против Сухарто возглавили не столько светские националисты, сколько жаждавшие реформ исламские сообщества, преданные идеям Мухаммада Абдо и предводительствуемые организацией Мухаммадия. Как сказал один иракский интеллигент, «когда путешествую по Ираку и Сирии, гляжу на минувшее ислама; когда путешествую по Индонезии, гляжу на его грядущее» [17].
Такая религиозная живость и яркость, такое умственное и духовное богатство, позволившие избежать превращения веры в идеологию, могли явиться только в государстве, где существует свобода вероисповедания. Государство это ныне предстает гораздо крепче и выносливее, чем многим казалось в давние бурные дни 1998-го, после падения Сухарто. Сегодня Индонезия обладает независимыми средствами массовой информации: 11 национальных телестанций и самая свободная пресса в Юго-Восточной Азии. На протяжении 1980-х и 1990-х Индонезия подняла из нищеты больше людей, чем какая-либо другая страна – исключая, быть может, Китай, – и это значит: Индонезия готова стать экономическим гигантом XXI в. Индонезия готова перенести невзгоды децентрализации, остаться единой, невзирая на свою островную географию, поскольку государство объединяется общемалайским языком: Бахаса Индонезия – а поскольку это чисто купеческое, торговое наречие, не связанное ни с какими определенными островами, им охотно пользуется каждый. Децентрализация предоставит возможность применять законы о вероисповедании по-разному в разных местах, согласно исконным обычаям, – и этим религию избавят от опасности выродиться в политику.
