Он повел речь о множестве излишних жертв в гражданской войне. Надо бы, мол, перестать разрушать и перейти к «построительной работе». Ленин встал из-за стола и заходил по комнате, заговорил взволнованно: «В белых перчатках революцию не сделаешь! Мы прекрасно знаем, что сделали много ошибок. Все, что можно исправить, — исправим».
Ленин убеждал: о нормальной созидательной работе можно говорить только после окончательной победы в гражданской войне. А пока нужна борьба беспощадная, бескомпромиссная… А Кропоткин снова за свое: «Конечно, вы правы, без борьбы дело не обойдется… Но вот вы говорите, что без власти нельзя, а я говорю, что можно… Вы посмотрите, как всюду и везде разгорается безвластное начало… Кооперативное движение огромно и в высшей степени важно по своей сущности…»
Ленин насмешливо блеснул глазами, как бы недоумевая, что это старик все о кооперации да о кооперации: «Это все прекрасно. Конечно, кооперативное движение важно… Что об этом говорить! Это совершенно очевидно, раз оно будет настоящее кооперативное движение, связанное с широкими народными массами населения…»
По-видимому, в беседе Кропоткин напомнил Ленину о своих опасениях относительно возможного превращения советской власти в подобие самодержавия в случае, если она будет опираться не на народную инициативу, а на диктатуру одного класса и террор. Об этом Бонч-Бруевич в своих записках умолчал, но вспомнил, что по дороге в свой кабинет Ленин сказал ему: «Как он писал раньше, как свежо и молодо думал! И как устарел… Ведь если только послушать его на минуту, у нас завтра же будет самодержавие, и мы все, и он между нами, будем болтаться на фонарях, и он только за то, что называет себя анархистом». А потом добавил: «И все-таки он для нас ценен и дорог всем своим прекрасным прошлым и теми работами, которые он сделал… Вы, пожалуйста, не оставляйте его, смотрите за ним и его семьей, и обо всем, что только для него нужно, сейчас же сообщайте мне, и мы вместе обсудим все и поможем ему»[87].
А Кропоткин, вернувшись на квартиру в Леонтьевском переулке, по словам встретившего его там Александра Атабекяна, спросил его:
— Не осуждаете ли меня? Я виделся с Лениным по расстрелам заложников… Уже расстреляны многие великие князья…
Атабекян сказал, что по такому делу даже к царю пошел бы.
— Так, значит, не осуждаете… Я их немного припугнул…
И в самом деле (а может быть, по какой-то иной причине) газеты на время перестали публиковать списки расстрелянных заложников, Чрезвычайная комиссия занялась главным образом борьбой с бандитизмом.
Федерация, самоорганизация, кооперация…
Вместо того, чтобы пытаться перестроить общество сверху вниз, от центра к периферии, дай ему свободно развиваться от форм простых к сложным через свободный союз свободных групп…
П. А. Кропоткин, 1917
В условиях почти полной изоляции от внешнего мира Кропоткин продолжал черпать информацию из газет. В январе 1919 года в Советской России объявили траур по убитым в Германии лидерам немецких коммунистов Карлу Либкнехту и Розе Люксембург. Вскоре после того, как была отмечена вторая годовщина Февральской революции (о ней пока еще помнили «победители Октября»), скоропостижно скончался, как было официально сообщено, «от воспаления легких» председатель ВЦИК Яков Свердлов. Апрель начался сообщением о «советской революции» в Баварии. Редактор «Известий» Ю. Стеклов писал в передовице: «Советская семья обогатилась новым членом». Кажется, начал разгораться пожар мировой революции, о которой не уставали говорить большевики. Но уже 13 апреля появились лозунги: «Социалистическое отечество в опасности!» и «Все на борьбу с Колчаком!» Главная угроза возникла на востоке, в Сибири, где бывший полярный исследователь, участник экспедиции Эдуарда Толля адмирал А. В. Колчак провозгласил себя «верховным правителем России».
Однако Кропоткин на все эти события никак не отреагировал — его в то время больше занимал вопрос о кооперации. Возвращаясь в Россию после Февральской революции 1917 года, он напряженно думал о том, по какому пути пойдет формирование ее нового государственного и общественного устройства. Собственно, у него уже давно сложились на этот счет определенные представления, и он их неоднократно высказывал. Будучи реалистом, он не предлагал, как можно было ожидать, немедленной отмены государства и введения анархии — этот процесс должен был занять долгие годы. Идеи Великой французской революции, разгромленной и побежденной, стали основой эволюционного развития, продолжавшегося целое столетие. Таковы судьбы всех революций: хоть и побежденные, они наполняют содержанием следующую за ними эволюцию, И вот совет, который он дает новой власти в России: «Вместо того, чтобы пытаться перестроить общество сверху вниз, от центра к периферии, дай ему свободно развиваться от форм простых к сложным через свободный союз свободных групп. Теперь стесненный, этот ход и является истинным ходом развития общества. Не пытайся мешать ему, не поворачивайся спиной к прогрессу, шествуя вместе с ним!»
За три года до революции, в вышедших отдельной книгой «Письмах о текущих событиях», посвященных в основном событиям мировой войны, он дает более конкретный совет: «Убедительно рекомендую всем любящим Россию и вдумчиво относящимся к ее будущему серьезно познакомиться с федеративным строем Канады и Соединенных Штатов. Россия неизбежно должна будет пойти по этому же пути… Нужно привлечение местных общественных организаций… десятки тысяч работников изо всех классов общества, поощряя образование профсоюзов и создавая производительные и потребительные кооперативы в неслыханных прежде размерах… Нужно творчество всенародное людей повседневной жизни… иначе как крупным самостоятельным общим делом ее (Россию. — В. М.) нельзя пробудить».
В 1918 году он организует в Москве Лигу федералистов и на ее заседании 7 января говорит: «Все яснее становится невозможность управлять из одного центра 180 миллионами людей, расселившимися на чрезвычайно разнообразной территории, гораздо большей, чем вся Европа… Все яснее становится сознание, что истинная творческая сила этих миллионов людей проявится только тогда, когда они почувствуют полную свободу вырабатывать свои бытовые особенности и строить свою жизнь сообразно со своими стремлениями, физическими особенностями своей территории и со своим историческим прошлым…» В этой же речи, вспоминая о том, как управлялась из Петербурга Сибирь полвека назад, когда он там служил, Петр Алексеевич заключил: «Так идет и теперь. Централизация — язва не только самодержавия…»
По существу, федерализм — синоним анархизма, и Лига федералистов, председателем которой он был избран, трансформировалась из Всероссийской федерации анархо-коммунистов. Произведя терминологическую замену, Кропоткин хотел показать ближайшую цель, встающую перед Россией после падения империи, которую он видел во всемерном ра-витии федерализма. Огромная по территории страна, полагал он, «должна сложиться в федерацию тесно связанных между собой народоправств с сильно развитым независимым самоуправлением». Так писал он в статье, напечатанной уже после его смерти в первом номере журнала «Голос минувшего» за 1922 год. Он считал, что федерализм — форма политического объединения, которая «лучше всякой другой даст возможность той громадной и глубокой перестройке всей хозяйственной жизни, которая теперь поставлена на очередь во всем образованном мире…». То, что происходит в России, следует считать частью общечеловеческого процесса, принимающего в каждой местности свои формы, отвечающие местным потребностям и национальному характеру.
Об этом говорил Кропоткин на первом съезде Лиги федералистов. Он исторически обосновал необходимость создания на обломках империи федерации самоуправляемых территорий, вспомнив в этой связи государственного деятеля времен правления Александра I М. М. Сперанского, который предлагал в каждой губернии избирать свой совет для решения всех местных дел. Только с падением самодержавия эта старая идея может быть реализована. Смысл ее — в уничтожении гибельной для общества централизации.
Примерно к этому же времени относится оставшаяся неопубликованной рукопись «К вопросу о федерации», где сформулировано: «Демократия — не что иное, как широко развитое самоуправление». Далее Кропоткин поясняет, что лишь при соединении мелких единиц в одно целое на федеративных началах может сохраниться самоуправление, а следовательно, и демократия. Децентрализация — первое необходимое условие подлинной демократизации общества. Условие его экономической демократизации — всеобщая кооперация производителей и потребителей.
