Вряд ли подобные религиозные образы рассчитаны на строгий логический анализ в соответствии с научными данными. Однако немного поразмыслить над ними следует.
Если согласиться, что некая духовная субстанция покидает тело после смерти и отправляется в инобытие, то возникают некоторые вопросы. Где находится этот «иномир»? Прежде предполагали — на небе. Теперь там не осталось места для райских чертогов, равно как в земных недрах определенно не сокрыт огнедышащий ад. Об астральных телах, пребывающих на других планетах, нет абсолютно никаких достоверных данных. Фантастическая гипотеза!
Предположим, однако, что существует «параллельный иномир», переход в который осуществляется посредством смерти телесной и духовного освобождения. Каким образом обитают там души? Обреченные на вечный рай будут ли там счастливы вечно? Многих ли удовлетворит бездеятельное инобытие? Для творчески одаренной личности это будет сущим наказанием, даже трагедией! На кого же ориентировано райское блаженство?
В исламе оно воплощено в образах сугубо житейских, земных. Там даже услаждают душу усопшего прекрасные гурии… В общем, имеется все то, чем обладает в этой земной жизни пресыщенный богатством падишах. А беднякам, лишенным этих благ на Земле, предлагают утешиться надеждой обрести их посмертно. В подобных случаях религиозный фанатик порой жаждет смерти или, во всяком случае, готов воспринимать ее как благо.
Как там ни рассуди, скучная, а тон пошлая получается вечность, лишенная дерзаний, творческих порывов, свободы поисков и сомнений, ошибок и озарений. Удовлетвориться ею способны лишь самые непритязательные обыватели, обделенные при жизни многими человеческими радостями.
Идею рая и ада можно истолковать аллегорически.
Наша сознательная жизнь Пребывает в вечном настоящем. Мы сохраняем память о прошлом, но тоже в настоящем и так же думаем о будущем.
Как отметил еще Эпикур, смерть для каждого из нас существует лишь умозрительно. Пока мы живы — ее нет, когда она пришла — нет нас. Мы переживаем не смерть, а ее предчувствие, мысль о ней. Наша смерть будет отмечена сторонними наблюдателями. Для них она — реальность. Для нас — мнимость.
Можно предложить гипотезу, основанную на субъективности момента смерти человека. Последний миг для него не прерывается, а переходит в вечность. Текущие события жизни прекращаются, но остается переживание данного мгновения.
В каждый миг бытия мы соединяем настоящее-прошлое-будущее в единый сгусток. И не время течет, как обычно говорят, а сменяются события все в том же вечном настоящем. (Некогда русский физик Н. А. Умов писал: «Течет не время, течем мы — странники этого мира»; хотелось бы добавить: а может быть, и весь мир течет в недвижном настоящем?) Смерть прекращает для умершего поток событий. Остается — вечность…
Конечно, объективно жизнь человека прекращается. Но ведь и жизнь и смерть — индивидуальны. Тут каждый, что называется, сам за себя. Поэтому и точка отсчета — личная, субъективная. Только она нас в данном случае интересует.
Формально рассуждая, при бесконечной делимости времени последний миг действительно может длиться сколь угодно долго. Всегда будет возможность разделить оставшуюся часть надвое и так далее до, бесконечности. Однако если приблизить такую абстракцию к реальности, выясняются два обстоятельства. Первое. В пространстве мы имеем предельные размеры материального объекта, минимальные сгустки материи-энергии: кванты. Признав единство пространства-времени, приходится в таком случае для минимальной порции пространства предполагать и минимальную продолжительность во времени, не равную нулю.
Второе обстоятельство связано с возможностями нашего восприятия наименьших порций пространства и времени. Тут органы чувств человека — явно очень несовершенные «измерительные приборы». Миллионные или даже тысячные доли секунды остаются для нас неуловимыми. Следовательно, бесконечного дробления предсмертного мгновения ожидать допустимо лишь с ничтожно малой долей вероятности.
И все-таки последняя вспышка сознания — прощание с жизнью — может быть, необыкновенной, разворачивающей целые каскады событий (воображаемых) и ярких эмоций, зависящих от того, каким пришел человек в это состояние, что раскроет перед ним совесть, неявно ведущая счет добрым и дурным поступкам.
Недаром во многих-религиях существует обряд приобщения к близкой смерти, покаяния и отпущения грехов. Очищение от духовной порчи, скверны дает надежду на умиротворение перед вечным покоем.
В идеале такая процедура свидетельствует о милости Божией, открывающей даже грешнику незамутненную злом вечность, уготованную для чистых душ. Однако приходится вспоминать о тех, кто скончался скоропостижно, в катастрофе, во младенчестве, в глубоком сне. Им не дано осмыслить, уловить переход к вечному мгновению. Значит, оно для них отсутствует? Недопустимая несправедливость!
Есть и еще одна «слабина» в концепции вечного мгновения: категорическое несоответствие субъективного переживания и объективного наблюдения. Можно утешаться мыслью о непроходящем последнем миге своего бытия. Но все прочие люди будут бесспорно констатировать смерть. И если субъективно она и не будет ощущаться, то объективное ее существование не вызывает никаких сомнений.
…Великая сила религии — в обращении непосредственно к душе человеческой, к личным переживаниям и чаяниям. Мощь научных идей определяется их доказуемостью, общеобязательностью, опорой на достоверные знания. Там, где соединяются вера и знания, возникает прочнейший сплав, укрепляющий душу и разум. Но там, где вера и знания находятся в противостоянии, непримиримых противоречиях, приходится выбирать самостоятельно, чему отдать предпочтение. В зависимости от склада характера и ума одни отвергают доводы науки, как бы закрывая глаза на реальность; другие вынуждены мужественно отказываться от утешительных религиозных умозрений во имя бесстрастной научной истины.
Наконец, возможна еще одна позиция: признание собственного или даже всеобщего незнания, Такая неопределенность может быть творческой, предполагающей дальнейшие поиски и в религиозных и в научных областях.
Не станем предопределять свою позицию В стремлении осмыслить суть жизни и смерти. Заранее ясно, что к безусловным истинам, исчерпывающим тему до дна, прийти не удастся. Тайну жизни и смерти пытались понять величайшие мыслители всех времен и народов. Даже если кому-то удалось высказать совершенно верные идеи, то как обнаружить их среди множества других? Тут слишком многое зависит от наших личных умственных способностей, знаний, характера.
Возможно, кого-то вполне устраивают традиционные представления о рае и аде, кого-то — атеистический взгляд на смерть как абсолютную и безнадежную реальность, а кого-то — утешительный образ вечного мгновения. Человек, приняв любую из сложившихся концепций, волен отказаться от дальнейших интеллектуальных исканий. Однако более разумно и конструктивно, как мне кажется, избегать в таких вопросах окончательных и безоговорочных ответов. Это будет умерщвлением живой мысли, превращением ее в холодную окаменелость.
…Отправимся в дальнейшие плавания в безбрежном океане незнания.
Продолжая рассуждения о вечном мгновении, завершающем деятельную жизнь и раскрывающем вечность, невольно приходишь к печальным выводам. В нашем изменчивом мире жизни преобладают… мертвые!
Для многих и многих миллиардов наших предков уже осуществился переход в безвременье. И если каждый из них привнес в мир свою «каплю вечности», то в результате возник поистине океан вне движения, изменений, жизни.
В таком случае события текущей действительности мира живущих — не более чем мимолетные волны в бездонном океане. Возникает образ царства мертвых, где каждый из живых — всего лишь недолгий странник. Вспоминаются некоторые жестокие эпитафии на могильных плитах: «И ты здесь будешь» или «Ты дома, а мы в гостях».
Подобные мысли очень древни. По-видимому, из них исходили древние египтяне в своих представлениях о царстве мертвых. Не случайно же самые грандиозные строения предназначались не живым фараонам, а мертвым. И все-таки, как свидетельствует египетское искусство, культ мертвых не лишал людей оптимизма.
Например, в надгробной надписи сановника Хени (Среднее царство, более 4 тысячелетий назад) есть слова: «О, живущие на земле, любящие жизнь, ненавидящие смерть!» Удивительно, насколько созвучно нашему разуму это обращение из далекой эпохи, из иной культуры, от неродственного народа. Оно близко и понятно нам и словно специально на нас рассчитано.
Судя по всему, египтяне прекрасно понимали величие и «многолюдность» царства мертвых. Но это не примиряло их со смертью. Она была для них страшной и отвратительной: поистине царство необходимости, полнейшей несвободы!
