В. Кордюм полагает, что человек лишь продолжил генетическое родство, объединяющее все живое на планете. То есть, надо думать, является верхушечной почкой роста единого древа жизни.
Но помимо нарастания тем или иным способом генетического заряда, эволюционное усложнение идет и другим путем.
Когда щупальца пресноводной гидры касается плывущий мимо рачок дафния, оно сокращается и захватывает добычу. Осветите ползущего дождевого червя резким светом — он замрет. Реакция его однозначна. Уж на что сложно поведение насекомых, тем более общественных — пчел, муравьев, термитов, — особи одного вида (у общественных насекомых еще и одной «социальной» функции) одинаково реагируют на пищу, опасность, изменения температуры…
Человек, используя шелкопряда или пчелу, вовсе не приручал их: лишь подменил дупло дерева ульем, и пчела расположилась там совершенно так же, как и в дупле. А собаку вот — приручил.
Итак, если у низших животных рефлекс на данную ситуацию однозначен и одинаков у всех особей вида, то уже на каком-то этапе эволюции отмечается возрастание «степеней свободы»: в мозгу животного накопился по крайней мере готовый набор ответов на повторяющиеся ситуации, допускающий возможность выбора.
Основу этого набора реакций составляет опыт вида, закрепленный генетически. Если кошка — хищник, подстерегающий добычу, а волк — преследующий жертву, то инстинкты эти перешли от предков потомкам в виде наследственной информации. Но поведение волка, охотящегося на открытой либо пересеченной местности, различно сообразуется с реальными условиями. Уже оно определено не только врожденными факторами, но и собственным жизненным опытом. Лиса, таскающая из курятника кур, тоже использует свой индивидуальный опыт. Природа вложила в нее лишь самый общий охотничий инстинкт — предусмотреть сооружение курятника природа не могла.
Домашнее животное узнает своего хозяина, помнит человека, причинившего ему зло. Если взять в дом дикую кошку, ничего хорошего не выйдет; у нее нет опыта общения с людьми, а вырабатывается он нелегко. Но воспитайте котенка в домашних условиях, и его жизненный опыт возобладает даже над некоторыми врожденными инстинктами. Что такое опыт? Тоже информация, закрепленная в клетках, но не в зародышевых, а в клетках мозга в виде памяти.
Передается ли она потомкам? Животное, однажды раненное пулей, станет избегать человека с ружьем (даже с палкой, похожей на ружье). Вместе с мамой-косулей убегает от охотника и детеныш; подражая, он перенимает жизненный опыт. Волк-вожак собственным примером учит стаю пробираться в овчарню. Его индивидуальное умение становится достоянием остальных в стае.
Высшие животные впрямую обучают своих детенышей, часто в виде игры, имитирующей типичную жизненную ситуацию. Лиса приносит зайца-подранка лисятам, чтобы они, так сказать, «оттачивали» свои охотничьи таланты. Опыт вида дополняется индивидуальным опытом родителей, а затем и самих обучаемых. Опять мы видим постепенное усложнение, но уже не генетической структуры, а поведения животного, возможностей его мозга.
Генетическая неповторимость дополняется внегенетической индивидуальной информацией, воспринятой органами чувств в виде сигналов; ее можно назвать сигнальной. Сигнальная информация, приобретенная в результате обучения и собственного жизненного опыта, формируется и закрепляется в коре больших полушарий головного мозга и является предтечей человеческого интеллекта.
В животном мире отдельные особи тем индивидуальнее в своих проявлениях, чем выше располагаются они на эволюционной лестнице, чем сложнее их поведение. В отношении высших животных уже можно говорить о врожденном темпераменте, даже о приобретенном характере — об индивидуальности. Так, собаки могут быть агрессивны либо ласковы, обидчивы либо добродушны…
Генетический заряд практически стабилен; отклонения (мутации) приносят, за редчайшим исключением, только вред организму. Тогда как ненужная сигнальная информация легко устраняется из памяти. Такая информация многовариантна, так как связана с многообразием постоянно возникающих конкретных ситуаций, она индивидуальна.
Если замахнуться на собаку, то неизвестно еще, как она себя поведет: убежит, бросится на вас или начнет лебезить, трусливо вилять хвостом. Ее реакция высокомноговариантна, что необходимо в непредвиденных жизненных ситуациях. Подложите отравленную приманку тараканам — они не колеблясь набросятся на нее, даже если это делается многократно. Бороться с крысами, тем более с волками, с помощью подобных приманок куда сложнее. Генотип животного не изменился, зато мозг оказался достаточно пластичным, чтобы запомнить жестокий урок.
Конечно, может попасться таракан, менее восприимчивый к яду, или какая-нибудь стойкая бактерия, не погибшая, как прочие, от данного антибиотика; она-то и передаст потомству свою более устойчивую структуру. А химикам придется искать новое лекарство взамен старого, уже безобидного для возникшей популяции.
Но на сколько жертв придется один такой удачливый экземпляр: на миллион, на миллиард? Относительно немногочисленным волкам (да и крысам) рассчитывать, как бактериям или насекомым, на такую малую случайность не приходится. Да и размножаются они не в пример медленнее простейших. Для изменения генотипа требуется либо большой промежуток времени, смена множества поколений, либо огромный перебор экземпляров в данном поколении. Животные не могут быть столь расточительны: они попросту вымрут, как вымерли «безмозглые» динозавры. А ведь были уже ящеры и на двух ногах, почти прямоходящие, со свободными «руками». Только вот мозгового вещества не хватило…
«Экономична мудрость бытия: все новое в нем шьется из старья», — утверждал Шекспир. Нейроны мозга принципиально построены так же, как прочие клетки: в них есть ядра с наследственным веществом. Однако нейроны, как известно, не делятся («нервные клетки не восстанавливаются»); хромосомные структуры, носители наследственной информации, как бы бездействуют. А не переключились ли они, свободные от своей обычной функции, на восприятие информации иного рода — сигнальной? Не в них ли осуществляется запоминание, фиксируются как врожденные инстинкты, так и индивидуальный опыт, передаваемый затем уже в виде не генетической, а «сигнальной наследственности»?..
Если бы это подтвердилось, стала бы очевидной принципиальная близость информации любого рода: молекулярной и как бы внетелесной, идеальной в некотором роде.
Чрезвычайно поучительно видеть, как происходит передача эстафеты от этологии, науки о поведении животных, к этнографии, изучающей бытовые и культурные особенности народов. Нобелевский лауреат Конрад Лоренц, один из основоположников этологии, пишет о поведении высокоразвитых животных (птиц в данном случае) в их естественном состоянии: «Происходит ли обучение путем только индивидуального опыта? Нет, еще более странным путем — путем подлинных традиций, путем передачи личного опыта от поколения к поколению… Не знаю, смог ли я достаточно ярко показать, насколько это замечательно: животное, не осведомленное от рождения инстинктом о своих врагах, получает от более старых и опытных особей своего вида информацию о том, кого и чего следует бояться. Это поистине традиция, передача индивидуального опыта, приобретенных знаний от поколения к поколению».
Мысль эта как бы подхвачена на лету и развита применительно к этногенезу, трактующему о происхождении этносов, народов, известным советским ученым Л.Гумилевым: «Казалось бы, традиция ни в коем случае не может быть отнесена к биологии, однако механизм взаимодействия между поколениями вскрыт… именно путем изучения животных, у которых обнаружены процессы „сигнальной наследственности“, что просто-напросто другое название традиции. Индивидуальное приспособление совершается с помощью механизма условного рефлекса, что обеспечивает животному активный выбор оптимальных условий для жизни и самозащиты. Эти условные рефлексы передаются в процессе воспитания родителями детям или старшими членами стада — младшим, благодаря чему стереотип поведения является высшей формой адаптации (приспособления). Это явление у человека именуется преемственностью цивилизации, которую обеспечивает „сигнал сигналов“ — речь. С точки зрения этологии, науки о поведении, навыки быта, приемы мысли, восприятие предметов искусства, обращение со старшими и отношения между полами — все это условные рефлексы, обеспечивающие наилучшее приспособление к среде и передающиеся путем сигнальной наследственности».
Говоря о сигнальной наследственности, Л. Гумилев определяет этологию как науку о поведении вообще — не только животных, но и человека тоже. Нет непреодолимой преграды между нами. Наблюдая эволюцию в целом, мы замечаем ее как бы неуклонное «очеловечивание». Дарвин видел в живой природе прежде всего пассивное приспособление видов к обстоятельствам среды обитания. Но возможно и иное — активное преодоление среды. Всю человеческую деятельность характеризует именно преодоление: мы строим жилища, а не используем случайные пещеры, не подбираем корешки и зерна, а производим пищу; так или иначе мы преобразуем Землю, хоть и зашли в этой деятельности слишком далеко. Но даже наше отступление от чрезмерных посягательств на природу носит активный характер.
