— Не один. Он с кем-то ссорился. А тот обозвал его цыганом.
— Цыганом?
— Да, цыганом. Кричал: «Ты лудильщик!» А лудильщики — это цыгане.
— Что еще ты слышал?
— Я не прислушивался. Был занят.
— Тушью? И долго они ссорились?
— Нет, недолго. Тот ушел и дверью хлопнул, чуть с петель не слетела.
— Ты узнал по голосу, кто это был?
— Не узнал.
— А пани Захвытович тебе не сказала?
— Велела мне убираться вон и без Шафляра не возвращаться.
— А помнишь, в котором часу ты ушел?
— Я на часы не смотрел. Обозлился на Зоею. Наверное, было примерно без двадцати девять. Из «Карлтона» я пошел прямо к «Кмицицу», там Генек ждал. На часах в раздевалке было без десяти девять, а от «Карлтона» до «Кмицица» не больше десяти минут ходу.
— Пани Зося не велела тебе приставить лестницу к балкону?
— Что вы, пан поручик, заладили про эту лестницу? Раз или два я по ней лазил, а смеху на целых десять раз.
— Почему ты влезал по лестнице?
— Пани Зося говорила: «Если кто влюблен, то к милой сумеет и ночью по лестнице взобраться». Рассказывала, что в Испании все так делают. А может, во Франции.
— И прыгать с балкона тебе приказывала?
— Э-э-э, нет! Просто зачем тревожить портье, если там и двух метров не будет?
— Послушай, Яцек, а почему пани Захвытович так настаивала, чтобы именно сегодня идти к «Ендрусю» на танцы? Она тебе говорила?
— Да. Говорила, что на ней будет такая брошка, какой в Закопане еще никто не видывал. Ювелир ей обещал одолжить эту побрякушку, чтобы проверить, обратят ли люди внимание.
— Когда она это сказала?
— Два-три дня назад. Мы с Генриком шли по улице и ее встретили. А потом я был у нее в номере, и она опять помянула, что охотно наденет эту брошку.
— А сегодня об этом была речь?
— Ни слова.
— А может, она показывала тебе серебряную брошку и колечки?
— Не показывала. Но на столике что-то такое блестело.
— Ты видел этот молоток?
Яцек Пацина с любопытством оглядел упомянутый предмет и отрицательно покачал головой.
— Не видел. Обыкновенный молоток.
— Я тебе напомню. Он лежал в холле, на диванчике.
— Не видел. Я быстро прошел через холл и взбежал по ступенькам. Возвращаясь, тоже по сторонам не глазел.
— А по дороге кого-нибудь встретил?
— На лестнице никого не было. Но когда я от Зоей выходил, пан Ежи Крабе был у двери в комнату Доброзлоцкого,
— Точно пан Крабе? Ты уверен?
— Уверен. В коридоре свет горел. Когда я открыл дверь и вышел от пани Зоей в коридор, пан Крабе как раз закрывал дверь в номер ювелира. Я его узнал, хотя он спиной ко мне стоял.
— Ты знаешь гостей «Карлтона»?
— В лицо всех знаю. Но по фамилии только некоторых. Знаю пана Жарского. Он и прошлой осенью приезжал. Несколько раз мы вместе в горы ходили. Знаю, что он из Вроцлава и работает на комбинате. Хорошо знаком с редактором Бурским. Он часто приезжал репортером на лыжные состязания. И в горы он каждый год ходит. Мы не раз встречались. Знаю пана Доброзлоцкого…
— Откуда?
— В прошлом году пан Доброзлоцкий тоже был в «Карлтоне» и часто выбирался в горы. Нас познакомила пани Зося. А ювелир спрашивал, можно ли присоединиться к группе, которую ведет Тенек Шафляр. Поэтому мы оба его знаем. Пани Захвытович с ним в дружбе. Он не раз говаривал, что любит ее как отец. И посмеивался, мол, если б это была его родная дочь, он бы ее лучше воспитал, не такой взбалмошной…
— Говорила ли пани Зося, чем занимается пан Доброзлоцкий?
— Он сам сказал, что у него срочная работа, и поэтому сейчас ему недосуг в горы ходить. Зося объяснила, что он готовит на выставку какие-то вещи из золота и дорогих камней.
— А не говорила пани Захвытович, сколько могут стоить эти драгоценности?
— Нет, она их не видела. Ювелир не позволял смотреть, как он работает. Рассказала только, что пару дней назад зашла в комнату пана Доброзлоцкого и увидела красивую брошку. Эту брошку она и хотела нацепить на танцы.
— Пан Доброзлоцкий ей обещал?
— Не знаю. Тогда он заявил, что брошь не закончена, и сразу спрятал ее в шкатулку. Зося не сказала, заходила ли потом об этом речь. Но, видно, надеялась, что раз он ее так любит, то позволит надеть эту побрякушку.
— Хороша побрякушка, — вздохнул полковник и добавил: — У меня нет вопросов.
— Мы проверим ваши показания, — строго произнес подпоручик. — И если они правдивы, отпустим вас домой. А пока подождите.
— Когда ж я домой вернусь? Скоро двенадцать, а мне утром на тренировку идти!
— Ты еще позже отсюда уходил и не жаловался.
Яцек Пацина благоразумно промолчал, подписал протокол и покинул столовую в сопровождении милиционера.
— Черт бы побрал это дело! — простонал подпоручик. — Шло к тому, что нападение совершил один из них. А после допроса вижу, что Генрик Шафляр ни при чем. Может, Яцек? Сам не знаю. Может, пани Зося? И пан Крабе, оказывается, был у ювелира. Ничего не понимаю.
— Пока мы всех не допросим, у нас не будет полной картины того, что делалось в «Карлтоне» между половиной восьмого и моментом, когда горничная нашла Доб-розлоцкого с разбитой головой. Важнее всего время от 20.45, когда ювелир закончил телефонный разговор и вернулся наверх, до 20.55, когда он уже лежал на полу. Главное — эти десять минут!
— Яцек мог приставить лестницу к балкону, забраться по ней на второй этаж и похитить драгоценности. Он знал, что во время «Кобры» отдыхающие сидят у телевизора. Влез на балкон и ждал подходящего момента. В номере ювелира никого не было, и Яцек думал, что Доброзлоцкий к себе не вернется. Он не мог предполагать, что ювелир только вышел позвонить. Пацина вы-шиб стекло, проник в комнату и, захваченный врасплох возвращением ювелира, взялся за молоток.
— А потом?
— Украл драгоценности и тем же путем скрылся из виллы. Пошел к «Кмицицу». А учитывая, что он превосходно бегает, дорога заняла у него меньше пяти минут. Мог там появиться в то время, которое назвал Шафляр. Вместе вернулись в «Карлтон». Проходя через холл, Яцек подбросил на диванчик взятый им раньше молоток. Сделал это для того, чтобы подозрение пало на одного из обитателей «Карлтона». В результате мы получаем решение двух не согласующихся проблем: приставной лестницы и молотка.
— Это правдоподобная и интересная версия, — кивнул полковник Лясота. — Хотя я полагаю, что разработка столь сложного и хитрого замысла выходит за рамки умственных способностей этого парня. Не думаю, что пани Зося своими ночными беседами успела настолько повысить его интеллектуальный уровень. Но в вашем рассуждении, поручик, есть один слабый пункт.
— Какой?
— Пани Зося Захвытович признала, что «одолжила», деликатно выражаясь, шаль из пустого номера супругов Загродских. Сделала это после того, как от нее ушел Яцек, а она поправила прическу и макияж, пострадавший от «аргументов» Пацины, который убеждал ее остаться дома. Зося должна была проходить по балкону в то время, когда Яцек поджидал ухода ювелира или когда он удирал из пансионата с драгоценностями. А пани Зося категорически утверждает, что лестницы у балкона не было.
— Захвытович была в сговоре с Яцеком.
— Повторяю: это не похоже на правду. Зося могла бы тайком взять драгоценности, надеть их на танцы, а на другой день вернуть так же, как и шаль. Но она не заставила бы Яцека вламываться в чужую комнату. Этс не в ее характере. Кроме того, я считаю, что преступник не имел сообщников. Доказать это пока не могу, но чутье мне подсказывает… Если бы у ювелира было сто или двести тысяч злотых наличными, может, я и поверил бы, что их захапал этот лыжник, но драгоценности… Что ему с ними делать? Кому продать?
— Учтите пан полковник, что Ядек каждую зиму ездит за границу: в Австрию, Италию или Францию. Спортсмены, судя по данным таможни, обладают куда большими коммерческими талантами, чем наши спецы из министерства торговли. Прекрасно знают, что где продать и что привезти. Связи у них в каждой стране.
Полковник махнул рукой.
— Это мелкие контрабандные делишки на сумму не больше нескольких десятков или сотен долларов. А тут речь идет о десятках тысяч. Для спортсмена и связанных с ним торговцев это слишком крупная афера. Может, я ошибаюсь, и этот след надо проработать основательней… Но все-таки мне кажется, что не здесь собака зарыта. Кого мы теперь пригласим на беседу?
— Литератора. Пана Крабе. Показания Яцека говорят против него. Посмотрим, что скажет очередной подозреваемый.
Ежи Крабе отвечал спокойно и не торопясь. Видно было, что он взвешивает каждое слово и старается не сказать лишнего.
Да. Сразу после ужина он пошел к себе в номер. Почему? Разговор за столом был ему неинтересен. Каждый день одно и то же. Идти ли на выпивку к «Ендрусю» или в другой кабак, смотреть ли телевизор… У пана Крабе с собой несколько хороших книг. Он решил, что нет смысла задерживаться после ужина, и направился на второй этаж. Всегда так поступает. Да, он знал, что пан Доброзлоцкий работает, но не представлял себе, что изготавливаемые им драгоценности стоят миллион. Ювелира знает давно. Он встретился с ним еще в Вольденберге, где всю войну просидел в лагере. Потом они не раз общались. Оба состояли в Союзе творческих работников. Оба привыкли проводить в горах сентябрь или октябрь. Когда-то вместе лечились в Кринице и во время отпуска встречались в Закопане. О дружбе между ними говорить не приходится. На «ты» между собой не были. Это скорее хорошее давнее знакомство, переросшее в приятельские отношения и основанное на взаимном уважении. Пан Крабе не выходил из комнаты до момента, когда услышал, что заработал телевизор и начинается «Кобра».
