Ознакомительная версия.
Вместе с тем происходящие под влиянием глобализации изменения стимулируют переход к иному характеру городского управления, который обозначается аналитиками как переход от «urban government» к «urban governance»[87]. Он связан с тем, что появление международных секторов экономики, интернациональных экономических институтов, мобильной системы инвестиций капитала ослабляет возможности городских властей (government) контролировать развитие города. В условиях растущей сложности и многомерности социальной жизни, менее однозначных, чем в прошлом, связей горожан с территорией их проживания, укрепления тенденций к децентрализации политической жизни в связи с потребностями учета разнообразных и противоречивых местных интересов система принятия политических решений, в которой ранее доминировали публичные политики, трансформируется в более сложный по своему представительству механизм управления, где власть, ресурсы и ответственность принадлежат не только «официальным лицам», но и довольно широкому кругу других участников городской политики, в том числе бизнесу При этом рост межгородской конкуренции и необходимость борьбы за инвестиции заставляют политическую элиту города быть «более предпринимательской» и, соответственно, менее ориентированной на модель «государства благосостояния»; города активнее выходят на международную арену, расширяя интернациональные связи, и все менее полагаются на центральное правительство, тем самым отчасти отделяя себя от национальной экономики (см. [Kearns, Paddison, 2000: 845–846]).
Эти изменения позволяют предположить, что в перспективе «коалиционный» характер власти в городских сообществах будет усиливаться, что позволяет прогнозировать и большую востребованность американского политэкономического подхода к объяснению городской политики. Исследования, проведенные в ряде городов Великобритании, показывают, что в некоторых из них уже сегодня сформировались режимы, во многом аналогичные американским. Например, в исследовании Питера Джона и Элистера Коула в Саутгемптоне, Лидсе, Лилле и Ренне было обнаружено, что в экономическом секторе обоих британских городов сформировались публично-частные коалиции, включавшие местных политиков, центральных и местных чиновников и бизнес-акторов. Ученые считают, что «режимная концепция хорошо объясняет ситуацию в Лидсе», где сильный частный сектор играл заметную роль в городской политике. Несмотря на значительную диверсификацию, бизнес-сообщества довольно часто сотрудничают в продвижении важных городских проектов, а между частным сектором и городскими властями возникла определенная система партнерства и неформальных отношений. В результате образовалась структура, решающая важнейшие проблемы в жизни города. Между участниками коалиции нередко возникали конфликты, но в конечном счете достигались компромисс и кооперация. По мнению исследователей, партнерский характер власти позволил обеспечить поддержку бизнеса и принятие таких программ, которые вряд ли были бы приняты, если бы в городской политике традиционно доминировали местные власти [John, Cole, 1998: 390–394, 401; 2001].
Сравнительное исследование городских режимов в пяти европейских (Париж, Милан, Неаполь, Ливерпуль, Глазго) и трех североамериканских (Детройт, Нью-Йорк, Хьюстон) городах, проведенное Полом Кантором, Хэнком Сэвитчем и Сереной Хэддок, также подтвердило гипотезу о том, что базовые характеристики режима, его конфигурация, направленность, возможности и ограничения во многом предопределены социально-экономическими и политико-институциональными факторами. В фокусе внимания исследователей оказалось взаимодействие трех важнейших структурных составляющих – местных демократических институтов, рыночных (конкурентных) позиций города и отношений между институтами публичной власти различных уровней. Исследование показало, что во всех трех американских городах складывание режимов происходило в условиях, не благоприятствовавших лидерству акторов публичного сектора, тогда как в европейских городах инициатива обычно принадлежала политическим элитам. При этом спектр различий между городскими режимами в Европе оказался достаточно широк и был во многом предопределен институциональной спецификой [Kantor, Savitch, Haddock, 1997: 348–377].
В исследовании власти в 11 городах США, Германии и Франции Джеффри Селлерс обнаружил очевидный сдвиг в сторону децентрализации системы принятия решений: политика сегодня формируется «снизу вверх, а не только сверху вниз»; роль центральной власти ограничивается формированием «инфраструктуры», в которой местные акторы формируют политическую повестку [Sellers, 2002: 395]. Во всех странах имеют место как стабильные режимы (особенно в тех городах, где бизнес связан с городским пространством), так и их отсутствие; при этом в Германии и Франции политические повестки чаще, чем в США, включали социальные проблемы и вопросы охраны окружающей среды [Ibid.: 369–370]. Нередко, как показывает исследование Элизабет Стром в Берлине, возникающие коалиции так и не становятся основанием стабильного режима, поскольку в Германии сравнительные возможности публичного и частного секторов существенно различаются, а наиболее важными ресурсами остаются вертикальные и горизонтальные связи в государственном секторе [Strom, 1996: 455–481].
В контексте возможностей использования зарубежного опыта для изучения власти в российских городах и регионах особый интерес представляют попытки применения рассмотренных подходов в странах, не имеющих длительных и прочных либерально-демократических традиций, в частности в постсоциалистических странах. Исследования Ласло Кульчара и Тамаша Домокоша в Венгрии [Kulszar, Domokos, 2005: 550–563], Флориана Коха и Ивонны Саган в Польше [Koch, 2009а: 129–139; 2009Ь: 333–357; Sagan, 2008: 93-109] непосредственно опирались на американские и западноевропейские концепции «машин роста» и «городских режимов», а их авторы полагали, что они вполне применимы для изучения власти в Восточной Европе и дают возможность объяснить характер и динамику властных отношений в этих странах[88]. В венгерских городках было обнаружено доминирование «машин роста», в составе которых превалировали представители местных административных структур. В Польше характер политико-экономического управления и процессы складывания городских режимов в различных городских сообществах заметно различались. В частности, в Варшаве, как показывает исследование Коха, стабильный режим в его классическом понимании не сложился. Однако его отсутствие было обусловлено в основном ситуативными факторами, тогда как в целом постсоциалистические трансформации способствовали появлению условий, способствующих формированию городских режимов[89]. Автор этих строк обнаружил и попытку использования концепции городских режимов для объяснения городской политики в современном Китае. Исследователь из Сингапура Жеминь Жу пришел к выводу, что начиная с 1980-х годов вследствие расширения рыночных механизмов в китайской экономике и усиления конкуренции между городами в них стали возникать коалиции, стремящиеся мобилизовать ресурсы для осуществления стратегий развития [Zhu, 1999: 534–548].
Наконец, изучение городских и региональных режимов на основе зарубежного опыта начинается и в России (см. [Гельман, 2010: 53–62; Рыженков, 2010: 63–72]). На первый взгляд, современные тенденции в российской политике делают городские и региональные режимы маловероятными в силу преобладания административно-политических механизмов управления по мере выстраивания и укрепления «вертикаливласти». Слабость либерально-демократических традиций и институтов гражданского общества, расширение бюрократического контроля и сужение сферы публичной политики, широкое использование «административного ресурса» и отсутствие независимой правоохранительной системы, казалось бы, полностью исключают предпосылки и возможности установления стабильных партнерских (равноправных) отношений между политико-административными элитами и негосударственными акторами.
Однако имеют место и факторы, сохраняющие возможность и (или) перспективы формирования городских режимов, аналогичных американским или европейским. Во-первых, это влияние глобализации, возрастание многомерности социальных процессов, стимулирующих усложнение социального управления, переходу от «government» к «governance». Эти тенденции все более заметны в России, особенно в крупных городах.
Во-вторых, возрастание влияния федерального центра на региональную и городскую политику может стимулировать естественное стремление местных политических и экономических элит объединить свои усилия в отстаивании своих интересов.
В-третьих, в любом обществе с рыночной экономикой бизнес будет иметь существенные ресурсы политического влияния (деньги, корпоративная солидарность, связи) и (по крайней мере в потенциале) структурные преимущества над другими группами, позволяющие ему рассчитывать на привилегированное положение при учете его интересов представителями публичной власти. Поэтому даже в условиях доминирования административно-политических элит роль бизнеса в политике никогда не будет второстепенной. Особенно это касается сферы принятия решений по экономическим вопросам. При этом сами представители публичного сектора часто являются одновременно и весьма успешными бизнесменами, обладая возможностями использовать свои формальные позиции для реализации частных и корпоративных интересов.
Ознакомительная версия.
