Ознакомительная версия.
Ценность творчества в литературе как раз определяется этими условиями: тем, что его образы своеобразны, оригинальны, что автор сам соединяет образы действительности с образами творческими, находя в них благодаря собственному искусству действительную и гармоническую связь. Если писатель лишь повторяет, копирует чужие образы, он ничего не создает. Отсюда необходимо, чтобы каждый автор-художник был наблюдателем; для развития воображения необходимо, чтобы каждый прежде всего умел «читать книгу действительности».
То же самое относится и к искусству. Художник воображает свой образ, он не копирует, а творит. Но его творение на самом деле – плод умственной работы, имеющей свои корни в наблюдениях над реальным миром. Художник и скульптор обладают высшей формой зрительной восприимчивости к формам и краскам окружающего мира, они способны ощущать их гармонию и контрасты; утончая и развивая в себе способность наблюдать, художник совершенствуется и добивается создания образцового произведения, шедевра.
Бессмертное искусство греков всецело основывалось на наблюдении. Греческий скульптор благодаря существующим тогда модам в одежде мог постоянно созерцать человеческое тело, его глаз привыкал отличать прекрасное тело от неуклюжего, и он творил по внутреннему побуждению гения идеальные формы, пользуясь для своего творчества деталями наблюдений, хранящимися в сенсорном запасе его ума. Художник творит, а не просто компонует, складывая известные части, как мозаику. В полете вдохновения художник видит целиком новый образ, рожденный его гением, но собранные им частицы наблюдения питают этот образ, как кровь – новое существо в утробе матери. <…>
…Если, таким образом, воображение основывается на наблюдениях действительности и совершенствуется в связи с точностью наблюдений над внешним миром, необходимо подготовить детей к точному наблюдению окружающего мира, чтобы обеспечить им материал для творческого воображения. Также упражнения ума в определенных границах и различение одного предмета от другого как бы подготовляют цемент для будущих творческих построений ребенка. И эти построения будут тем прекраснее, чем более они связаны с определенными формами и чем теснее они ассоциируются с отдельными образами действительности. Фантазия, которая преувеличивает и грубо выдумывает, ведет ребенка по ложному пути. Настоящая подготовка воображения ребенка пролагает русло, по которому воды интеллектуального творчества потекут пенисто, сверкающе, величественно, не переходя в наводнение, не разрушая красоты внутреннего порядка.
Мы бессильны вызвать этот поток внутреннего творчества; не препятствовать, не прерывать самостоятельной активности, просачивающейся, как свежая струя воды, из каких-то даже невидимых или едва заметных источников, и ждать – вот наша задача. Как можно думать, что мы в силах «создать ум», когда даже в жизни какой-нибудь былинки или насекомого нам выпадает на долю только наблюдать и ждать.
Следует понять, что творческое воображение должно быть воздвигнуто, как светлый замок на твердом фундаменте, высеченном в скале, чтобы перестать быть карточным домиком, иллюзией, ошибкой. Расцвет умственных сил возможен только на твердой почве действительности.
Воображение у детей. Очень распространено убеждение, что у маленьких детей – живое воображение и что поэтому необходимы специальные заботы для развития этого особенного дара природы. Умственная жизнь ребенка отлична от нашей: он вырывается из наших логических ограничений и радостно направляется в очаровательный мир нереального; нечто подобное происходит с дикарями.
Это наивное утверждение способствовало возникновению одной идеи, теперь уже оставленной: «онтогенезис повторяет филогенезис», т. е. жизнь индивидуума воспроизводит этапы жизни вида. Как в жизни человека воспроизводится жизнь цивилизации, в психике ребенка живут черты, свойственные диким народам. Поэтому-то ребенка, как и дикаря, влечет фантастическое, сверхъестественное, нереальное.
Но гораздо проще, чем предаваться таким научным фантазиям, признать, что столь незрелый организм, как у ребенка, имеет некоторое отдаленное сходство с умственным уровнем менее зрелых из нас, как, например, с дикарями. Но и тот, кто думает, что умственная жизнь ребенка – состояние дикаря, не должен забывать, что во всяком случае это состояние дикаря преходящее и будет превзойдено: воспитание должно помочь ребенку превзойти эту стадию; менее всего следует развивать в ребенке состояние дикаря или удерживать его в этой стадии.
Почти все формы неполного развития, замечаемые в ребенке, имеют некоторое сходство с психикой дикаря, например, язык, бедность выражений, наличие лишь конкретных понятий, обобщение слов, при котором одно слово может служить обозначением многих предметов и понятий, отсутствие вначале членораздельной речи. Но никому не придет в голову, что следует искусственно сохранять у ребенка такой примитивный язык, пока он не пройдет свою доисторическую стадию развития.
И если некоторые народы еще остаются в состоянии, где в воображении преобладает нереальное, наш ребенок, наоборот, принадлежит к миру, где царят великие произведения искусства, открытия науки, и среди этих плодов высшей формы воображения, отражающих внешний мир, должна складываться умственная жизнь наших детей. Естественно, что ребенок в период незрелости увлекается фантастическими идеями. Но нельзя забывать, что ребенок – наш преемник, что он должен превзойти нас и что самое меньшее, что мы должны дать ему, – это максимум того, чем сами располагаем.
Одна из форм воображения, приписываемая специально детскому возрасту и признаваемая почти всеми, как творческое воображение, – это самопроизвольная работа детского ума, проявляющаяся в том, что ребенок наделяет желательными для него свойствами предметы, которые этими свойствами не обладают. Кто не видал ребенка, скачущего верхом на тросточке, подпрыгивающего и подгоняющего себя кнутом так же, как если бы он скакал верхом на настоящей лошади? Вот доказательство силы воображения ребенка. С каким восторгом дети путешествуют в карете, устроенной из стульев и кресел: одни усаживаются внутри и блаженно рассматривают воображаемые виды или раскланиваются с приветствующей их толпой, кто-нибудь взбирается на спинку и настегивает воздух, как бы подгоняя разгоряченных коней. Вот другое доказательство воображения.
Но понаблюдаем богатых детей, обладателей пони, путешествующих обычно в каретах и автомобилях. Они смотрят с презрением на мальчишку, настегивающего палку, на которой он скачет; подивились бы они и детям, довольствующимся тем, что они воображают себя путешественниками на креслах. «Эти дети бедняки, вот почему у них нет ни кареты, ни лошадей», – вот что бы они подумали. Взрослый отказывает себе, ребенок создает иллюзию желаемого. Но это вовсе не доказательство работы воображения – это лишь доказательство наличия неудовлетворенного желания. Это не активность личности, богато одаренной природой, – это просто проявление ощутимой осознанной бедности. И, наверное, никто не предложит для воспитания воображения богатого ребенка отнять у него лошадку и дать ему палку, точно так же, как нет надобности мешать бедному ребенку довольствоваться палкой. Если бедняк, нищий расположился бы с куском черствого хлеба у окна богатой кухни, потому что, вдыхая запах, ему казалось бы, что он ест со своим хлебом все прекрасные блюда, то кто стал бы ему мешать? Но никто бы не счел нужным для развития активного воображения счастливцев, получающих эти прекрасные кушанья, отнять у них все и предоставить им лишь хлеб и запахи разных блюд.
Одна бедная мать, у которой для ребенка не было ничего, кроме хлеба, разделила кусок на две части и сказала, подавая ребенку один кусок, потом другой: «Вот хлеб, а вот мясо». Ребенок был очень доволен. И все же вряд ли какая-нибудь мать захотела бы подвергнуть свое дитя недоеданью, чтобы таким образом развить в нем способность воображения.
Однажды мне был задан вопрос, не вредно ли ребенку, постоянно наигрывающему пальцами по столу, дать настоящее пианино. «Почему вредно?» – удивилась я. «Потому что, если у ребенка будет пианино, он, конечно, будет учиться музыке, но уже не будет упражнять воображение, и еще неизвестно, что для него полезнее?» На таких иллюзиях основаны некоторые фребелевские игры. Ребенку дают кирпичик и говорят: «Это лошадка», располагают кирпичики в известном порядке и определяют: «Это конюшня, теперь поставим лошадку в конюшню». Другое расположение кирпичиков: «Это башня, это церковь в деревне» и т. д.
В таких упражнениях предметы (кирпичики) доставляют значительно меньше пищи для фантазии, чем даже лошадь-тросточка, на которую ребенок, по крайней мере, взбирается, подгоняет, скачет. Постройка башен и церквей из «лошадок» вызывает высшую степень путаницы в уме ребенка. Кроме того, в этих случаях вовсе не ребенок воображает и работает своей головой, – он ведь должен видеть в каждый момент то, что говорит учительница. И вообще нельзя проверить, действительно ли ребенок воображает, что конюшня превратилась в церковь, или просто он думает о другом. Может быть, ребенку хочется уйти, но он не может, потому что должен сосредоточиться на «кинематографе», о котором говорит учительница, должен вызывать в своем уме подсказываемые ему образы, тогда как перед ним лишь кусочки дерева одинаковой величины.
Ознакомительная версия.
