Ознакомительная версия.
В нашей практике сложился постепенно сам собою такой прием: готовые контуры и другие картинки для раскрашивания мы давали детям не более двух раз в неделю. Отчасти это зависело от невозможности удовлетворять чаще их потребности в этом отношении: приходилось ведь тратить целые часы на изготовление подобных рисунков; за раз их нужно было приготовить до тридцати, сорока штук. И сами дети, понемногу, заметив, что чаще всего я приношу такие картинки в понедельник, так как накануне, в воскресенье, я имела возможность приготовить их побольше, фиксировали этот день для подобного рода работы, и я часто слышала: «Сегодня понедельник, значит, будут картинки». «А другой раз пусть будет в четверг», – решил как-то один мальчик еще в 1916 году, и я старалась всеми силами поддерживать эту традицию всегда, даже в самое тяжкое, холодное время. Исключение допускалось только для детей, пропустивших понедельник или четверг по уважительной причине. И нередко случалось, что ко мне обращались с ходатайствами: «Такой-то не был в понедельник, дайте ему картинку». И так же точно, наоборот, поднимался ропот возмущения, если какой-нибудь вольнодумец преступал закон и самовольно вытаскивал картинку из заветной папки. Эта папка лежала всегда в определенном месте, которое хорошо знали все дети, но никто, за редким исключением упомянутых анархистов, не уразумевших еще нашей конституции, не покушался на ее содержимое.
Обыкновенно в те дни, когда я приносила картинки, я раскладывала их на столике, и каждый ребенок выбирал себе по вкусу. Этот прием служил отчасти одним из воспитательных моментов задерживающих центров: дети сгорают желанием броситься к столику и схватить картинку, но они должны оставаться на месте и ждать тихого голоса руководительницы, которая называет по именам детей по очереди; вызванные подходят, выбирают картинки и принимаются за работу, за ними идут следующие. Интересно наблюдать (подобно урокам тишины) отдельных детей, выработавших в себе более или менее способность сдерживать порывы: есть такие, которые вскакивают поминутно, готовые броситься со всех ног, другие сидят, но вытягивают шею и таращат глаза, стараясь издали разглядеть картинки, громко выражая свое неудовольствие, если кто-нибудь возьмет заранее намеченный им рисунок, есть и такие, которые, несмотря на все стремление обладать желаемым, внешне совершенно спокойны, стараясь даже не глядеть в сторону цели, к которой стремятся, и молчанием встречать разочарование, если кто-нибудь раньше завладел желаемым. Но я по возможности старалась избегать моментов разочарования, изготовляя контуры как можно разнообразнее и каждый сюжет в нескольких экземплярах, так как есть такие, которые желают получить непременно точно такую, какую получил тот или другой его товарищ.
Кроме того, у детей с течением времени устанавливаются определенные вкусы, и они мне часто заказывали рисунки: «Мне домик, мне девочку, мне лошадь, мне розу, мне цветок, мне поезд, мне аэроплан, мне узор» и прочее. Приходилось по возможности удовлетворять все требования. И здесь, как и в составлении орнаментов из вкладок, наблюдается та же повторность: ребенок повторяет один и тот же сюжет несколько раз, а иногда одну и ту же картинку в точности, не удовлетворенный своим выполнением. Что касается выбора сюжетов, то я не могла установить здесь чего-нибудь решительно определенного: например, относительно разницы между мальчиками и девочками. Конечно, девочки чаще мальчиков выбирают цветы и детей, но и они с таким же упоением раскрашивают дома, пейзажи, животных, особенно пейзажи. Что касается поездов и аэропланов, то, конечно, здесь превалируют мальчики, но были и девочки, которые заказывали мне автомобили и аэропланы, равно как и мальчики выбирали среди многих картинок детские фигурки, цветы и посуду. Между прочим, я давала и контуры простых и сложных орнаментов, и встречается немало детей, которые предпочитают эти рисунки изображениям предметов.
Контурные рисунки помогают нам наблюдать степень развития хроматического чувства у детей. И здесь можно отметить различные индивидуальности: есть дети, обнаруживающие очень скоро наблюдательность в этом смысле, раскрашивающие рисунки более или менее правдоподобными цветами, есть и такие, и их большинство, которые вначале раскрашивают, не задумываясь, можно ли сделать собаку зеленой, а деревья красными. Но тут является вопрос: всегда ли, когда ребенок так беззаботно распоряжается раскраской, он поступает так несообразно потому, что действительно убежден в том, что собаки бывают зелеными; мне кажется, что дети делают это отчасти потому, что им так хочется. Хочется сделать собаку зеленой, а не черной или серой, потому что зеленый цвет приятнее черного. У Толстого в «Детстве» мальчик спрашивает отца «бывают ли синие зайцы» и, получив утвердительный ответ, очень рад, потому что у него есть только синий карандаш и, если бы высший авторитет не подтвердил его тайного желания, чтобы зайцы могли быть синими, он был бы лишен возможности рисовать их. «Можно нарисовать собаке розовый хвостик?» – спрашивает меня четырехлетний мальчуган, и в тоне его вопроса звучит желание получить утвердительный ответ. Получив его, он рисует своей собаке без дальнейших колебаний розовый хвост и, кстати, заодно уж, и голубую голову.
Этот акт со стороны детей не зависит от возраста: есть совсем маленькие дети, которые очень скоро стремятся в этом отношении к правде, и есть большие, шестилетки, раскрашивающие корову всеми цветами радуги. Я уже упоминала о пятилетнем мальчике, который все окрашивал в один желтый цвет, все равно, какой бы ни был объект; передо мной лежат первые опыты в раскрашивании двух девочек (одной шести, другой пяти с половиной лет), где дома выкрашены в красный цвет с лиловыми и синими крышами, желтыми и зелеными окнами, а деревья и забор – оранжевые, цветочный горшок – розовый, а находящаяся в нем примула с листьями и цветами – всех цветов радуги. Но понемногу эта беззаботность исчезает, дети начинают задумываться над раскраской того или другого предмета, и мы видим, что развиваются они в этом отношении каждый по-своему. Первая из только что упомянутых двух девочек, шестилетка, скоро перешла к гармоничности раскраски. После того, как несколько рисунков, выбранных ею для раскраски, были довольно сложные орнаменты; первый из них она раскрашивала как попало в хроматическом смысле, точно пробуя на нем все карандаши, над вторым – она уже задумывалась, выбирая для каждой части орнамента тот или другой карандаш; и когда в ее рисунках орнаментах появилась цветовая ритмичность, то и рисунки, изображающие различные предметы и пейзажи, стали раскрашиваться со смыслом.
Какие цвета нравятся больше всего детям, трудно решить категорически. Любовь к тому или иному цвету часто индивидуальна. Существует убеждение, что маленьким детям больше всего нравится желтый, а затем красный цвет. Я не могу утверждать это положительно. Конечно, если дать детям только три цвета (три карандаша, три цветные бумажки) – красный, синий и желтый, то большинство детей предпочтет желтый и красный, как более яркие, синему. Но если дать им сразу много цветов, будут ли они выбирать непременно желтый? Насколько я наблюдала, выбор бывает совершенно индивидуальным, общего правила нет. Да и нет у одного ребенка пристрастия к одному какому-нибудь цвету, или бывает сравнительно редко, о чем я уже упоминала. Большинство детей все же любят цвета яркие, сверкающие (красный, желтый, ярко-розовый, ярко-зеленый, ярко-голубой).
Примером того, как отражается на этих рисунках степень развития наблюдательности окружающего, является заметка в моем дневнике в 1917 году во время моих занятий с детьми различных возрастов (от 2 до 12 лет) в опытном летнем детском саду по системе Монтессори.
Дети в саду рассматривали одуванчики. «Цветы желтые-желтые, а листья зеленые», – повторяли за мной дети. Я приготовила рисунки (контуры) одуванчиков и предложила на другой день детям для раскрашивания. Все дети (их было около пятидесяти), в том числе и рассматривавшие одуванчики, раскрасили картинки всевозможными цветами: были лиловые листья и красные цветы, красные листья и зеленые цветы, были и листья и цветы каждый другого цвета, но ни разу ни у кого не было желтых цветов и зеленых листьев одновременно. И только через месяц, когда несколько старших детей упражнялись подолгу с цветными табличками Монтессори, к которым они относились со страстью, появился желанный эффект. Однажды (в августе), один из восьмилетних мальчиков, Коля С., стоя в саду и задумчиво разглядывая запоздалый одуванчик, повторял: «Одуванчики, они желтые». Я дала ему контуры одуванчиков, и он раскрасил их верно, очень близко к натуре (желтым и зеленым в два тона) по памяти. То же самое я заметила и у других детей. У многих стали появляться рисунки и других цветов (анютиных глазок, гвоздики, душистого горошка, которые расцветали у них на грядках, самими ими посаженные, и за которыми они сами ухаживали), раскрашенные совершенно правильно, между тем, как месяц тому назад они раскрашивали их беззаботно, всеми цветами радуги.
Ознакомительная версия.
