Часто такие состояния наступают, когда ребенок лежит в постели; он еще не заснул или не совсем проснулся. Лежит тихо, и в то же время чем-то занят.
Существует легенда, что малолетний Гаусс по вечерам, лежа в постели, поправлял ошибки отца-бухгалтера, который вслух производил свои вычисления.
Известен факт из биографии Софьи Ковалевской: ее увлечение математикой началось с желания разгадать формулы, которые она рассматривала во время болезни на стене. Перед ремонтом стена была обклеена старыми математическими рукописями.
Интуитивно чувствуя плодотворность и своего рода магию атмосферы тихого уединения, ребенок активно ищет это уединение.
В приведенном выше воспоминании К. Лоренца можно заметить, что на прогулке он «непослушно убежал вперед», несмотря на запрет своей матери и тетушки. В результате мальчик находился один среди кустов, когда услышал поразившие его звуки гусиной стаи. Пятилетняя Марина Цветаева забиралась в свое тайное убежище – книжный шкаф, чтобы читать любимого Пушкина.
Запретный шкаф. Запретный плод. Этот плод – том, огромный, сине-лиловый том с золотой надписью вкось – Собрание сочинений А. С. Пушкина. Толстого Пушкина я читаю в шкафу, носом в книгу и в полку, почти в темноте… Пушкина читаю прямо в грудь и прямо в мозг.
Однако при особенной интенсивности внутренняя работа идет в душе ребенка постоянно, независимо от внешних обстоятельств.
Существует легенда о детстве знаменитого физика Нильса Бора.
Рассказывают, что однажды его мать с двумя сыновьями (у Нильса был брат) ехала в поезде. Когда они вышли на своей остановке, один из пассажиров – соседей по купе произнес: «Бедная мать, один ребенок у нее нормальный, а другой идиот!». Этот приговор относился к Нильсу, и причиной было то, что большую часть дороги Нильс ехал с остановившимся взглядом, полуоткрыв рот, безучастный ко всему происходящему. Пассажир не понял, что мальчик был погружен в глубокие размышления.
Не ошибаются ли таким же образом родители и учителя, прерывая «замечтавшегося» ребенка грубым замечанием: «Миша, ты опять ворон ловишь!». А Миша, может быть, в этот момент глубоко переживает что-то увиденное или услышанное, и богатство этого переживания не идет ни в какое сравнение с наставлениями вроде «ешь кашу!» или «пиши, отступив на две клеточки сверху!»
К таким состояниям ребенка надо относиться очень бережно!
Известный психолог Карл Роджерс пишет о том, как он скрывал свое детское увлечение. Будучи подростком, он заинтересовался одним из видов ночных бабочек. И началось это так же, как в описанных выше случаях – с первого сильного впечатления.
Мое внимание привлекла очень красивая бабочка с удивительными зелеными крыльями с красной окантовкой. Я до сих пор вижу этого мотылька как тогда, глазами ребенка: нечто удивительное, сияющее зеленым и золотом, с великолепными пятнами цвета лаванды. Я был покорен…
Несколько лет мальчик увлеченно занимался разведением этих мотыльков у себя дома: изучал условия их жизни, как они питаются, растения, на которых они живут, циклы превращения из гусениц в бабочки и многое другое, став хорошим специалистом в этой области.
Но вот что главное, – замечает Роджерс, – я никогда не рассказывал никакому учителю о своем увлечении. Тот проект, который поглотил меня целиком, не был частью моего официального образования… То, что интересовало меня, было чем-то личным. Это не входило в отношения с учителями. Не должно было входить в них.
Задумаемся, почему «личное» не должно входить в отношения с учителями, а порой и с родителями?
Потому что ребенок хочет это оберегать.
Он хочет быть уверен, что грубое прикосновение или равнодушие не затронет его внутреннего мира, не разрушит чар удивления и увлечения, которые живут в его душе.
Он сопричастен этим чарам, переживает их как важную часть себя. И, таким образом, сохранение тайны оказывается борьбой за сохранение себя, своей личности, своего пути.
Чем больше увлечен ребенок, тем больше и яснее в нем растет чувство собственного пути. С тем большей энергией он начинает отстаивать этот путь, вопреки желаниям родителей и мнениям признанных авторитетов.
Отец знаменитого физика Льва Ландау решительно протестовал против чрезмерного увлечения сына математикой, к которой тот тянулся еще дошкольником. Отец насильно заставлял мальчика заниматься музыкой, и даже прибегал к физическим наказаниям. Противостояние дошло до того, что в 13 лет подросток стал серьезно задумываться о самоубийстве. Положение спасла мать, вставшая на сторону сына.
Для Марины Цветаевой трудность, напротив, заключалась в позиции матери. Мать Марины была блестящей пианисткой. Но ее музыкальная карьера не состоялась, и свою мечту она решила воплотить в жизни дочерей. По настоянию матери, пятилетняя Марина была вынуждена часами упражняться на рояле. Однако она механически «отбывала» музыкальные уроки. Настоящей же ее страстью были книги, стихи, чтение, – все, что связано со словом. Читать она могла уже в четыре года, но в доме многие книги были под запретом. К счастью, была открытая этажерка с нотами сестры Леры, а в них – романсы со словами! Эти слова были, конечно, «запрещенные».
Всю эту Лерину полку, – пишет Цветаева, – я с полным упоением и совершенно всухую целый день повторяла наизусть, даже, иногда, забывшись, при матери.
– Что это ты опять говоришь?
– «В сердце радость и гроза…»
– Что? Что? – мать, наступая… – Я тебе тысячу раз говорила, чтобы ты не смела читать Лериных нот!
Знаменитая Айседора Дункан почувствовала тягу к танцам уже в раннем детстве.
Я мечтала об ином танце, – пишет она. – Я не знала точно, каким он будет, но стремилась к неведомому миру, в который, я предчувствовала, смогу попасть… Мое искусство уже жило во мне, когда я была еще маленькой девочкой….
Увидев увлеченность девочки, мать Айседоры определила ее к знаменитому балетному учителю. Но уроки ей не понравились. Она хотела танцевать иначе!
Когда преподаватель велел мне стать на пальцы ног, я спросила его, к чему это. После его ответа «это красиво» я заявила, что это безобразно и противно природе, а после третьего урока я покинула его класс, чтобы никогда туда не возвращаться. Чопорная и пошлая гимнастика, которую он называл танцем, лишь сужала мою мечту…
Родители знаменитого художника Марка Шагала мечтали выучить сына на бухгалтера или приказчика. «Слово «художник» было таким диковинным… в нашем городке его никто и никогда не произносил, – пишет Шагал. Но в один прекрасный день Марк-подросток обратился к матери:
– Я хочу стать художником. Спаси меня, мамочка. Пойдем со мной. Ну пойдем! В городе есть такое заведение, если я туда поступлю, пройду курс, то стану настоящим художником. И буду так счастлив!
– Что? Художником? Да ты спятил. Пусти, не мешай мне ставить хлеб.
– Мамочка, я больше не могу. Давай сходим!
– Оставь меня в покое…
(Все равно буду художником, думаю я про себя, но выучусь сам.)
Наконец, пробив сопротивление матери, Марк приходит с ней в «святой храм» искусства – местную художественную школу. Интересно увидеть, как его чувства в точности повторяют переживания Айседоры Дункан. Вот их описание.
Мастерская набита картинами, сверху донизу. Все завалено гипсовыми руками, ногами, греческими головами… Всем нутром чувствую, что путь этого художника – не мой. Что за путь – еще не знаю.
Мама озиралась по углам, боязливо оглядывала картины. И вдруг, резко повернувшись ко мне, почти умоляющим, но ясным и решительным тоном сказала:
– Вот что, сынок. Сам видишь, тебе так никогда не суметь. Пошли домой.
– Подождем, мамочка!
Для себя-то я сразу решил, что мне так и не надо. Зачем? Это не мое.
Я ограничилась здесь примерами ранней увлеченности детей, ставших впоследствии знаменитыми. Их чувство «своего», «важного» порождало недюжинную энергию действий и сопротивление родителям, да и другим внешним обстоятельствам. Но не то же ли самое происходит и в случаях «отрицательных» увлечений наших детей:
