Александр Кудрявцев - Заклинание как эталон поэтического

АЛЕКСАНДР КУДРЯВЦЕВ

"ЗАКЛИНАНИЕ КАК ЭТАЛОН ПОЭТИЧЕСКОГО"

(ПОЭТИЧЕСКИЙ МАНИФЕСТ)

В 1998 году сей труд был опубликован в литературном журнале "Пороги".

В 1999 году - по номинации "Лучшее публицистическое произведение" вошёл в число номинантов на премию "ИНТЕРПРЕССКОН", ежегодно присуждаемую в г. Санкт-Петербурге (Российская Федерация) за лучшее произведение года.

Тем самым гипотеза (гениальное провидение?)

Автора признана читателями и профессионалами одной из самых оригинальных и значительных, из тысяч и тысяч, опубликованных за текущий год на русском языке

Данный труд не является сугубо научным ни с литературной, ни с культурологической, ни с антропологической точки зрения, хотя и оперирует категориями и материалом упомянутых дисциплин.

По сути своей он поэтичен, поскольку предмет его исследования - поэзия.

По форме он скорее родственен научной статье, нежели манифесту, однако по духу это манифест, должный провозгласить субъективные представления о поэзии, преломлённые через призму литературно-еретической гипотезы, изложение которой последует ниже.

Гипотеза родилась спонтанно, снизошла неким ошеломляющим озарением. Именно так, как и должна рождаться рифмованная строка, достойная именоваться поэзией. Вымученное - не есть поэзия: вечность может отшлифовать, но родить может только мгновение.

Исток искусства сокрыт от нас десятками тысячелетий. Первобытного человека подвигали к действию две доминирующих силы: голод и инстинкт размножения. То есть, инстинкт самосохранения в двух ипостасях, различных своей направленностью:

в первом случае вектор имеет субъектную окраску, направлен внутрь, во втором - объектную и направлен вовне. Перед тем, как убить бизона или мамонта, первобытный человек убивал его символическое изображение, нарисованное на стене пещеры. Следовательно, живопись имеет магические корни. Но для усиления магического эффекта человек решил перейти от опосредованного - через картину, - общения с богом к непосредственному.

Формой этого общения явились заклинания - когда жрец напрямую заговорил с богом. Они были первой и истинной формой образно-фонетического искусства, неким сверхжанром, имевшим в зародыше всю будущую литературу, хотя слово "литература" в контексте данной гипотезы имеет негативную окраску. Однако, поскольку заклинания чаще всего произносились под музыку - также своим происхождением обязанную магии,- это свидетельствовало о наличии в них некоего ритмического каркаса. Таким образом, заклинания являлись поэзией. Поэтому жреца, произносившего заклинания, вернее было бы назвать жрецом-поэтом, а его образно-фонетические произведения прапоэзией. Заклинательная прапоэзия была универсальным жанром, соединившим в себе черты как живописи, так и музыки: её образная составляющая примыкала к первой, а фонетическая - ко второй. Живопись и музыка тоже были заклинаниями, однако менее информативными, чем прапоэзия. По существу, всё первобытное искусство имело заклинательную природу. Функцией бога, к которому оно апеллировало, была обязанность накормить человека, и этот первобытный бог являлся ничем иным, как астральной проекцией урчащего от голода желудка, порождением первой составляющей инстинкта самосохранения.

Что из себя представляла заклинательная прапоэзия? Подозреваю, корректно говорить о примитивности интеллектуальной организации первобытного человека, в связи с чем наш "образно-фонетический сверхжанр" не был в достаточной мере оформлен, - следовательно, заклинания являлись импровизацией. С усложнением организации мыслительных процессов первобытного человека происходит структурное оформление прапоэзии, что влечёт за собой подчинение импровизации неким исторически складывающимся канонам; однако и тогда традиция ещё не сделала косный эталон святыней, и норма построения заклинания была подвижна...

Именно литература, как неподвижная, мёртвая, графически зафиксированная норма, явилась причиной гибели заклинательной прапоэзии. Корневая основа "литера" (буква) - чётко указывает нам на инструмент фиксации, и наводит на мысль о существовании некоей гибельной первопричины. Эта первопричина письменность, послужившая матрицей для литературы. Письменность почти убила поэзию как заклинательную импровизацию, допускавшую вариативность толкования природы бога, отображавшую субъективное видение бога жрецом-поэтом.

Заклинательная поэзия могла представлять собой как выраженный лексически набор субъективных образов, так и совершенно семантически неокрашенный звуковой ряд. Главным в поэзии было её сродство с богом, а определяла степень этого сродства её образно-фонетическая структура, должная заворожить, околдовать, как жреца-поэта, так и слушателя. Именно производимое впечатление являлось критерием поэтичности, причём даже в том случае, когда орудием воздействия был упомянутый семантически неокрашенный звуковой ряд. Во многом действенность заклинательной поэзии была связана с личностью конкретного жреца-поэта.

Теперь коснёмся поэтического богостроительства, совершаемого поэтом-жрецом, придумавшим имя бога. Имя бога есть наиболее характерное звукосочетание упомянутого семантически неокрашенного звукового ряда. Вслушаемся в простоту звучания имён бога: собственно "Бог", германское "Gott", еврейское "Яхве", египетское "Ра", греческое "Зевс" и т.д. Эти имена - суть извлечения из семантически неокрашенного ряда: например, имя исламского бога "Аллах", произносимое на арабском, как "алла", очень напоминает лопотание маленького, не научившегося говорить ребёнка, зачастую звучащее, как "ала-ала-ала". Коснувшись этого аспекта, следует заметить, что имена славянского и германского богов фонетически неверны. Их следует произносить следующим образом:

"Бох" и "Хотт", так как звук "х" по сравнению со звуком "г" более лёгок для артикуляционного аппарата человека. Напрашивается вывод: в некоем, неизвестной локализации, речевом звукохранилище есть ряд доминирующих фонетических архетипов, принятых произнёсшим их в своих заклинаниях жрецом-поэтом в качестве имён бога. Таким образом, поэзия явилась нарицательницей богов. Радикальная интерпретация приведённого выше материала говорит о большем: поэзия явилась создательницей богов. Бог-Любовь, пришедший на смену Богу-Голоду, явился порождением поэзии. То есть, когда субъектная, направленная на себя, составляющая инстинкта самосохранения из-за заметного роста уровня развития материальной культуры отошла назад, на первый план выдвинулся инстинкт размножения. Бога, являвшего собой проекцию желудка, заменил бог, являвшийся астральной проекцией гениталий. Этот новый бог вторичен и в некоторой степени надуман, но самый большой его недостаток в том, что вторичная поэзия, создавшая его, была умерщвлена порождённой письменностью литературой, самым опасным компонентом которой (опасной для заклинательной поэзии!) явилась логика. Новая, любовная поэзия в идеале тоже должна была являться заклинательной (её можно разделить на две телеологически окрашенные группы: первая - поэзия призыва, должная привлечь внимание бога к отсутствию объекта любви; вторая - поэзия удержания, должная охранять обладание объектом любви). Это в идеале. Однако идеал - в подавляющем большинстве случаев, - недостижим...

Обобщённый вывод звучит следующим образом: ПОЭТ МОЖЕТ РОДИТЬ БОГА.

Привнесённая в поэзию логика убила её, заставив подчиняться себе, то есть, насильно оборвала связь с богом, потакая амбициозной самовлюблённости человека, уверившегося во всемогуществе разума. Кроме того, искусство и официальная, узаконенная государством, религия оказались разделены. На место богов, сотворённых жрецами-поэтами, встали надуманные, картонные боги, порождённые жалкой, прагматически ориентированной фантазией этиков и политиков. Новые идеологи провозгласили истинность новых богов. Старые боги были преданы анафеме. Принятые на государственную службу церковнослужители получили законную монополию на общение с новыми богами, из чего следовало - искусство неправомочно общаться с ними; а так как в представлении масс _л_о_ж_н_ы_е_, старые боги больше не были озарены трансцендентным светом, искусство потеряло вообще всяческую связь с богом. За исключением тех случаев, когда сама религия рекрутировала на свою службу представителей искусства; хотя нельзя исключать возможности и обратного - от религии к искусству, - движения в рамках официальной церкви. Искусство становилось светским. Отдалявшийся от бога человек заставлял и искусство всё более отдаляться от бога; наблюдалась тенденция к логизации искусства. Личности, способные преодолеть догматизированную логику, пронизавшую новую поэзию, способные связаться с богом без посредников - служителей официального культа, - являлись исключительной редкостью. Они-то и были истинными поэтами. Но их было несравнимо меньше, чем жрецов-поэтов, некогда напрямую причастных к заклинательно-поэтической истине. Логизированная и оторванная от бога поэзия почти потеряла свою магическую силу.