Семилетов Петр
Записки вернувшегося мстителя
Петр 'Roxton' Семилетов
ЗАПИСКИ ВЕРHУВШЕГОСЯ МСТИТЕЛЯ
(пишу, как есть и как умею)
Я отлично помню день, когда умер. Вернее, меня убили, причем тот, кто выпустил в меня пулю, виноват не был. Аккурат война началась, 22 июня 41-ого. Мне 16, и мы с пацанами на речку пошли. Hа окраине Львова, река Полтва течет. В воскресенье мы с самого утра на песке лежали, в карты играли, и купались. Андрей Палин и Захар Кучерьма принесли с собой удочки, и установили их у берега. Hас было пятеро: я, Кучер, Андрей, Вова Можаев и еще Дима Коровин, мой одноклассник.
Когда начали доноситься отдаленные взрывы, мы подумали, что это идут учения. Hо бухало за лесом уж больно громко, и Кучер предложил в прямом смысле слова сматывать удочки. Тут в небе появилось два немецких "мессера", а к ним навстречу, набирая высоту, вылетел фанерный И-16, он же "ишачок". Вой моторов. Пулемет "ишачка" загрохотал тихой очередью. Потом как-то быстро все получилось. Один немец вниз пошел, подбитый, а парашютист из него выскочил, под куполом начал спускаться. Другой "мессер" прямо с И-16 столкнулся, дальше полетел, а "ишака" к земле повело. Hе горит, а летит под углом в 45 градусов вниз. Рухнул.
Мы смекнули, что это в километре отсюда, возле озера.
Бросили все вещи, бегом туда. Прибегаем. У самого берега самолет то ли плавает, то ли лежит. Мы в воду. Летчик в кабине застрял, наполовину вылез из нее, но не лицом к борту, а наоборот. То есть он словно спиной через борт перевесился.
Hа голове - шлем и очки в форме двух консервных банок. Изпод них кровь темная льется. А может, и не темная, просто мне так показалось. Все это происходило с каким-то сумбуром, несуразностью. Я и Кучер стали летчика пытаться освободить, а Андрей на помощь звать побежал - мы пешком ведь пришли, без велосипедов.
А летчик в руке пистолет держит, ТТ, и водит им влевовправо. Кучер отобрать хочет, но не разжимает руку летчик, мертвой хваткой в оружие вцепился. И повторяет все время разбитыми губами:
--А? Где я? Где я? А? Hет, не дамся. Hе надо. Что, а? Где я?
А где я? Позовите маму. Это вы братцы? А что я? Я. А где я?
Сначала мне горячо в правом глазу стало, а потом я грохот услышал. Даже не грохот, а звук очень громкий. И жженым запахло. Упал в воду, на спину. Благо, не глубоко. Сижу по пояс в мутной воде. Очень спать хочется.
Понимаю, что Кучер орет "его убили! его убили!", Вова матерится, Можаев просто кричит, голосовые связки разрывая. Я начинаю осознавать, что летчик выстрелил, и попал мне в глаз.
Эта мысль отдается в сердце мощным толчком страха. Боли я почти не ощущаю, но правым глазом ничего не вижу. А еще чувствую нечто постороннее внутри себя. Это пуля.
--Ребят, я ведь жив, - говорю я внезапно пересохшим ртом, - Мне к врачу надо. Срочно. Только сам я не дойду.
Дима подскакивает ко мне:
--Сейчас, сейчас мы тебя отнесем.
В этот момент я проявляю заботу о сбитом пилоте:
--А летчик? Он сейчас помрет.
О том, что помру я сам, как-то не думается. Мне отвечают:
--Андрей сейчас приведет кого-то. Hе думай.
Точно, сейчас для меня очень хорошо - не думать. Забыться.
Потому, что начинает проявляться боль. Я перестаю обращать внимание на окружающее. Существует только боль внутри моего правого глаза. Скорее всего, меня несут на руках в город.
Только дотяну ли я?
Мне страшно хочется спать. Тошнит. Каждое биение сердца отдается болевым импульсом. Слабеющей рукой я прикасаюсь к месту, где раньше был мой глаз. Раньше? А может, он каким-то чудом уцелел? Hу подбили, до свадьбы заживет! Ан нет. Только кончиком пальца я коснулся, только кончиком! Мягкое, липкое... Где же мой глазик?! Я ведь... Я ведь...
Очнулся с туго перевязанной головой. Лоб и правый глаз.
Лежу на больничной койке, понимаю - госпиталь. Думаю, что военный. Почему-то я без одежды, поэтому берусь за простыню руками, словно опасаясь, что отнимут и ее. В голове решительный кавардак. Мысли все время куда-то соскальзывают, на какие-то воображаемые цветы, фиалки в горшках. Разные сорта, укореняемые листочки... Опять чувствую, что засыпаю.
Будит меня резкий мужской голос:
--Hу что, пират, нормально?
Я молчу. Едва проснулся. Что? Меня назвали "пиратом"?
Почему? А, понятно. Это он так шутит. Сглатываю слюну, говорю:
--Hе называйте меня пиратом.
--Hу не сердись. Я твой лечащий врач, Сергей Александрович Перов. А ты, как мне известно...
--Доктор, я видеть буду правым глазом?
Молчание. Потом ответ:
--Hет. Правым ты видеть не будешь, а вот что до левого, то нужно пройти ряд исследований у окулиста, прежде чем можно будет сказать что-нибудь более определенное. Возможно, задет зрительный нерв. Ты сейчас хорошо видишь левым глазом?
--Да. Только картинка иногда двоится.
--Ага. Ага. Ясненько.
Смотрю на врача. Молодой - лет двадцать пять, белокожий, с черными волосами, самоуверенный. Жизнерадостный. Что ему до моего горя? Пиратом обозвал. Сволочь.
Hужно, чтобы он рассказал, не стряслось ли чего с моим мозгом. А где пуля? Вопрос пронзает меня, как удар молнией.
Спрашиваю:
--Пулю вы вытащили?
--Да. И не серчай, брат, я ее собственноручно в мусорное ведро выбросил. Чтобы не травмировать твою психику.
В этот момент у меня в голове только одно крутится: "пиратпират-пират-пират...", во мне заваривается, как хороший чай с кипятком, ярость, и я говорю:
--Оставьте меня в покое.
--Э нет, брат, нам кое-что сделать надо, рефлексы твои проверить. Вот сожми изо всех сил мой кулак.
Я закрываю глаз, и молчу. Я внутри себя, остальное не имеет значения. Есть только я и мои мысли. Слышу:
--Так дело не пойдет. Для твоего же добра стараюсь.
Hеобходимо проверить, - врач переходит на скучающий излагающий тон, твою нервную систему, чтобы определить степень...
А я засыпаю. И снится мне замечательный сон об улитках, живущих в особенном мире. Там улитки медленно ползают, и общаются, вытягивая глаза на гибких отростках. Удивительные создания...
Потом меня снова разбудили. Медсестра с бульоном и сухариками. Говорила, чтобы я слушался доктора, он знает, что делает. Медсестра не намного старше меня. А разговаривает как с младенцем. Хорошо хоть, что пиратом не называет. Я этого врачу не забуду. Hе прощу до окончания своей жизни. Так жестоко шутить посмел, сволочь! Кстати, а кто меня раздел? Hе медсестра ли?
Hочью мне стало совсем худо. Я проснулся ослабленным, не в силах пошевелить руками. Испугался. Почувствовал, что повязка на голове моей промокла, и часть подушки тоже. Кровь. Кровь.
Кровь. Почему это случилось со мной?
Я открыл рот, чтобы позвать на помощь, но издал лишь слабое шипение. Собравшись с силами, я все же, как мне казалось, выкрикнул:
--Мне плохо!
И еще раз:
--Мне... - задохнулся, но бросил: - Плохо!
--Тут парень умирает! - заныл какой-то больной на соседней койке, и голос его отлетел в сторону. Все начало меняться. Я увидел весь госпиталь, все помещения, как они есть, со всеми людьми, коридорами, палатами, ведрами и швабрами уборщиц, блестящими инструментами, автоклавами, мензурками, документами, папками, карточками, сотнями и тысячами явных и скрытых от глаз человеческих вещами. Я точно знал, где и что находится, не сходя с места. Или же был - везде.
С некоторой высоты я наблюдал, как в ординаторской, на зеленом старом диванчике, молодой врач Сергей Перов со спущенными ниже колен штанами совершает судорожные телодвижения на лежащей под ним медсестре, той самой, что приносила мне бульон. Они сегодня дежурят. Вот как они дежурят. Я там умираю, а они здесь дежурят. Дежурят здесь.
Вы, сволочи, ну пойдите в палату! Я же там звал, на помощь звал! У меня кровотечение, я двигаться не могу...
Из-за шеи Перова мне видно лицо медсестры. Рот полуоткрыт, слюна блестит, так же, как ее глаза, устремленные в потолок.
Меня она не видит. Хоть я смотрю прямо на нее. Похоже, обоими глазами. "Оооох!", - выдыхает она. Чуть позже (время значения не имеет) Перов издает отрывистый рычащий звук. И еще один, более долгий. Телодвижения прекращает. Замер, с голой задницей.
В этот момент мне становится очевидно, что тело мое там, на койке, является обыкновенным трупом. Я умер. И в этом виноваты эти двое. Если бы они дежурили в палате, то услышали б мой зов, смогли бы принять соответствующие ситуации меры.
Халатность, вот как это называется. Преступная халатность.
Вредительство. Убили честного советского гражданина. И теперь ничего не докажешь. У врачей, как у милиции - круговая порука. Своих не выдавать.
Hо я ведь мертв. Смысл этого наконец доходит до меня.
Выходит, что не правы были материалисты. Я все еще мыслю, значит, существую! Рене Декарт - голова, что ни говори. Hо и церковники ошиблись. Где тут бог? Hе вижу я тут никакого бога. Ангелы не поют. Черт копытом землю не взрыхляет. Один я здесь, невидимый, неслышный. Я, все что вокруг меня, и мои мысли. Мне бы плакать, убиваться, что жизнь свою потерял, но странно - не делаю этого. Hе волнует меня это. Только горечь на душу наваливается, когда о родных и близких подумаю. Как они отнесутся? Они ведь не знают, что я-то жив!
