Европиан Петер
Девушка и вампир
Питер Европеин
Девушка и вампир
i
Девушку звали Анастасией (если по правде, то Настей Синициной). Она жила на третьем этаже и у нее был Бог. А у Бога - борода веником и сабля. И у Анастасии тоже была сабля: купленная в магазине сувениров, но все равно почти настоящая. Несмотря на "почти", сабля стоила дорого. Прежде чем лечь спать, Анастасия опускалась на колени перед импровизированным алтарем и молилась. Алтарь был тумбочкой, задрапированной плотной тканью, красиво уложенной складками. Там же был пристроен бумажный портрет Бога (добрые глаза, капюшон, скрывающий большую часть головы, знаменитый веник с проседью) и сабля. Перед молитвой обязательно гасился электрический свет и зажигались свечи в большом медном подсвечнике. Потому что свет живого огня подходил для молитвы гораздо лучше, чем электричество. Кроме Бога, Анастасия верила в то, что в самое ближайшее время с человечеством произойдет решительная и безвозвратная перемена. Бог обещал, что это ближайшее время наступит десятого августа. И в доказательство демонстрировал саблю - огромную, кривую, с пылающим белым клинком. И предупреждал, что сабля уже занесена над человечеством, а значит пора бросать все мирские дела и думать о вечном. Несмотря на воинственный антураж, Бог был очень добрым. Он обещал всех простить, а тех, кто будет почитать его при жизни, еще и наделить великими духовными силами. В грядущем новом мире его почитатели надеялись стать, хотя прямо об этом нигде не говорилось, особо приближенными паладинами.
А Наркиз ничего не знал ни про Бога, ни про сабли, будучи запертым в своем каменном ящике. Не тот Наркиз, который грек. Другой. Тот, который вампир. Однажды ему очень не повезло, и он сто с лишним лет не мог выбраться наружу.
Наркизом его когда-то прозвали... Сейчас уже трудно выяснить, за что именно.
Невезение началось с того, что его не вовремя обнаружили - в таком виде, в каком живым совсем не полагается быть. Разбудить не смогли, испугались, что бледный, потрогали... оплакали и похоронили. В фамильном склепе, рядом с многочисленными благородными предками.
Про Наркиза знали, что у него тяжелая наследственность (то ли с глазами что-то, то ли кожа солнечные лучи плохо переносит) и жалели. А еще он слыл просто хорошим человеком, добрым и справедливым. Он старался никого не загрызать поблизости от дома и по возможности избавлялся от трупов. Это все было очень давно. Задолго до того, как Анастасия появилась на свет.
Лежа в гробу, Наркиз огорчался вместе со всеми, кто провожал его в последний путь. Считаться живым гораздо лучше, чем мертвым. Живому можно везде ходить, встречаться с людьми, более обстоятельно подходить к выбору жертвы. Всего-то делов - сторониться зеркал и скрывать отсутствие тени. А мертвому приходится думать о том, чтобы не быть узнанным кем-нибудь из родственников или знакомых, никому не попасться на глаза около склепа. Еще неплохо тем, кого похоронили на кладбище. Там бывает безлюдно, и если аккуратно пристраивать на место могильную плиту, то никто ничего не заметит. А если как Наркиза? Нужно то и дело превращаться в мышь, и не в летучую, а в простую, которой приходится держаться подальше от челяди и домашних животных.
Наркиз лежал в гробу, огорчался и не знал, что его в скорости ждет. Что на его плите забудут четки, из-за которых... Представляете? Если бы он знал, то сбежал бы прямо из гроба.
Четки были самые простые, деревянные, с таким же простым деревянным крестом. Их ценность заключалась в другом. Проводить Наркиза в последний путь уговорили одного приезжего священника, решившего на склоне лет наведаться в родные места, и даже немного знавшего покойника. Священник был очень уважаемый, потому что старался демонстрировать постулаты веры на личном примере. Он бежал всего мирского как огня, а в быту был настоящим аскетом. Ходили даже слухи, что он святой. Насколько это возможно при жизни. Четки принадлежали ему. И их конечно же не тронули - сочли чем-то вроде благословляющего дара покойному. Поднять каменную плиту, на которой лежали такие особенные четки, оказалось никак невозможно. Поэтому-то Наркиз и провел столько лет взаперти. С его психикой непременно случилось бы что-нибудь нехорошее, если бы вампиры не были так прочно устроены. Он понятия не имел, что происходило снаружи. Ни об отмене крепостного права, ни о революции, ни о советской власти и о том, что из нее получилось... Он смог восстановить контакт с внешним миром уже после того, как советскую власть отменили. Все, кого он знал, покоились с миром. Даже вампиры. Осина и серебро для этого больше не требовались: люди придумали намного более эффектные средства. Те, после которых в память об убиенном (все равно, человеке или вампире) остается только большая воронка, а части его организма покрывают преизрядную территорию. Или те, после которых остается смертоносное излучение и оплавленная непригодная для жизни земля. Или... В общем, к освобождению Наркиза мы много всего напридумали.
Раньше грабители гробниц были куда осторожнее. Сдвинув надгробную плиту и увидев под ней удивительно сохранившееся, как будто только что похороненное тело в старинных одеждах, тогдашний изыскатель сообразил бы, что к чему, и поспешно вернул бы все как было. И четки в первую очередь. А нынешних изыскателей сразу и не поймешь: то ли они такие закоренелые материалисты, то ли просто редкие бестолочи. Наркиз очнулся от того, что его торопливо обшаривал как раз такой изыскатель, подсвечивая себе небольшим электрическим фонарем. Не так это легко - сразу приступить к активным действиям после многих лет неподвижности. Поэтому с освободителем Наркиза ничего не случилось. Во всяком случае в тот раз. Из гроба Наркиз выбрался уже после, скрипя суставами и пошатываясь. Сумел бы он предпринять что-нибудь, реши его посетитель вернуть четки назад, вампир не знал и сам. Во всяком случае попытался бы. Но, как мы уже знаем, ничего предпринимать не понадобилось.
Так вот и вышло, что на исходе прошлого века, в одну из безлунных темных ночей, повстречались прекрасная дева Анастасия и Наркиз - древний вампир, пробудившийся от двухсотлетнего сна в развалинах своего родового имения.
ii
Было около полуночи. Анастасия находилась в спальне - стояла на коленях и молилась, провожая еще один день. Было прохладно, поэтому поверх ночной рубашки она набросила тонкую шаль. В молитве упоминалось о душе Анастасии, а еще о прошлом, о будущем, о судьбах всех душ на земле, не важно, праведных или нет. Анастасия не прервала свое занятие, а всего лишь чуть скосила глаза, когда вдруг само собой растворилось окно, и из царившего за ним мрака возникла угольно-черная крылатая тень. Метнувшись в тесном пространстве, тень стукнулась оземь и оказалась бледным мужчиной в темной старинной одежде, с черными откинутыми назад волосами, спускавшимися на плечи длинными локонами. Пришелец повернул лицо к девушке и взглянул ей в глаза. Анастасия, находясь под влиянием своей замечательной молитвы, чуть улыбнулась и сказала: - Здравствуй. Лицо гостя сохранило гипсовую неподвижность, только едва заметно шевельнулись бледные губы, произнося в ответ: - Здравствуй, девушка. Ты знаешь, кто я? - Да, - сказала Анастасия. - Я догадалась. Скажи я могу... предложить тебе чай? Должно быть, вампир очень удивился, но не подал виду, а только спросил: - И ты понимаешь, для чего я пришел? У него возникли сомнения в психическом здоровье девицы. - Да, - ответила Анастасия, - я сказала уже, что догадалась. Но, если конечно ты можешь принимать человеческую пищу или хотя бы питье, мне хотелось бы тебе что-нибудь предложить. А чай у меня очень хорош. Он заварен на восходе солнца, на родниковой воде, в молитвах Господу. Брови вампира чуть приподнялись. - Ты не бойся, - продолжала Анастасия. - Ведь это молитвы не христианскому Богу. Наш Господь принимает любого, как бы ни была неправедна его жизнь. Он безгранично милостив ко всем и не делает исключений. Он говорит, что теперь, когда последний день исчислен, в мире больше нет виноватых. Да ведь и ты бы наверняка почувствовал, лишь приблизившись к чашке, что ее содержимое для тебя не подходит. Скажи, ты можешь есть или пить? Сделать свое дело ты успеешь, до рассвета еще долго, но мне хотелось бы напоследок передать тебе часть той любви, которая открылась мне и другим моим братьям и сестрам в Господе. Хотя бы предложив тебе питье... Уверяю, в моем доме ничто тебе не повредит.
- Что же, - произнес вампир, - чай я выпью. Но судьбу свою ты, девушка, этим не изменишь. - Меня зовут Анастасия, и... я все понимаю, - ответила она, поднимаясь с колен. - Мы можем пойти в комнату, где готовится пища, или я принесу чашки сюда? - Идем... И можешь звать меня Наркизом. Анастасия прошла на кухню, а следом за ней проследовал и гость, перемещаясь в пространстве так, как это всегда делают вампиры, когда отпадает необходимость в маскировке под обычного человека - стремительным и одновременно плавным движением, недоступным человеку из обычной плоти и крови. Да-да, к этому моменту он находился в существенно лучшей физической форме, чем когда раскупорили его саркофаг. И не только физической... Опустившись на стул, он молча смотрел на хозяйку, пока та разжигала огонь, ставила чайник, а потом наливала в две белые чашки кипяток и заварку.
