Амутных Виталий Владимирович
ВЫЧУРЫ КАПРИЗНОГО СЕНТЯБРЯ
рассказ
Раскрыв глаза, проснувшись то есть, он еще не подозревал, какое несчастье его
постигло. Но, когда попытался вспомнить нынешнее число и что ему с приходом
этого дня надлежит сделать, первое дуновение тревоги сбросило остатки сонной
неги. Простые вещи упорно отказывались всплывать в памяти. Машинально, ведь
такое случалось изо дня в день, он глянул на стену. Как того я следовало ожидать,
там висела округлой формы штуковина, с образующими кольцо двенадцатью
циферками. Эта ерундень производила приглушенные мерные звуки. Как она
наэывется? Хоть убей, он не мог этого вспомнить.,. Он пока не испугался, а объяснил
себе эти провалы в памяти тем, что еще окончательно не проснулся. Повернулся
налево, где, по его предположениям, должна была оказаться черноглазая, немного
полноватая женщина. Во всяком случае, последние годы он находил ее там по
утрам. Женщины на месте не было, но обитавший где-то рядом шум означал ее
близкое присутствие. Попытки припомнить хоть несколько удобных определений
много лет знакомого ему человека успехом не увенчались. Может быть, опять
попробовать заснуть? Однако, какой там сон! Он встал. Взял в руки блестящую
финтифлюшку, лиловую с зеленым. Повертел в руках. Прочел золотыми буквами
написанное на ней: "Духи Волнение". Что такое д у х и в о л н е н и е? Да-а... Оделся
поскорее и пошел на звуки, производимые (он был уверен) черноглазой женщиной.
Женщина действительно обладала огромными глазами почти черного цвета и при
этом неожиданно светлой копной густых волос. Она была занята приготовлением
пищи.
- О-о! Соизволил все-таки подняться. Я уже собиралась идти стаскивать тебя за
ноги. Тебе до выхода осталось пятнадцать минут.
- М-м... - неопределенно протянул он и, следуя крепчайшему условному рефлексу,
поплелся умываться, бриться и проч.
- Достань-ка мне кофемолку, - бросила через плечо женщина расчесанному и
побритому ему, увлеченно перемешивая нарубленные овощи.
Он почувствовал, что не должен признаваться в своем неведении, что такое
"кофемолка", и в качестве отвлекающего маневра избрал прищелкивание языком,
возведение глаз горе в сочетании с легким потряхиванием головой.
- Вот! Вот! - обиделась женщина. -Тебе даже такую мелочь трудно для меня
сделать.
Сама достала интересующий ее предмет и приготовила горячий благоухающий
напиток. "Как ее глаза", - подумал
- Ну, что ты сидишь? - вновь заговорила женщина.
- Только не прикидывайся, будто раскаиваешься в своем свинстве. Быстро дуй на
работу, а го и я из-за тебя опоздаю.
Но и этим словам ничуть не удалось прояснить его мозг. Единственное, что он
понял: надо идти, надо куда-то уйти.
Он был уже у выхода, как в дверь постучали. Открыл. На пороге стояла могучая,
злобного вида старуха. В руке у нее был зажат синеватый бумажный листок.
- Телеграмма, - почти с ненавистью сообщила визитерша. - Ваша фамилия
Хреночкин?
Вот еще незадача! Он слегка поднял брови .протянул негромко звук "х-х", чуть
кивнул головой и выдавил из себя "да".
- Распишитесь!
- Что с тобой? - донесся из-за спины родной голос.
- Фамилию свою забыл? Хреночкины в двадцать пятой, напротив, живут.
В глазах старухи сверкнула какая-то дикая радость:
- Во люди-то!- Злорадно усмехнулась она. - На чужое только руки и тянут!
Тут его душевное состояние стало приобретать признаки отчаяния.
Оказавшись на улице, в этой чудовищной неразберихе тел, грохота, едкого дыма и
неисчислимого множества безымянных предметов, он решил довериться опыту
повседневности. Авось, вынесет. Опыт повседневности вынес его к небольшому
стеклянному зданию и воткнул в длиннющую очередь.
- Вы последний? - поинтересовался какой-то человек.
Наученный историей со старухой, он решил вообще не отвечать. Сзади
послышалось несколько глубоких вздохов, один другого горестнее, в чей-то голос
затянул негромкий печальный монолог:
- Вот оно, хамство. Жаль, нет на хамство закона. А если бы придумали закон, то и
хамства бы не было. Я бы всех хамов расстреливал. Тогда бы и хамства не было,..
- Вы много будете брать? - повернулась к нему стоящая впереди девушка.
- Д-д... так... уж…
Девушка сладострастно сузила глаза и в малиновок улыбке показала два передних
зуба.
- Если вам не очень надо, то я возьму девять, а вы - три.
Он хотел было остаться верен благоразумной непроницаемости, но эти лукаво
сощуренные глазки, этот влажный маленький, словно вишенка, ротик требовали
ответа. И он не придумал ничего лучше, как подмигнуть шалунье. Ее глаза гневно
поползли наружу, раздвигая мохнатую опушку ресниц, рот стал судорожно
разъезжаться в стороны и превратился из вишенки в красную кривую ящерицу.
- Ну, нет уж! Размечтался!
И девушка резко повернула к нему возмущенную спину. Тогда он понял: у него один-
единственный вариант - оставить человеческий клубок. Пусть ненадолго, может
быть, беда попустит. Но сейчас, если он будет умножать попытки наладить контакт с
внешним миром, нелепости закружат его и в конце концов одолеют. Он покинул
очередь и направился к выходу из города.
Стоя перед огромным расписанием возможностей обрести свободу, он вчитывался в
ничего не говорящие ему названия, цифры и наконец решился выбрать направление
наугад. Вагон словно ждал его прихода. Двери тут же закрылись, ритмичный стук и
легкая тряска подтверждали, что он во власти движения. Все реже показывались за
окном творения рук человеческих, все чаще нерукотворные. Поля и деревья.
Деревья и поля. Потоки ленивой воды. Остановка. Он вышел прямо в Сентябрь.
Изукрашенные всеми опенками охры, колючие кустарники таращились на него
бусинами коралловых ягод. Парад тончайших паутинок завис в тепловатом воздухе.
Трава изрядно пожухла, но еще много цветов утешало ее печаль. Он шел, не
останавливаясь и не оборачиваясь. Глазастые кусты все чаще сменялись
деревьями: вот одно вышло навстречу, другое, несколько, пока они не окружили его
чинным собранием. Расписная желтая крыша была сплошь истыкана лучами
прохладного, почти голубого солнца. Тут он увидел девочку. Девочка несла
раскрытый школьный портфель. Видимо, ока собирала в него грибы. Сначала он
хотел спрятаться за стеной бурых стволов, но их глаза успели встретиться.
- Здравствуй, девочка.
- Здравствуйте.
- Я вот гуляю.
- А я грибы собираю, — призналась в очевидном девочка, продолжая разгребать
веткой опавшие листья.
- Может быть, я тебе мешаю?
- Нет, вы мне не мешаете, - охотно отозвалась она и достала из портфеля красную
шапочку.
- Красная шапочка... - сказал он.
- Да, красная. Но не та, что из сказки. Я сама по себе.
- А я и не знаю никакой другой красной шапочки...
Он поймал на стебле какого-то злака брыкливую букашку.
- Зачем? Отпустите кузнечика.
- Все равно жить ему осталось чуть.
- Это по-нашему чуть, а для него, если он месяц проживет, то это по-человечьему...
- она ненадолго задумалась, посмотрела на голубую дырку в желтой кленовой кроне
и добавила: - Пятнадцать лет.
- Почему думаешь - пятнадцать?
- Потому, что мой дедушка умер в семьдесят пять лет.
Девочка продолжала ковырять веткой под деревом, но уже как-то рассредоточение.
Потом вдруг спросила:
- Вам грибы нужны?
- Мне? А тебе?
- Мне не нужны.
- Зачем же ты их тогда собираешь?
- Так...
- Ну, отнеси маме. Она будет рада.
- Не-е, - девочка замотала головой. - Мамка заругает. Она тогда поймет, что я в
школе не была,
- А-а... - понимающе протянул он. - А почему же ты в школу не пошла?
- Почему-почему? Не пошла и все. Учиха у нас плохо видит и плохо слышит. И все
говорит, говорит... Скучно, в общем.
- А тебе не страшно здесь одной гулять?
- Вы не знаете, какая наша учиха страшная. Идемте, я вам сорочьи гнезда покажу.
- Пойдем, - совершенно не задумываясь над ответом, сказал он.
Они гуляли, смотрели на осень и очень мало говорили.
- Там я живу, там школа, - девочка махнула рукой сначала в одну, потом в другую
сторону, хотя за деревьями все равно ничего нельзя было разглядеть.
Листья вверху лепетали какую-то ерунду. Листья беззвучно реяли в воздухе. Листья
шуршали у них под ногами. Она показала ему сорочьи гнезда, озеро Тысячи Лягушек,
