Плавание на малых судах.
Моряка не сделаешь, им рождаются. Под словом «моряк» я разумею не того известного суетливого недотепу, которого вы найдете сегодня на палубе океанского корабля, а человека, который возьмет некое изделие из дерева, стали, холста, тросов и заставит его подчиниться своей воле на морской волне. Помимо капитана и старых матросов с крупных судов, настоящий моряк — это тот, кто водит малые суда. Уж он-то знает — не может не знать,— как заставить ветер привести его судно из одного данного пункта в другой данный пункт. Ему положено иметь понятие б приливах, волнениях и водоворотах, о признаках скрытых мелей и фарватеров, быть знакомым с дневными и ночными сигналами; он должен уметь предугадывать перемены погоды и досконально знать особенности своего суденышка, отличающие его от любого другого из когда-либо построенных и спущенных на воду. Ему следует знать, как развернуть суденышко и в нужный момент лечь на другой галс, при смене курса не допуская опасного крена.
Нынешнему матросу дальнего плавания все эти вещи не нужны. Он их не знает. Он тянет и тащит, как ему приказано, скребет палубу, смывает грязь, счищает ржавчину. Ничего он не знает и ничем не озабочен. Стоит посадить его в обыкновенный ботик, и он будет беспомощен. Начнет откалывать фигуры почище, чем ковбой на спине дикой лошади.
Никогда не забуду поразившего меня детского впечатления, когда я впервые столкнулся с одним из таких необычных существ. Это был беглый английский матрос. Я был подростком лет двенадцати, владельцем четырехметрового скифа с подъемным килем, который научился водить под парусом. Я буквально молился на матроса, как на бога, пока он распространялся о дальних землях, неведомых народах, о беспримерных подвигах и умопомрачительных морских штормах. А потом взял его в плавание. Не без трепета, как и подобает жалкому любителю, поставил я парус. Ведь рядом был знаток, который, по моему убеждению, куда больше знает о воде и о лодках, чем я, грешный. Некоторое время спустя — а я сам оттянул этот момент — за румпель и за парус взялся он. А я, раскрыв рот, сидел на средней банке с надеждой узнать новое о том, как надо ходить под парусом. Однако мой рот так и остался открытым от удивления при действиях этого профессионального моряка. Он был не в состоянии удержать не только парус, но и себя, его едва не опрокинуло порывом ветра, а потом еще раз чуть не сбросило в воду шкотом, когда он попытался перенести парус; ему, как оказалось, было невдомек, зачем существует подъемный киль, не знал он и о том, что на бегущей под ветром яхте нужно сидеть посередине, а не сбоку; и наконец, когда мы возвращались к причалу, он так разогнал скиф, что повредил ему нос и свернул гнездо мачты. И ведь это был не какой-нибудь краснобай, а действительно настоящий моряк.
Так какова же моя мораль? Матрос может проплавать всю свою жизнь на борту большого корабля, но так и не узнать, что же это такое, в действительности, ходить под парусом. А меня с двенадцати лет увлекло море. В пятнадцать я стал капитаном и владельцем шлюпа, ходившего за устрицами. К шестнадцати годам вместе с греками я водил шхуну вверх по реке Сакраменто на ловлю лосося и служил матросом, хотя все мои рейсы ограничивались пределами залива Сан-Франциско и впадающих в него рек.
А потом, едва мне исполнилось семнадцать, я завербовался старшим матросом на трехмачтовую шхуну, уходившую на семь месяцев в плавание через Тихий океан и обратно. Это мое решение записаться старшим матросом сотоварищи по кораблю сразу назвали нахальством. Но я-таки стал старшим матросом. Ведь у меня уже была хорошая школа. Всего несколько минут понадобилось мне, чтобы усвоить названия и назначения неизвестных мне снастей. Правда, мне пришлось учиться, как стоять на руле, ориентируясь по компасу в открытом море, но на это потребовалось, наверное, полминуты; а когда нужно было идти на полных парусах под углом к ветру, я мог побить любого из команды. За пятнадцать минут я выучился правильно называть все румбы компаса, в прямом и обратном порядке. Так что за это семимесячное плавание мне мало что надо было осваивать, если не считать изготовления причудливых морских поделок, таких, как сложные морские узлы да вязание разного рода плетений и веревочных матов. Суть всего сказанного заключается в том, что плавание на небольших ботах — это лучшая школа подготовки настоящего моряка.
А если человек — прирожденный моряк и вкусил моря, то уже никогда за всю свою жизнь не сможет он оторваться от него. Соль моря пропитает все его кости и все легкие, оно будет манить до самой смерти. Позднее для заработка на жизнь я нашел пути легче. Для пропитания мне больше не нужен кубрик, но я всегда возвращаюсь к морю. В моем случае это залив Святого Франциска, и вряд ли вы найдете более здоровые и трудные воды для плаваний на боте.
На этом заливе гуляют настоящие ветры. Зимой — лучший сезон для плавания — дуют юго-восточные, юго-западные ветры; случается, завывают и северные. Все лето у нас господствует то, что мы зовем «морским бризом» — неизменный ветер, дующий с Тихого океана, что после полудня обычно переходит, по словам яхтсменов с Атлантики, в штормовой. Их всегда удивляет малая площадь парусов на наших яхтах, и некоторые из тех, кто плавает на своих шхунах вокруг мыса Горн, не без гордости взирают на свои величественные мачты и огромные холсты парусины, и свысока, даже с сочувствием — на наши. А потом, стоит им случайно присоединиться к экскурсии какого-нибудь клуба из Сан-Франциско на остров Маре, они находят утренний пробег вверх по заливу восхитительным. Однако после полудня, при возращении домой, когда свежий западный ветер ворвется через пролив Сан-Пабло и ударит им прямо в лицо, они все увидят несколько в ином свете. Одна за другой, как ласточки, наши беднее оснащенные яхты начинают обгонять их посудины, прилагающие все силы, чтобы справиться с тем, что они называют штормом, а мы — первоклассным бризом. Когда они прибудут в следующий раз, мы заметим, что их мачты и гики стали короче, а площадь парусов значительно сократилась.
Что же касается нервотрепки, то между кораблем, попавшим в переделки на море, и ботом в водных просторах, окруженных сушей, есть существенное различие. Лично я для острых ощущений предпочитаю бот. На нем все происходит стремительно, а времени на дела — тяжелые дела! — в обрез. Это подтвердит любой моряк, плавающий на малых судах. Во время тайфуна у берегов Японии мне пришлось работать всю ночь, две вахты, на палубе, но и тогда я устал не так, как за два часа работы с парусами и возни с двумя якорями на девятиметровом шлюпе на подходе к подветренному берегу при свистящем юго-восточном ветре.
Тяжкий труд и нервотрепка? Вот ветер гудит и гонит высокую приливную волну как раз в тот момент, когда вы проводите свой шлюп через узкий проход у разводного моста. Вы неотступно следите за парусом, от которого зависит все, а он вдруг хлопает и безжизненно повисает; это проказник-ветер поднапрягся и единым порывом перебросил кливер на другой борт. Шлюп поворачивается и скользит, но не в протоку, а в сторону, прямо на могучие сваи. И вы никак не успеваете среагировать. Ваш дивный свежевыкрашенный шлюп с треском ударяется о сваи. Вы чувствуете, как они скребут по корпусу. Видите, как рвется леер. Слышите, как трещат паруса, и видите: черный квадратный конец балки протыкает в них дыру. Хряп! Хрустнула опора вашей мачты, и стеньга зашаталась над вами, как пьяная. Все скрипит и трещит. Если так будет продолжаться, то, вероятно, ванты с правого борта будут порваны. Ты хватаешь канат — любой канат! — и пытаешься накинуть его на сваю. Но свободный конец каната слишком короток. Ты не можешь его закрепить, но продолжаешь свои попытки и вне себя орешь компаньону, чтобы он накинул другой, длинный конец. Держись! И ты держишься, хотя лицо твое стало красно-синим, руки, кажется, вот-вот будут выдернуты из суставов, а кровь уже выступила из-под ногтей. Нет, ты держишься, а партнер схватил длинный конец и закрепил его. Ты выпрямляешься и смотришь на свои руки. Они все изранены. Пальцы не разгибаются. Боль острейшая. Но времени нет: упрямое судно все бьется о ракушки, налипшие на сваи. Дела — хуже некуда! Долой кливер! Потом ты убираешь снасти, тянешь, выбираешь, закрепляешь и, подойдя к пристани, обмениваешься резкими замечаниями с ее владельцем, который всегда готов дать несколько очков вперед, остроумно парируя твои претензии. И в конце концов, через час, ощущая боль в спине, в мокрой от пота рубахе, с кровоточащими руками ты проходишь, покачиваясь, по невинной, простейшей протоке между берегами, на которых по колено в воде стоит скот, с интересом наблюдая за тобой. Волнение! Труд! Разве переживешь такое в спокойный день в далеком море?
Впрочем, помню я и тяжелейшие четырнадцать штормовых дней у берегов Новой Зеландии. Это был сухогруз — ржавое и помятое судно с шестью тысячами тонн угля в трюмах. На нем вдоль палубы были протянуты спасательные тросы, а с наветренной стороны к вантам на дымовой трубе и к такелажу прикреплялась огромная сеть, свисающая с целью ослабить силу волн и защитить двери нашей кают-компании. Но двери все же были разбиты вдребезги, а кают-компанию захлестнуло волной. И все-таки, несмотря на все это, у меня от того плавания осталось лишь чувство однообразия.
