Алана Инош
ДОЧЕРИ ЛАЛАДЫ
книга вторая
В ожидании зимы
Аннотация:
Извилистые осенние тропы судьбы ведут в край дочерей Лалады, где живёт чёрная кошка – лесная сказка, которая преданно любит и терпеливо ждёт рождённую для неё невесту. Долгожданная встреча женщины-кошки и её избранницы горчит прошлым: зажившая рана под лопаткой у девушки – вечное напоминание о синеглазой воровке, вступившей на путь оборотня. А призрак зимы ждёт своего часа, вот только откуда придёт предсказанная вещим мечом беда – с запада или с востока? Когда сломается лёд ожидания и что поднимется из-под его толщи?
1. История обожжённого сердца
Мертвенная дымка туч расступилась, и на Цветанку с неба взглянула непреклонная, холодная красавица, бледноликая царица ночи – луна. Придвинув к стене под крошечным окошком шаткий деревянный стол, девушка взобралась на него и жадно вдыхала чистый воздух, пропитанный тонким запахом снега. Кусочки слюды кое-где были выбиты из толстой решётчатой рамы, и в неотапливаемой темнице стояла немилосердная стужа: при дыхании у Цветанки изо рта вырывался седой туман. Впрочем, став оборотнем, она заметила, что чувствительность к холоду у неё сильно уменьшилась. Когда обычный человек стучал зубами, превращаясь в ледышку, девушка только слегка зябла.
Просунув когтистые пальцы в ячейку решётки, она сморщилась от боли: зачарованные кандалы, с виду гладкие, без шипов внутри, жгли и разъедали кожу на запястьях. В них Цветанка ослабела так, что не могла ни перекинуться в зверя, ни сопротивляться женщинам-кошкам. Когда её неучтивым тычком в спину загнали сюда, она хотела в отместку угостить стражницу крепким ударом кулака, но рука не поднялась в прямом смысле этого выражения: изящное, увитое лиственными узорами серебристое кольцо, охватывавшее её запястье, налилось неимоверной тяжестью. На первый взгляд кандалы выглядели как изысканное украшение – парные обручья, даже не соединённые между собой цепью, а на деле они подло обессиливали Цветанку всякий раз, когда требовалось сопротивление. При попытке к бегству они пригибали своей непомерной тяжестью к земле, делая быстрое передвижение попросту невозможным. Их прикосновение к коже было мучительным, и руки девушки под ними опоясывали блестящие розовые следы от лопнувших волдырей.
Сейчас, когда Цветанка не пыталась бежать или драться, кандалы стали лёгкими, но выматывали её жгучей болью. Приходилось немного сдвигать их туда-сюда. Впрочем, охватывали они руки довольно туго, и вскоре на запястьях Цветанки не осталось живого места. Ощущения были – будто кожу содрали, а раны посыпали солью. Цветанка подставила руки под струи холодного воздуха: ей казалось, что так боль уменьшится. Помогало мало, но холод был приятен.
Княгиня Лесияра сказала: «Обращаться без лишней жестокости. Она всё-таки помогла Ждане с детьми до нас добраться». Цветанку не били: в кандалах все её попытки убежать заканчивались жалким падением. Рухнув от толчка на застеленный соломой пол, Цветанка не издала ни стона, но сердцем рвалась следом за Дарёнкой. Перед глазами так и стояла картина: дорогая шубка, пронзённая стрелой… «Значит, простила», – тепло расширяясь, шептало сердце, а на глаза наворачивалась солёная влажная пелена. Это было всё, что она хотела узнать.
*
Родителей своих Цветанка не знала совсем, с младенчества её воспитывала бабушка Чернава – знахарка и ворожея. Она не была родной бабкой Цветанки: по её рассказам, годовалую девочку ей оставила богато одетая, красивая молодка, которую кто-то преследовал. Может, она бежала от мучившего её мужа-злодея, а может… Бабушка не успела её расспросить: знатная красавица, вручив Чернаве туго набитую золотыми монетами мошну и ожерелье-оберег, лишь попросила позаботиться о дочери и пообещала вскоре вернуться за ней – да и поминай её, как звали. Не вернулась незнакомка ни через месяц, ни через два, ни через три… Вот уж полгода прошло, а её всё не было. Чернаве не верилось, что материнское сердце позабыло о ребёнке; скорее всего, с красавицей приключилась беда, потому она и не смогла забрать дочку. Повздыхав о её судьбе, бабушка стала воспитывать малышку сама, как родную. Имени ребёнка мать в спешке не назвала, и Чернава назвала приёмыша Цветанкой.
Платья и юбки Цветанка носила в раннем детстве, да и то – по настоянию бабушки. Научившись немного шить, она сама сшила себе портки и рубаху: в них было сподручнее предаваться уличным забавам вместе со знакомыми ребятами. В сущности своей Цветанка всегда была мальчишкой-сорванцом, а девичья доля её не привлекала; ей нравилось бегать, прыгать, лазать, драться. Бабулю она любила, но росла сущим неслухом и в конце концов прибилась к шайке вора Ярилко. А случилось это так.
Бабушкино наставление о том, что брать чужое – плохо, она воспринимала по-своему: отнимать последнее у своего брата-бедняка она считала низостью, а вот заставить бесящегося с жиру богача «поделиться» добром расценивала как дело не только позволительное, но и праведное, благородное. А что? Разве это справедливо, когда одни люди благоденствуют, не зная, куда деть свои богатства, а у других и сменной одёжи-то нет? Да взять хотя бы яблоки в садах… Крупные, румяные, они так и дразнили, заставляя нищих уличных ребят глотать слюну. В очередной раз проходя мимо купеческого сада со своими приятелями Первушей, Тюрей и Ратайкой по прозвищу Бздун, Цветанка подумала: хватит им подбирать объедки с земли, хватит сосать гниль да падалицу, пора вкусить лучших яблочек с самой высокой ветки.
«А ну-ка, подсадите меня, – велела она мальчишкам. – Сейчас я нам вон тех яблок добуду».
«Ты что, Заяц! – зашипел конопатый и светло-русый Тюря. – Схватят нас… Либо кнутами засекут, либо в колодки закуют. Эти богачи – зело лютые, они за одно яблоко и жизни нашей не пожалеют».
Уже тогда Цветанка за свои быстрые ноги прозывалась Зайцем, а о том, что она девочка, будущая воровка от ребят сперва скрывала; когда же правда всё-таки всплыла, то кулаками, отвагой и ловкостью доказала она своё право считаться равной – помогла друзьям отбиться от старших мальчишек с соседней улицы. Её уважали и считались с ней, а те немногие, кто знал правду, помалкивали. Волосы свои она с радостью обрезала бы, но бабушка-ведунья застращала её: «Волосы для нас что для птиц крылья, для деревьев – листва, а для неба – звёзды. Обрежешь – беды не миновать!» Суеверная Цветанка вняла этому наставлению и не спешила расставаться с косой, которую старательно убирала под великоватую ей шапку.
«Несдобровать нам! Пойдёмте-ка лучше своею дорогой», – предложил Тюря.
Цветанка уже хотела открыть рот, чтобы язвительно ответить трусоватому другу, как вдруг за забором послышался высокий, светлый и чистый, как родничок, голос, певший песню «Ой, соловушка, не буди ты на заре». От его звука сердце Цветанки вдруг стукнуло, а в животе всё сжалось в непонятной сладкой тоске. Незнакомое чувство лёгкой пташкой село на плечо, защекотало под ложечкой, и ей нестерпимо захотелось посмотреть на певицу. Уже неважны стали яблоки: желание заглянуть в прекрасный сад затмило и голод, и жажду, и все остальные нужды. Чудо чудное, диво дивное – этот голосок! Медвяной росой ложился он на душу, ласкал её нежным пёрышком утренней птички-певуньи… Должно быть, и обладательница его была ему под стать. Впрочем, об этих своих мыслях Цветанка не обмолвилась друзьям ни единым словом.
«Стой, – опять зашипел Тюря. – Там есть кто-то! А ну, ребята, дёру!»
«Трус, – презрительно хмыкнула Цветанка. – Обождём, пока уйдёт. Не вечно же она там петь будет. Яблочки-то – гляди, какие! Может, вовек таких больше не попробуешь».
Над ними висели огромные золотые плоды с румяными боками – вероятно, такие вкусные, что язык проглотить можно. Но Тюря боялся.
«Попадёмся – можем больше никогда ничего в жизни не отведать», – проворчал он.
Однако у остальных товарищей соблазн полакомиться купеческим яблочком возобладал над осторожностью, и они вызвались помочь Цветанке как самой лёгкой, вёрткой и ловкой из них. Голос за забором стих – к её тайному сожалению, и они, выждав на всякий случай ещё немного, принялись за дело. Первуша забрался на спину круглолицему и темноволосому Ратайке, на него вскарабкался Тюря, а Цветанка невесомой белкой взлетела на его плечи. Живая башня пошатнулась немного, но Цветанка успела ухватиться за верхний край забора, и ребята кое-как устояли. Правда, раздался один из звуков, за которые Ратайка и получил своё прозвище: от плохой еды у него всё время пучило живот.
«А ну, тихо там», – грозно зашептала Цветанка.
«Давай скорее, а то тяжко», – прокряхтел Ратайка.
Заветные яблоки были уже совсем близко и манили своими гладкими, блестящими боками, в которые так и хотелось смачно впиться зубами. Подтянувшись, Цветанка перекинула ногу через забор и ухватилась за ветку. Спелые плоды со стуком посыпались наземь от сотрясения, а одно весьма чувствительно стукнуло Цветанку по макушке – только шапка смягчила удар. Зашипев от боли, Цветанка, впрочем, не стала медлить и затрясла дерево что было сил. Часть яблок падала на улицу, часть – в сад, а под деревом стояла богато одетая девочка с тёмной косой, перекинутой на грудь и спускавшейся ниже пояса. Заслоняясь рукой от падающих плодов, она смотрела на воришку во все свои карие с вишнёвым оттенком глаза. Ресницы её поражали своей длиной и густотой: Цветанке даже свысока было видно, как они прекрасны – будто щёточки из собольего меха. Нутро сначала заполнилось щекотным теплом, а потом сладко стиснулось в жадном желании прильнуть ртом к испуганно приоткрытым губкам: это было привлекательнее, чем предвкушение самого лучшего из яблок, в изобилии висевших на ветках совсем рядом. Откуда это в ней? Цветанка сама не знала толком. До сих пор, когда она видела целующиеся парочки, она лишь глупо хихикала в кулак, как и её приятели, а сейчас сама была не прочь попробовать. Но вот странность: поцеловать ей хотелось не парня, а девочку. Вот эту.
