Том Хольт: “Белоснежка и Семь Самураев”
Глава 1
Однажды, в большом лесу стоял маленький домик.
Не все маленькие домики в большом лесу милы или очаровательны или даже безопасны. Некоторые забиты по самую крышу украденными радио-приемниками для машин; в других хранятся самогонные аппараты для производства лунного сияния, называемого так потому, что одна неосторожно уроненная спичка может привести к вспышке, видной с Луны. А есть и такие, в которых живут страшные серые волки, одетые, как бабушки эпохи королевы Виктории, но, впрочем, это уже никого, кроме них самих, не касается.
Но этот конкретный домик действительно мил. По дверному косяку подобно молодым служащим в иерархии крупной корпорации карабкаются розы. В маленьком, но аккуратном садике вовсю цветут цветы; причем на этот раз это не опиумные маки, не заросли коки и не коммерчески выгодные виды кактуса для производства мескаля. Если же Вы все еще сомневаетесь, то заметим, что дверь домика - ярко-красная и с большим круглым медным молотком, что в здешних краях является чем-то вроде зашифрованного сигнала.
Это говорит о том, что по всей вероятности, если Вы войдете в домик, то не будете удавлены, заколоты, задушены подушкой или съедены, хотя Вы можете запросто умереть от неизлечимого отравления чрезмерной слюнявостью. Если Вы особенно наблюдательны, то, возможно, будете в состоянии прийти к дальнейшим заключениям относительно живущих здесь, ибо возле порога висят семь ярких курточек и шляп, а дверной косяк достигает лишь 120 см в высоту.
Заключительные доказательства находятся на заднем дворе, куда жители домика выносят мусор. Вам не придется пачкаться, копаясь в мусорных мешках: робкие и застенчивые обитатели леса с острыми как бритвенные лезвия когтями уже давно их разорвали, и теперь мусор разбросан по полянке, как конфетти в ветренный день. Здесь примерно 320 пустых банок от пива, 49 раздавленных картонных коробок из-под пиццы, грамм 150 сигаретных бычков и пепла, несколько поросших зеленой шерстью глыб сыра, предметы нижнего белья, слишком заношенные для стирки, а потому вышвырнутые, скомканные и все еще крепко пахнущие уксусом газеты и толстый рулон журналов, в которых маленькие страницы, большие картинки и не особенно много новостей.
Итак, в этом, стоящем в большом лесу, маленьком домике, сами по себе живут семь маленьких человечков, и никто за ними не следит. Никто не моет и не убирает. Никто не готовит им восхитительных, полезных для здоровья, нежирных и не содержащих излишнего холестерина блюд с изобилием овощей вместо чипсов в буром соусе; никто не напоминает им, что надо снять грязные ботинки при входе; никто не выбрасывает их старые удобные свитера, улучив момент, когда они не смотрят. Как это печально! Ужасно, ужасно печально!
Но не беспокойтесь. Все это сейчас изменится; ибо в любую минуту бедная измученная девушка спотыкаясь выйдет из леса в 20 метрах на восток от двери. Она увидит дружелюбный домик с веселенькой красной дверью и направится прямо туда, как учуявшая свежую кровь пиранья. И где-то через неделю, Вы не узнаете это место. Это неизбежно; так должно произойти. Никакой силе на Земле этого не предотвратить.
Так ведь…?
Красивая.
Обворожительная. Захватывающая. Потрясающая. Великолепная. Неземная.
Убедившись, что ничего не изменилось, с последнего любования, Злая Царица отвернулась от своего изображения в зеркале, отодвинула скрытую в стене панель, и включила ток. Поверхность зеркала замерцала голубым светом.
Она нахмурилась и забарабанила пальцами по ручкам кресла. Уже в течение некоторого времени она старалась набраться смелости и обновить эту практически устаревшую систему; медленная реакция, совершенно недостаточная память и мало ли что еще. Единственное, что можно было сказать в ее пользу так это то, что она работала. Едва.
Где-то за зеркалом начала кружиться тьма. Царица наблюдала как она медленно сгустилась в кружащийся мягкий клубок, который в свою очередь превратился в нечто более человеческое. Царица зевнула. Теоретически ей надо было бы давно к этому привыкнуть, но на самом деле ее раздражение росло с каждым днем. Она заерзала.
Клубок тьмы превратился в голову пожилого мужчины, седого и морщинистого, с холодными голубыми глазами и жесткой складкой губ, но объятого такой атмосферой одиночества и отчаянья, что даже царица, которая его туда и посадила, не любила слишких долгих разговоров с ним. Сначала он показал свой профиль, затем его лицо повернулось пока их глаза не встретились.
Запускаю ДОС, - сказала голова. Подождите, пожалуйста.
Голова исчезла, и на ее месте появилось ярко раскрашенное изображение ткущего паутину паука. Первоначально, царица хотела изобразить этим добродушное ожидание, но теперь картинка ее раздражала. По крайней мере, ей хватило ума, чтобы отключить веселенькую песенку, которую насвистывал паук, когда она его только установила. Уж если ей так захочется довести себя до безумия, существует масса гораздо более достойных и интересных путей.
И когда она уже начала подумывать, что с ее зеркалом что-то не так, паук внезапно исчез, а старик вернулся. Он едва заметно кивнул ей. Хорошо. Наконец-то.
Царица прочистила горло. С такой негибкой системой было необходимо изъясняться ясно; иначе никогда не знаешь, что можешь получить.
“Свет мой, зеркальце, скажи, и всю правду доложи,” — произнесла она голосом, который обеспечил бы ей место диктора на любой радиостанции Вселенной, — “Кто на свете всех милее, всех румяней да белее?”
Старик оскалился. “Неправильная команда или имя файла,” — сказал он. “Пожалуйста попытайтесь снова.”
Что? Ах, ну да. Черт. Она сказала да вместо и. Она нахмурилась и повторила снова и на этот раз старик спокойно посмотрел на нее и сказал:
“Белоснежка всех милее, всех румяней и белее.”
Злая царица резко подняла голову. “Повтори,” — сказала она. Голова моментально передвинулась на несколько миллиметров в позицию, в которой она находилась до предыдущего утверждения. “Белоснежка всех милее, всех румяней и белее.”
Царица вздохнула. “Календарь,” скомандовала она, и голова плавно превратилась в симпатичную картинку старомодной записной книжки с парящим над страницами плоским карандашом. Она дважды щелкнула пальцами, и страницы начали переворачиваться.
“Стоп,” — скомандовала она. Она заметила, что следующий вторник у нее почти свободен, если не считать обеда с Джоном Хуком и визита к парикмахеру от которого вполне можно было отказаться. “Вставь новую запись на вторник, пятнадцатое,” — сказала она. “От четверти одинадцатого до полудня: убить Белоснежку. Запись окончена.”
Двигающийся карандаш все записал, а, записав, рассыпался случайными точками. Царица щелкнула пальцами и старик появился снова.
“Ладно,” — сказала она. “Это все. Свободен.”
Старик кивнул. “Это закончит вашу сессию Зеркал,” — сказал он. “Окей или отменить?”
” Окей.”
Раздался легкий шорох, и зеркало, как будто бы мигнуло; затем Царица увидела лишь свое безупречно прекрасное лицо. Она поизучала его минутку, полезши за пудренницей; затем, убрав проглядывающую розовость, она поднялась, задула свечку и мелодраматично прошагала из комнаты.
Хотя стало темно, зеркало продолжало тихонько мерцать - с такими старыми моделями это случается часто. В дальнем углу комнаты что-то прошелестело.
“Мы внутри,” - прошептал тоненький голос.
По полу промчались три белые мыши в той типичной мышиной манере, как будто ног у них нет, а всех их тащат на веревочке. Они взобрались на занавеску, съехали по шнуру, пролетели подобно Тарзану и приземлились на каминной полке прямо под зеркалом.
“Нам повезло,” — прошептала мышь. “Тупая стерва оставила его включенным.”
Все три мышонка пошевелили носами. “Вы готовы к этому?” — прошипел один из них. “Мы можем нажить себе массу неприятностей.”
Двое других удостоили труса презрительного взгляда. “Возьми себя в руки, а?” — пропищал мышонок, который заговорил первым. “После всего, на что мы пошли, чтобы здесь оказаться, уже не время дрожать руками.”
“Лапами,” — перебила третья мышь. “Давайте, ребята, придерживаться выбранной роли. Просто ради интереса,” —добавила она, — “почему все же мыши? Я терпеть не могу мышей.”
“Потому что это единственная возможность забраться сюда. Послушайте, мы либо делаем это, либо нет. Давайте примем решение прямо сейчас, прежде чем продолжим.”
“Я это обдумал. Давай же, Сестрица, где твое чувство юмора?”
“В этот костюм не влезло. И прежде, чем ты спросишь мужчина я или мышь, вспомни, что я ни то ни другое.”
“Двое других явно проигнорировали последнее замечание. “Ладно,” — сказала первая мышь, — “хватит. Голосуем поднятием руки.”
“Лапы.”
“Поднятием руки. Все за? Так, Сестрица, двое против одной. Мы это делаем.”
