(с) Дмитрий Казаков
[email protected]
ЧЕРНОЕ ЗНАМЯ
Черное знамя
Я могу жить лишь в двух различных формах.
В качестве разума, поставленного на службу лжи,
или в качестве телесной оболочки,
поставленной на службу убийству.
Альбрехт Хаусхофер
Германия, 1939
Под хмурым небом осени.
1.
22 сентября 1938 г.
Казань
За время, что Олег провел вдали от столицы, здание министерства мировоззрения изменилось мало.
Такси, привезшее Одинцова на площадь Евразии, развернулось и укатило, а он стоял и смотрел так, как будто видел это все в первый раз – могучие колонны из багрового гранита, широкая лестница, золоченые ручки дверей, громадные окна, закрытые изнутри тяжелыми занавесками цвета спекшейся крови.
Зримое воплощение мощи ведомства Паука, раскинувшего свою паутину по всему миру.
Плетущего ее неутомимо, извергающего потоки информации, что растекаются в стороны, проникают в каждый дом, в казармы солдат и в хибары пастухов, в кабинеты чиновников и квартиры ученых.
Да что там в дом, невидимые нити пробираются в голову каждого гражданина Вечной Империи, и опутывают его мозг серым клубком, прорастают внутрь, и этот гражданин начинает думать так, как нужно, так, как предписано...
Образ колоссальной паутины заставил Олега вздрогнуть, холодок побежал от макушки к копчику. Он поежился, поднял воротник плаща, защищаясь от ледяного ветра, и тяжело, постукивая палкой, зашагал по тротуару.
Совсем не так – легко и быстро – как привык.
И совсем не туда, куда привык – вот к этим широким дверям, чтобы пройти через них, небрежным кивком ответить на приветствие охранника, и дальше на третий этаж, где располагается отдел общей пропаганды…
Проклятье, к чему ворошить то, что осталось в прошлом?
Но ведь сам попросил таксиста высадить его именно здесь, хотел посмотреть, вспомнить… Поддался идиотскому порыву, хорошо зная, что ни к чему хорошему это не приведет, что пропуск его аннулирован, и что предписание за подписью того же Паука закрыло Одинцову Олегу Николаевичу путь во «дворец» министерства мировоззрения.
Над Казанью царил холодный сентябрьский день, в серой пелене, затянувшей небо, кое-где проглядывали пятна голубизны. Редкие прохожие то и дело поглядывали вверх, на лицах читалась опаска – благодаря тому же Пауку, раструбившему на весь мир о невиданной победе, все знали, что несколько дней назад самолеты империи атаковали Суэцкий канал, и многие теперь ждали ответного удара англичан.
Глупость… ни один самолет, даже дальний бомбардировщик не доберется до Казани.
Ни у Британии, ни у Франции, ни у Японии нет таких аэродромов, откуда можно угрожать столице. Даже Москва в безопасности, разве что Питер может подвергнуться нападению, да и то очень вряд ли.
- Олег! Ты? – негромкий окрик ударил в спину, заставил Одинцова сбиться с шага.
Он неловко, едва не запнувшись о палку, повернулся.
Застывший у обочины большой черный «Линкольн Зефир» блестел, точно начищенный ботинок. Задняя дверца была распахнута, и от нее к Олегу шагал плотный мужчина во френче, и на усатой физиономии его красовалась привычная кривая усмешка.
- Я, - сказал Олег. – Кто же еще?
- Ну, я бы не сказал, что ты сильно похож на прежнего себя, - как и главный корпус министерства, Владимир Кирпичников, тайный советник, начальник отдела общей пропаганды и талантливый журналист, пишущий под псевдонимом «Ставский», за последнее время изменился очень мало.
Те же быстрые движения, скрип сапог, запах табака, взгляд уверенного в себе человека и крепкое рукопожатие.
- После того взрыва в Стамбуле поговаривали, что ты… разное, - сказал Кирпичников, и улыбка его, ничуть не изменившись, стала вдруг фальшивой, как радостный оскал дешевой куклы. – Я был не против, чтобы ты вернулся, но это сам шеф решил… ты понимаешь, он сказал, что мы должны идти в будущее, и что инв… такие люди не в силах выдержать наших нагрузок… ты же сам знаешь, что это правда.
- Да, я понимаю, - проговорил Олег, испытывая желание закрыть глаза, чтобы не видеть самодовольной физиономии бывшего начальника. – Ты не беспокойся… все будет нормально.
- Да, конечно, конечно, само собой, - в голосе Кирпичникова прорезалось облегчение. – Увидимся как-нибудь, ты же теперь тоже в столице будешь? Ладно, я побежал, встретимся как-нибудь, обязательно, вот только в делах просвет наступит.
Он еще раз потряс руку Одинцова, и заторопился прочь.
Дверца машины захлопнулась, «Линкольн» рыкнул мотором и мягко вял с места – к той лестнице, около которой еще недавно стоял Олег. Кирпичников прихватит с сиденья пухлый портфель из коричневой кожи, набитый бумагами, взбежит по ступенькам, и вскоре окажется в своем кабинете, где в углу стоит…
Нет, об этом лучше не думать.
Олег отвернулся и, сгорбившись, заковылял дальше.
В декабре будет семь лет, как столицу перенесли сюда из Петрограда, и за это время Казань изменилась так, что старожилы только качали головами, превратилась из захолустного губернского города в центр исполинского государства. Здесь, между рекой Казанкой и озерами, снесли множество старых зданий, кирпичных и деревянных, им на смену пришли современные монстры из бетона и стали.
Но вид их Олега сейчас не радовал – серые гладкие стены, похожие на слепые глаза окна.
- «Империя»! «Империя»! Свежий выпуск «Империи»! – прокричал мальчишка-разносчик, пробегая мимо. – Наступление в Китае! Частичная мобилизация в Германии и Чехии!
Одинцов совершенно не знал старую Казань, но был в курсе, что улица Единства, по которой он сейчас шагал, ранее именовалась Воздвиженской.
Когда свернул на боковую улочку, в глаза бросилась висящая на стене афиша – на заднем плане взрывы, столбы огня и дыма, на переднем - героические лица Николая Черкасова и его тезки Крючкова, облаченных в солдатскую форму, и надо всем этим надпись «Варшавский гамбит».
На экраны вышел очередной фильм о победоносной войне тридцать второго года, второй германской, как ее прозвали в народе.
Приведет ли к триумфу нынешнее противостояние, где Империя сражается с недавними союзниками?
Вновь стало холодно и неуютно, Олег невольно поежился.
Нет, проклятье, пусть об этом думают политики и генералы…
Ага, а вот и то здание, что ему нужно – табличка сбоку от двери дает понять, что принадлежит оно министерству мировоззрения, как и «дворец» на площади Евразии, вот только тут все намного скромнее. Вторая, побольше, но обычными, не золочеными буквами, и без герба, сообщает, что здесь располагается «Институт изучения евразийской истории «Наследие».
Задворки государства Паука, его собственного удельного княжества.
Скрипнули петли, заскрежетала дверная пружина, и Олег оказался в полутемном вестибюле. Ощутил запах сырости, поймал вопросительный взгляд расположившегося в застекленной будке вахтера.
- Добрый день, - сказал Одинцов. – Мне нужен отдел личного состава.
- Это вам вон туда, - вахтер показал. – Ближняя дверь… да-да, вот эта.
За дверью обнаружился короткий коридор, а в нем еще двери, но в отличие от первой, снабженные табличками – «Начальник отдела», «Канцелярия», «Архив», «Бюро учета личного состава».
В последнюю Олег и вошел.
Из-за заваленного папками письменного стола на него недружелюбно покосился клерк в темном костюме – худой и сутулый, прыщавый лоб, очки на носу, сальные черные волосы; типичная канцелярская крыса, бюрократический червь-паразит, какие были и в старой империи, и в Январской республике, есть и сейчас.
Такие твари находят пищу всегда, и извести их не проще, чем крыс и тараканов.
Наверняка состоит в партии, один из «подснежников», из тех, кто вступил ранней весной тридцатого года, когда даже до самых тупых дошло, что Павел Огневский и ведомая им ПНР берут власть в России, причем крепко и надолго.
- Вам что? – буркнул клерк.
- Оформиться, - сказал Олег, стараясь говорить спокойно.
Что бы там ни болтал Кирпичников, он здоров, он в полном порядке.
- Садитесь, давайте документы, - велел клерк.
Одинцов не без опаски присел на ветхий стул, и выложил на стол папку из черной кожи. Сотрудник отдела личного состава открыл ее, поправил очки, и принялся одну за другой изучать бумажки.
- Так-так-так, - сказал он. – Одинцов Олег Николаевич, девяносто седьмого года рождения. Верно?
- Верно.
- А где характеристика из партии? Ага, вот она… - клерк удовлетворенно потер ручонки. – Годится… так… Статский советник? Отдел общей пропаганды? Владимир третьей степени, Белый Крест Тенгри, премия Махмуда Ялавачи...
Лицо его вытянулось, глаза округлились, а Олег заскрипел зубами – к чему упоминать обо всем этом, о званиях и наградах, которые еще недавно казались столь важными, а теперь потеряли значение?
