Расстояние - Георгий Константинович Левченко

ПРЕДИСЛОВИЕ

Счастливое младенчество

Аркадий, в данном произведении первый, родился в уютной и счастливой советской семье, если людей, живших в Союзе в конце 30 годов 20 века можно назвать счастливцами. Отца и мать он запомнил плохо, урывками, поскольку потерял их в возрасте пяти-шести лет во время войны, сначала его, потом и её. Как они познакомились, кем были их родители, он не знал, помнил только, что маму звали Татьяной, а папу Иваном, что ютились они втроём в маленькой комнатушке коммунальной квартиры, крайней справа в конце длинного прямого коридора, вечно заставленного всякой рухлядью, выброшенной другими жильцами, в котором постоянно сохло бельё, в том числе и их. Комната располагалась в углу дома на третьем этаже и имела, к счастью её обладателей, целых два окна. Резво бегая ребёнком по коридору, Аркадий волей-неволей заглядывал в чужие помещения, в которых имелось лишь по одному окну, от чего их скромное жилище казалось ему особенным, исключительным среди унылых пустых конурок.

Аркадий Иванович не был непоседливым, задорным дитятей, с двумя сверстниками из одной с ним квартиры он не дружил. Они были старше него на полтора и два года, и раз снеся от них побои в два с половиной года от роду, он никогда более не общался с мальчиками и сильно их боялся. Не отличался он и хорошим здоровьем, а после того как родители отдали его в детский сад, болеть стал часто и подолгу, перенеся за год с небольшим почти все детские недуги. Однако, как и все детишки, Аркаша любил смеяться и веселиться, играть с отцом, когда у того находилось время, делая всякие штуки вроде шалаша из стульев и одеял посреди комнаты.

Иван работал слесарем на заводе, уходил из дома затемно и возвращался в сумерках, что было особенно заметно осенью и зимой, когда за окном стоял холод, усиливающий чувство ускользающего времени, посему ни разу не отказал сынишке, несмотря на постоянную усталость, в просьбах вроде: «Пап, а пап, давай сегодня поплаваем на пароходе. Я буду капитаном, а ты главным матросом». Ребёнок у него родился в 23 года, матери тогда не исполнилось и 19. Оба приехали из деревни, сами будучи почти что детьми. Их ежедневные скромные обеды за столом – мать с сыном чуть раньше, она забирала его из садика, отец много позже – отдавали именно деревенским бытом и особенно запомнились подрастающему мальчику интимностью, камерностью царившей обстановки и особой ноткой задушевности, бывшей результатом того, что никого у всех троих кроме них самих больше в мире не осталось.

Много позже Аркадий Иванович тщился вспомнить хотя бы черты лиц отца или матери, но постоянно терпел неудачи, от которых в его душе укоренилось исключительно мерзкое чувство предательства самых близких в жизни людей. Папа представал в памяти большим, сильным, тёплым, разумным, весёлым и абсолютно надёжным существом, а мама – мягкой, нежной, ласковой, любящей, заботливой – ничего конкретного, особенного, что было бы присуще только им. Лишь при мысли о них уже у зрелого мужчины к горлу покатывал ком, глаза наливались слезами, и он чувствовал исключительное одиночество, бессмысленность своей жизни, причём случалось это вдруг, сразу и совсем невпопад от любой ничтожной вещицы, попавшейся на глаза, которая напоминала ему о родителях. В его память затесалась только одна картина, которая при своём появлении неизменно порождала чувство, что он увидел её совсем недавно: на улице стояла ночь и шёл беспросветный ливень, а в комнате было светло и тепло; он лежал на кровати, только что привезённый из родильны и заботливо положенный на неё слабой после родов матерью; отец стоял в задумчивой позе у окна.

А вот обстановка их комнаты, других помещений квартиры, находившихся в общем пользовании, почему-то задержались в его воображении. Прежде всего, посередине маленького уютного жилища, даже ребёнку казавшегося слишком тесным для троих человек, стоял массивный круглый стол, всегда покрытый белой скатертью, поскольку его коричневая столешница хоть и не раз лакировалась отцом, всё равно выглядела поцарапанной. Под ним, едва-едва прикрывая пол, лежал потёртый бардовый половичок, вёдший от двери к окну напротив, а над ним – тусклая лампа с абажуром, горевшая тихими долгими вечерами. Слева от двери вдоль стены стояла маленькая кроватка для мальчика, чьё изголовье загораживала большая кровать родителей у единственной глухой стены. Днём обе накрывались покрывалами, под которыми лежало по подушке и тёплому пуховому одеялу одинакового размера (мальчик в своём утопал), вдетому в неизменно чистые пододеяльники на таких же простынях, стираемые и выглаживаемые Таней каждую субботу. У окна напротив двери умудрялся помещаться старый и затейливый комод с резной облицовкой и постоянно ржавыми замками, несмотря на периодическую смазку, коими в конце концов перестали пользоваться, с массой выдвижных ящичков и белой плетёной салфеткой на крышке, в котором, а ещё в массивном шкафу из той же серии, стоявшим между окнами в углу, хранились все нехитрые пожитки этой семьи. По правую руку от двери возвышалось нечто вроде буфета, на верхних полках которого расставлялась имевшаяся у них посуда, а на нижних – крупы, сахар, соль и прочее, редко когда накапливавшиеся в количестве более двух-трёх мешочков. Стены комнатушки некогда выкрасили в светло-голубую краску примерно до уровня человеческого роста, оставшаяся поверхность и потолок в придачу побелены извёсткой, а половицы – натёрты мастикой. В довершении всего в комнате имелось три стула, теснотища была ужасная, и, чтобы сынишка где-то мог играть, отец переворачивал стол вверх тормашками и ставил на пол, превращая его в занимательную для маленького мальчика конструкцию.

Ребёнком Аркадий Иванович не любил посещать кухню, хоть соседи, которых он не запомнил, относились к его семье дружелюбно, однако их скопление в данном месте и громкие разговоры на непонятные темы сильно пугали мальчика. Когда мама звала его, чтобы отнести на стол или принести ей что-нибудь из еды или посуды, он не сразу откликался, потом быстро забегал, хватал, выбегал и нёсся в их комнату, громко топоча коротенькими ножками по грубым деревянным половицам. Пару раз, а то и больше во время своих ребяческих набегов Аркадий спотыкался о хлам в коридоре и падал с размаха, вдребезги разбивая чашку или тарелку, которая была ему поручена. Родители его ругали не сильно, добрые были люди, скорее, соседи больше возмущались на непоседу, однако мальчик сам чувствовал себя настолько виноватым, что неизменно рыдал в голос после каждого происшествия. Но это в мирное время, во