⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Добрыня Никитич
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
озьму гусли звонкие, яровчатые да настрою гусли на старинный лад, заведу старину стародавнюю, бывальщину о деяньях славно-русского богатыря Добрыни Никитича. Синему морю на тишину, а всем добрым людям на послушанье.
В славном городе было, во Рязани, жил муж честной Никита Романович со своей верной женой Афимьей Александровной. И на радость отцу с матерью у них рос-подрастал единый сын, молодёшенький Добрыня Никитич.
Вот жил Никита Романович девяносто лет, жил-поживал — да и преставился.
Овдовела Афимья Александровна, сиротой остался Добрыня шести годов. А семи годов посадила сына Афимья Александровна грамоту учить.
И скорым-скоро грамота ему в наук пошла: научился Добрыня бойко книги читать и орлиным пером того бойчее владеть.
А двенадцати годов он на гуслях играл. На гуслях играл, песни складывал.
Честная вдова Афимья Александровна на сына глядит, не нарадуется. Растёт Добрыня в плечах широк, тонок в поясе, брови чёрные вразлёт соболиные, глаза зоркие соколиные, кудри русые вьются кольцами, рассыпаются, с лица бел да румян, ровно маков цвет, а силой да ухваткой ему равных нет, и сам ласковый, обходительный.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Добрыня и Змей
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
И вот вырос Добрыня до полного возраста. Пробудились в нём ухватки богатырские. Стал Добрыня Никитич на добром коне в чисто поле поезживать да малых змеёнышей резвым конём потаптывать.
Говорила ему родна матушка, честная вдова Афимья Александровна:
— Дитятко моё, Добрынюшка, не надобно тебе купаться в Почай-реке. Почай-река сердитая, сердитая она, свирепая. Первая в реке струя, как огонь сечёт, из другой струи искры сыплются, а из третьей струи дым столбом валит. И не надобно тебе ездить на дальнюю гору Сорочинскую да ходить там в норы-пещеры змеиные.
Молоденький Добрыня Никитич своей матушки не послушался. Выходил он из палат белокаменных на широкий, на просторный двор, заходил в конюшню стоялую, выводил коня богатырского да стал засёдлывать: сперва накладывал потничек, а на потничек накладывал войлочек, а на войлочек — седёлышко черкасское, шелками, золотом украшенное, двенадцать подпругов шелковых затягивал. Пряжки у подпругов — чиста золота, а шпенёчки у пряжки — булатные, не ради басы-красы, а ради крепости: как ведь шёлк то не рвётся, булат не гнётся, красное золото не ржавеет, богатырь на коне сидит, не стареет.
Потом приладил к седлу колчан со стрелами, взял тугой богатырский лук, взял тяжёлую палицу да копьё долгомерное. Зычным голосом кликнул паробка, велел ему в провожатых быть. Видно было, как на коня садился, а не видно, как со двора укатился, только пыльная курева завилась столбом за богатырём.
Ездил Добрыня с паробком по чисту полю. Ни гусей, ни лебедей, ни серых утушек им не встретилось. Тут подъехал богатырь ко Почай-реке. Конь под Добрыней изнурился, и сам он под пекучим солнцем приумаялся.
Захотелось добру молодцу искупатися. Он слезал с коня, снимал одёжу дорожную, велел паробку коня вываживать да кормить шелковой травой-муравой, а сам в одной тоненькой полотняной рубашечке заплыл далече от берега.
Плавает и совсем забыл, что матушка наказывала… А в ту пору как раз с восточной стороны лихая беда накатилася: налетел Змеинище-Горынище о трёх головах, о двенадцати хоботах, погаными крыльями солнце затмил. Углядел в реке безоружного, кинулся вниз, ощерился: «Ты теперь, Добрыня, у меня в руках. Захочу — тебя огнём спалю, захочу — в полон живьём возьму, унесу тебя в горы Сорочинские, во глубокие норы во змеиные!» Сыплет искры, огнём палит, ладится хоботами добра молодца ухватить. А Добрыня проворен, увёртлив, увернулся от хоботов змеиных да вглубь нырнул, а вынырнул у самого у берега. Повыскочил на жёлтый песок, а Змей за ним по пятам летит. Ищет молодец доспехи богатырские, чем ему со Змеем-чудовищем ратиться [1], и не нашёл ни паробка, ни коня, ни боевого снаряжения. Напугался паробок Змеища-Горынища, сам убежал и коня с доспехами прочь угнал. Видит Добрыня: дело неладное, и некогда ему думать да гадать… Заметил на песке шляпу-колпак земли греческой да скорым-скоро набил шляпу жёлтым песком и метнул тот трёхпудовый колпак в супротивника. Упал Змей на сыру землю. Вскочил богатырь Змею на белу грудь, хочет Змею отрубить все три головы. Тут поганое чудовище взмолилося: «Молоденький Добрынюшка Никитич! Ты не бей, не казни меня, отпусти живого, невредимого. Мы напишем с тобой записи промеж себя: не драться веки вечные, не ратиться. Не стану я на Русь летать, разорять сёла с присёлками, во полон людей не стану брать. А ты, мой старший брат, не езди в горы Сорочинские, не топчи резвым конём малых змеёнышей».
Молоденький Добрыня, он доверчивый: льстивых речей послушался, отпустил Змея на волю-вольную, на все на четыре стороны, сам скорым-скоро нашёл паробка со своим конём, со снаряжением. После того воротился домой да своей матери низко кланялся: «Государыня матушка! Благослови меня на ратную службу богатырскую».
Благословила его матушка, и поехал Добрыня в стольный Киев-град. Он приехал на княжеский двор, привязал коня к столбу точёному, ко тому ли кольцу золочёному, сам входил в палаты белокаменные, крест клал по-писаному, а поклоны вёл по-учёному: на все на четыре стороны низко кланялся, а князю с княгиней во особицу. Приветливо князь Владимир гостя встречал да расспрашивал:
— Ты откулешний, дородный добрый молодец, чьих родов, из каких городов? И как тебя по имени звать, величать по изотчине?
— Я из славного города Рязани, сын Никиты Романовича да Афимьи Александровны — Добрыня, сын Никитич. Приехал к тебе, князь, на службу ратную [2].
А в ту пору у князя Владимира столы были раздёрнуты, пировали князья, бояре и русские могучие богатыри. Посадил Владимир-князь Добрыню Никитича за стол на почётное место между Ильёй Муромцем да Алёшей Поповичем, подносил ему чару зелена вина.
А князь Владимир между тем по столовой горнице похаживал, пословечно государь выговаривал:
— Ой вы гой еси, русские могучие богатыри, не в радости нынче я живу, во печали. Потерялась моя любимая племянница, молодая Забава Путятична. Гуляла она с мамками, с няньками в зеленом саду, а в ту пору летел над Киевом Змеинище-Горынище, ухватил он Забаву Путятичну, взвился выше лесу стоячего и унёс на горы Сорочинские, во пещеры глубокие
