и особый путь. По опросам «Левада-центра» (тогда еще не признанного иностранным агентом), 46 % населения РФ считали наказание для участниц Pussy Riot адекватным; важная поправка: опрос проводился еще до приговора — можно сказать, что почти половина населения страны поддержала грозивший Pussy Riot срок до семи лет.
Государство оказалось не только соавтором, но главным истолкователем этой акции. Выдвинув на авансцену самые консервативные церковные круги, тех самых активистов и хоругвеносцев, что видят в церкви прежде всего карающий меч, оно показало сторонникам Pussy Riot: церковь — это в первую очередь они, бородатые мракобесы, требующие все раздавить и растоптать, лицемерные священнослужители, и ничего кроме. С другой стороны, для оппонентов акции Pussy Riot оказались символом либералов и оппозиции вообще — под маской движения «За честные выборы» скрывались наследники большевиков, осквернявших храмы. Власть смодерировала этот конфликт таким образом, что смогла как бы подняться над ним — а из поля общественного внимания в процессе естественным образом выпали и феминистская повестка, и протест против слияния церкви с государством, и все прочее, что вкладывали в свою акцию Pussy Riot. С какого-то момента конфликт вокруг Pussy Riot превратился в противостояние мракобесов, которые хотят надзирать и наказывать, и либералов, у которых нет ничего святого. Общество как будто разделилось на два непримиримых лагеря — и не осталось ничего кроме.
Дело Pussy Riot — та точка, в которой власть начинает разыгрывать карту оскорбленных чувств. Государство как бы переворачивает левую западную повестку, от лица которой выступают Pussy Riot: чувства дискриминируемых групп в ней оказываются важным политическим фактором, а их боль и обида становятся средством борьбы за свои права. Политкорректность эпохи третьего срока оберегает чувства не тех людей, что стремятся защитить себя от подавления и насилия, — но тех, от лица которых выступает сама власть: ветеранов, верующих, патриотов, сторонников «традиционных ценностей» и официальной версии истории. Искусствовед Борис Гройс говорил в связи с акцией Pussy Riot: «Если какие-то люди были невидимыми, присутствовали в социальном поле в зоне невидимости, а акция Pussy Riot сделала их видимыми, — то честь им, Pussy Riot, и хвала. Они добились своего художественного результата. Другое дело, как вы теперь оцениваете то, что вы увидели». Возможно, власть заметила этих людей и оценила их потенциал несколько раньше — в той же очереди к поясу Богородицы, — но процесс над Pussy Riot действительно смог их мобилизовать, структурировать и собрать в политическое целое. Возникает целый аппарат, следящий за тем, что могло бы задеть их чувства, втолковывающий лояльной аудитории, как и почему их чувства были задеты, и пускающий в ход силовые санкции. В результате спектакль, который посмотрела от силы тысяча человек, становится известен всей стране, а твит с пятью просмотрами распространяется на миллионную аудиторию — все для того, чтобы сплотить ее через гнев и раздражение в адрес очередных «кощунников». Отчасти этот дисциплинарный механизм уже воспроизводит сам себя, без постороннего усилия: зрители ходят в театр или читают новости лишь для того, чтобы найти нечто оскорбительное — и просигнализировать в соответствующие инстанции, и всем понятно, что этим заявлениям могут в любой момент дать ход — как было с показаниями свечницы ХХС, которой акция Pussy Riot нанесла такой моральный ущерб, что она не могла на следующий день нормально пересчитать деньги.
Многие во время процесса над Pussy Riot говорили, что форма или место проведения акции кажутся им не слишком удачными, — но говорить об этом, пока участницы находятся в тюрьме, совершенно невозможно: как заметил на круглом столе в редакции «Большого города» библеист Андрей Десницкий, «суд их в каком-то смысле оправдал; он их осудил, но в нравственном плане, к сожалению, снял любые претензии к ним». Кажется, критиковать Pussy Riot и задавать им вопросы не станет удобно никогда — даже спустя годы после того, как участницы группы отсидели свою «двушечку», а Надежда Толоконникова ушла в дрейф по волнам мирового шоу-бизнеса, само слово «Pussy Riot» вызывает самую яростную реакцию — и провоцирует жесткие меры. Петр Верзилов, бывший муж Толоконниковой, выбегавший в форме милиционера на поле во время финала чемпионата мира по футболу — 2018, был впоследствии отравлен неизвестным веществом. Сейчас, когда я пишу эту статью, Мария Алехина и примкнувшие к ней активистки нового поколения получают все новые продления сроков заключения по так называемому «санитарному делу», некоторые участницы PR, на разных этапах примкнувшие к этой «открытой платформе», вынуждены были уехать из страны. Для нового поколения, занимающегося современным искусством или политическим активизмом, Pussy Riot — это уже иконы: их смелость и бескомпромиссность не вызывают сомнений, хочется быть как они. Консерваторы, выходившие когда-то жечь их портреты, переключились на новых «врагов веры и Отечества», их список не иссякает. В ситуации умело подогреваемой общественной конфронтации — как семь лет назад, так и сейчас — хуже всего слышно тех, кто видит в церкви не только бородатых мракобесов и понимает, что «либеральная общественность» не состоит из отмороженных сатанистов, кто мечтает о том, чтобы перформансы можно было критиковать, а о политических взглядах спорить, кто милости просит, а не жертвы. Ни один человек и тем более общество в целом не сводится к одномерной фигуре, покрашенной одной краской, — не этому ли учит нас церковь? Но на войне — даже если эта война искусственная и виртуальная — об этих тонкостях приходится забыть.
Присоединение войны. Что случилось 17 сентября 1939 года и почему мы должны об этом знать
(Дмитрий Бутрин, 2014)
Нет более позорной капитуляции, чем сознательный отказ узнавать. В первую очередь это касается истории. Дело даже не в том, что каждый элемент истории есть история семейная, и, отказываясь знать, мы заведомо разрушаем общество, в котором живем. Знать необходимо потому, что иначе вся история была напрасной. В отличие от нас те, кто ее прожил, не знали почти ничего, ибо знать и чувствовать — разное.
Например, знать, что именно произошло 17 сентября 1939 года (и в течение полувека именовалось «Воссоединение Западной Украины и Западной Белоруссии с СССР»), те, с кем это происходило, никак не могли. Многие истории начинаются именно так — в рамках обычной, все объясняющей и ничего не объясняющей логики.
17 сентября 1939 года советские войска вошли на территорию Польской Республики, оккупировав без всякого уведомления часть государства, находившегося в состоянии войны с Германией. 6 октября 1939 года все было закончено, Польша была в очередной раз объявлена понятием географическим и разделена на этот раз между Россией и Германией. Украина и Белоруссия по итогам этой войны-не-войны,
