Такова иерархия типов Данилевского. Прорех в ней, увы, еще больше, чем в его классификации. Ну, прежде всего, куда девался тип № 9 «новосемитический или аравийский» (в просторечии мусульманство)? Какие стороны человеческой деятельности развивал он и сколько у него «основ»? Хронологически он прямо предшествовал европейскому и потому его нельзя просто раскассировать, подобно китайскому или индийскому, но, с другой стороны, и сказать о мусульманстве Данилевскому нечего. Поэтому в иерархии типов
Там же, с. 404.
Там же. с. 407 (выделено автором).
Там же, с. 406.
Там же, с. 409.
оно попросту отсутствует. Не менее поразительно, что отсутствует и буддизм. На эту странную прореху обратил внимание еще Соловьев.
И она тем более существенна, что опровергает один из главных «законов» Данилевского, который гласит: «Начала цивилизации одного культурно-исторического типа не передаются народам другого типа».116 На это B.C. Соловьев резонно возразил, что Индия, занимающая самую низшую ступень в иерархии типов Данилевского и ничего, стало быть, потомству не оставившая, «передала высшее выражение своей духовной культуры — буддизм — множеству народов другого времени и другого типа, передала не как... почвенное „удобрение", а как верховное определяющее начало их цивилизации... Религия — индийская по своему происхождению, но с универсальным содержанием и не только вышедшая за пределы индийского культурно-исторического типа, но почти совсем исчезнувшая в Индии, зато глубоко и всесторонне усвоенная народами монгольской расы, не имеющими в других отношениях ничего общего с индусами, — религия, которая создала такую своеобразную местную культуру, как тибетская... и исповедуется пятью- или шестьюстами миллионами людей, рассеянных от Цейлона до Сибири и от Непала до Калифорнии, — вот колоссальное фактическое опровержение всей теории Данилевского».117
Глава седьмая
Национальная идея
Iирдыил Аналогичная неувязка получилась у Данилевского и с евреями. Следуя своему
«закону», он, естественно, настаивает, что «евреи не передали своей культуры ни одному из окружавших или одновременно живших с ними народов».118 Но ведь любой студент поставил бы его в тупик простейшим вопросом: как быть с Библией? Ни у Данилевского, ни у его наследников ответа на этот вопрос (так же, впрочем, как и на вопросы о мусульманстве или буддизме) нету. Ответил на него опять же Соловьев. «Религиозное свое начало евреи несомненно передали, с одной стороны, через христианство, грекам и римля-
Там же, с. 83.
B.C. Соловьев. Цит. соч., с. 369.
Н.Я.Данилевский. Цит. соч., с. 79.
нам, романо-германцам и славянам, а с другой, через посредство мусульманства, арабам, персам и тюркским племенам. Или и Библию нужно считать лишь почвенным удобрением?»119
И вообще, как случилось, что отсталый «одноосновной» народ сумел выработать универсальное вероисповедание, тогда как передовое «четырехосновное» славянское племя лишь заимствовало (причем, вопреки «закону» Данилевского) своё исповедание из чужого, греческого культурно-исторического типа?
Но все эти частные вопросы, на которые мы так, боюсь, никогда и не услышим ответов от наследников Данилевского, бледнеют перед самым важным пороком его теории, перед её племенной языческой гордыней. В конце концов всё, что попытался сделать Данилевский, это прикрыть наспех сооруженной теоретической схемой языческую ненависть к «не нашим». Все они без исключения — протестанты, католики, мусульмане, буддисты — все живут во лжи, одни мы монопольные обладатели абсолютной истины. И потому наша племенная миссия — крестовый поход против носителей лжи. Тем более, что увенчать её суждено кресту на Св. Софии. Мог ли не почувствовать этой гордыни Соловьев? Вот что писал он по этому поводу.
«Признавая протестантство отрицанием религии вообще, а католичество — „продуктом лжи, гордости и невежества" , Данилевский отождествляет христианство исключительное греко-российским исповеданием, которое и является таким образом единственным адекватным выражением абсолютной истины. А вместе с тем это исповедание признается специально просветительным началом одного русско-славянского культурно-исторического типа и в этом качестве не допускается передача его другим типам. Но с этим падает все воззрение Данилевского. Ибо тогда вместо десяти... культурных типов человечество должно делиться только на две безусловно несоизмеримые половины: с одной стороны, православный славянский мир, обладающий исключительным преимуществом абсолютной истины, а с другой, — все прочие племена и народы, осужденные пребывать в разных формах лжи. Перед этой безусловной противоположностью между истиною и ложью исчезают все относительные различия культурных типов, ибо,
B.C. Соловьев, цит. соч., с. 370.
как напоминает нам сам Данилевский, „отличие истины от лжи бесконечно"».120
Читатель не посетует, надеюсь, что так обширно цитируя Соловьева, я втянул его в этот длинный и на первый взгляд схоластический, а на самомделе вполне политический спор.Ужесли Константин Леонтьев, независимость мысли которого легендарна, признавался, что Соловьев был единственным в его время писателем, подчинявшим себе порою его ум, то нам и подавно не грех учиться у величайшего из русских политических мыслителей. Завершу поэтому критический разбор теории Данилевского еще одним замечанием Соловьева. «Идея племенных и народных делений, — говорил он, — столь же мало, как и юлианский календарь, принадлежит русской изобретательности. Со времен вавилонского столпотворения мысль и жизнь всех народов имели в основе своей эту идею национальной исключительности. Но европейское сознание, в особенности благодаря христианству, возвысилось решительно над этим, по преимуществу языческим началом и, несмотря даже на позднейшую националистическую реакцию, никогда не отрекалось вполне от высшей идеи единого человечества. Схватиться за низший, на 2000 лет опереженный человеческим сознанием языческий принцип, суждено было лишь русскому уму».121
Глава седьмая Национальная идея
с нами ьог! » Нет надобности, по-видимому, мнржить примеры отступлений Данилевского от научной корректности, христианского мировосприятия и даже элементарной логики. Искусственность его схемы очевидна. И с исторической, и с философской, и с религиозной точек зрения она не выдерживает даже первого прикосновения серьезного анализа. С такими «открытиями» автор не защитил бы диссертацию ни в одном уважающем себя университете. Уж слишком многим общеизвестным факсам противоречат его «законы» И слишком прозрачно, что скон-
Там же, с. 374-375 (выделено автором).
«Вперед,
Там же, с. 354.
струированы они были с одной-единственной целью — теоретически оправдать императивность конфронтации с Европой.
Вытекала эта императивность, по мнению Данилевского, уже просто из того, как и сам он нечаянно однажды проговорился, что «экспансивная сила России больше, чем у европейских государств».122 Если и могла она, начиная с Петра, играть роль одной из великих держав Европы, то «не иначе как скорчиваясь, съеживаясь, не давая простора своим естественным стремлениям, отклоняясь от совершения своих судеб».123 Другими словами, Петр замкнул её в европейский «барак», как скажет один из наследников ментора. Время, считает Данилевский, эту клетку ломать. Время дать простор своим «естественным стремлениям», своей «экспансивной силе». И если означает это войну с Европой за свое славянское «дополнение», то что ж, «есть нечто гораздо худшее войны, отчего война может служить лекарством».124
Лекарством, конечно, было именно это славянское «дополнение» и добиться его поэтому есть для России вопрос жизни и смерти, её «историческое предназначение». Не исполнив его, «не сделавшись представительницею славянского мира, [Россия], конечно, лишится через это исторической цели своего существования, представит миру жалкий образец исторического недоросля в громадных размерах», лишенного «внутреннего смысла и содержания».125 Больше того,
«если Россия не поймет своего назначения, её неминуемо постигнет участь всего устарелого, лишнего, ненужного... потерявшей причину своего бытия, свою жизненную сущность, свою идею, [ей] ничего не останется, как бесславно доживоть свой жалкий век, перегнивать как исторический хлам, лишенный смысла и значения, или образовать безжизненную массу, так сказать, неодухотворенного тела... распуститься в этнографический материал... даже не оставив после себя живого следа».126
