разобьемся, Грег цветочков пусть в воду накидает. У него много цветочков.
— Тьфу на тебя, — рассердилась, наконец, Оливия. — Вот не отдам вам дополнительные капсулы, и останетесь тут… как вам этот сказал — навечно.
Они стояли сейчас на пирсе, в некотором отдалении от группы пилотов, до сих пор обсуждавших бой. Над морем вставал сейчас золотистый закат, небо, уже почти очистившееся от облаков, превращалось из голубого в синее, и начал подниматься ставший уже привычным ветер, который всегда тут возникал вечерами. Он стихнет, когда сядет солнце, и над Берегом, над всем бесконечным Берегом начнется одна на всех ночь.
— А вам не страшно? — тихо спросила Оливия.
— Страшно, — признался Ит. — Неизвестность. Это всегда страшно. Он ведь тоже боится именно неизвестности, но только в нашем лице. Неизвестности и непредсказуемости. Он всегда был… излишне рационален.
— Я не про него, — покачала головой девушка. — Вообще, в принципе. Странно… мы ведь летаем, но почему-то боимся подняться выше, мы ведь даже до потолка подниматься не рискуем. Видимо, по той же самой причине — неизвестность. Цепляемся за то, что есть, и…
— И до определенного момента это правильно, — кивнул Скрипач. — И не надо. Сирин, побереги себя, пожалуйста. Понимаю, что это глупо звучит, но всё-таки. Мало ли что может произойти… потом. Так что ты будь умницей, ладно?
Против его ожидания Оливия не улыбнулась, лицо ее продолжало оставаться строгим и печальным. Она стояла, почему-то держа последнюю не отданную капсулу за спиной, и молчала.
— Ты не хочешь, чтобы мы улетали, — констатировал Ит.
— Да, не хочу. Вот возьму сейчас, и швырну эту капсулу в воду, — пригрозила она. — Может быть, мне тоже страшно. За вас. Может быть, я…
— Сказать тебе, кто ты? — вдруг решился Ит.
— Ну, скажи, — Оливия посмотрела на него.
— Ты — Оливия. Эри. Берта. Елена. И еще мириады женщин, которые знают. Знают, понимаешь? Ты — миллионы и миллионы, ты одна, но вас много. Всю твою жизнь тебя вело именно это знание. Не инстинкты. Не сиюминутные желания. Не поиск выгоды или быстрого счастья. Тебя вело, и продолжает вести то, что ты — знаешь.
— Но что я знаю? — горько спросила она.
— Истину, — пожал плечами Ит. — Что же ещё?
— Но какую именно?..
— Это надо спросить у тебя, — Скрипач усмехнулся, и вдруг легонько щелкнул Оливию по носу. — Если просто, то ты знаешь, как устроен мир. Правильно знаешь. Знаешь, что верно, и что ложно. Что плохо, и что хорошо. А еще ты почему-то знаешь про нас, точнее, про мириады нас, и это для чего-то нужно, но вот убей бог, я не знаю, для чего. Ты просто помни, что ты права, хорошо? И ты всё знаешь правильно. Веришь?
Оливия помедлила секунду, а затем несмело улыбнулась.
— Почему-то верю, — ответила она. — Нужно будет расспросить Таенна, наверное. Может быть, он сумеет рассказать какие-то вещи, которые я вроде бы знаю или помню, но не могу даже сама себе объяснить. Например, про парность. Или про пчелиные соты. Или про дороги в небе.
— Да, он сможет, — согласился Ит. — Он точно сможет. Видишь, не всё так плохо, Сирин.
— Сказал он, незаметно подбираясь к своей второй капсуле, — заметил Скрипач.
— А чего это — к моей?! — возмутился Ит. — Может, это твоя?
— Не, мои уже у меня в сумке, — погрозил пальцем Скрипач. — Сирин, отдай ты ему эту банку, и пошли с народом прощаться, наконец. А то нам взлетать скоро.
* * *
Общее прощание вышло коротким и каким-то скомканным — время поджимало, солнце уже почти утонуло в море, а над горами появились уже первые звёзды. Скоро пожатые чьи-то руки, скоро сказанные чьи-то напутствия, хлопки по спинам и плечам, и вот уже Ветер гонит лодку к первому самолету, и что-то говорит, но уже начинается самый настоящий мандраж, и поэтому то, что говорит Ветер, почти всё пролетает мимо ушей.
— Отойдите во вторую «бету», или по границе первой и второй. Чтобы, случись что, от города подальше… ну, вы поняли. Но не должно случиться, надеюсь, не должно… вы в вас верим, ребята, правда, все верим, все сейчас будем кулаки держать…
— Спасибо, — Скрипач перепрыгивает из лодки на поплавок, машет рукой — мол, отваливай. — Пока, Ветер! Чистого неба!
— И тебе тоже!
Ит, когда лодка подошла к его машине, тоже перешел на поплавок, и махнул рукой.
— Ты, это, лучше ты будь сейчас ведущим, — вдруг сказал Ветер.
— Почему? — с интересом спросил Ит.
— Ну, ты же старший брат-то, вот и давай, — объяснил Ветер.
— Всегда мне отдуваться, — усмехнулся Ит. — Ладно, договорились. Буду ведущим.
— И славно. Чистого неба!
— Чистого неба…
Лодка пошла к пирсу, оттаскивая от самолетов швартовочные буи. Ит запрыгнул в кабину, и заученным движением опустил на глаза летные очки-консервы с темно-фиолетовыми стеклами.
* * *
— Рыжий, помнишь, дети когда-то говорили — слабоумие и отвага? — спросил Ит. Самолеты, которые они отвели на всякий случай на порядочное расстояние от береговой линии, поднимались по спирали к ночному небу.
— Это не дети говорили. Это я говорил, когда три идиота малолетних на крыше высотки пикник устроили, — ответил Скрипач. — Им лет по двенадцать было, кажется.
— А, ну или ты говорил, — согласился Ит. — Так, поднимаем угол.
— Ты на сколько градусов хочешь?
— Давай еще пять прибавим, — предложил Ит. — У меня какое-то странное…
— Ой, перестань ты про свои ощущения! — рассердился Скрипач. — У меня голова разболелась, как не знаю что, а ты про ощущения опять!
— У тебя тоже? — удивился Ит. У него самого уже минут десять как начала болеть голова, сперва почти незаметно, но теперь боль усилилась.
— А, тогда про ощущения понятно, — заметил Скрипач. — Может, на кислород уже?
— Рано. Позже.
Еще до начала всей операции они заказали у трансфигураторов пару баллонов, и заранее установили их в кабинах. На всякий случай. Кто знает, что там, в этом небе…
— Две капсулы минус, — сообщил через некоторое время Скрипач. — У тебя как?
— Тоже. Заменяем.
Левой рукой, правой придерживая
