– Шесть су! – закричала тетушка. – Шесть су! Да тут одного риса на восемь су, а хлеба на все шесть.
– Правда, милая тетушка, я совсем не посчитал петуха, – продолжал Питу, – но ведь он с вашего птичьего двора. Это мой старый знакомый, я сразу узнал его по гребню.
– И все же он стоит денег.
– Ему девять лет. Это я украл его для вас из-под материнского крыла; он был с кулачок и вы меня же еще и побили за то, что я принес его, но не принес зерна, чтобы его кормить. Мадемуазель Катрин дала мне зерна. Он был мой, я съел свое добро, я имел на это право.
Тетушка, распалившись от гнева, смотрела на этого революционера испепеляющим взглядом.
У нее пропал голос.
– Убирайся! – прошипела она.
– Как, так сразу, после обеда, даже не успев переварить пищу? Ах, тетушка, это невежливо.
– Вон!
Питу, только что сев, опять встал; он не без удовольствия заметил, что в желудке его не нашлось бы места даже для рисового зернышка.
– Тетушка, – величественно сказал он, – вы плохая родственница. Я хочу доказать вам, что вы по-прежнему неправы по отношению ко мне, по-прежнему черствы, по-прежнему скупы. Что до меня, то я не хочу, чтобы вы потом всюду рассказывали, что я разбойник с большой дороги.
Он встал на пороге и зычным голосом, который могли слышать не только зеваки, присутствовавшие при этой сцене, но еще и незнакомые люди, проходившие в пятистах шагах оттуда, произнес:
– Я призываю этих славных людей в свидетели, что я пришел пешком из Парижа, где участвовал в штурме Бастилии, что я был голоден и валился с ног от усталости, что я сел отдохнуть и поесть в доме моей родственницы и что мне приходится уйти отсюда, так как меня здесь жестоко попрекают куском хлеба и безжалостно выставляют за дверь.
Питу вложил в свою обвинительную речь столько пафоса, что соседи начали роптать против старухи.
– Я – бедный путник, – продолжал Питу, – который прошел пешком девятнадцать миль; честный малый, которого господин Бийо и господин Жильбер почтили своим доверием, поручив ему проводить Себастьена к аббату Фортье; покоритель Бастилии, друг господина Байи и генерала Лафайета! И вот я призываю всех в свидетели – меня выгоняют.
Ропот усилился.
– И, – продолжал он, – поскольку я не бедный побирушка, поскольку когда меня попрекают куском хлеба, я плачу, вот экю, я отдаю его в плату за то, что я съел у моей тетки.
С этими словами Питу торжественно вынул из кармана экю и бросил на стол, откуда монета у всех на глазах отскочила и попала в миску с рисом, почти утонув в нем.
Это добило старуху; она опустила голову под бременем всеобщего осуждения, выражавшегося громким ропотом; два десятка рук протянулись к Питу, когда он вышел из лачуги, отрясая прах от своих ног; Питу скрылся из виду в сопровождении толпы людей, которые рады были пригласить в гости покорителя Бастилии и бесплатно предоставить стол и кров другу г-на Байи и генерала Лафайета.
Тетушка достала экю, обтерла его и положила в деревянную плошку, где ему в компании нескольких других экю предстояло ждать превращения в старый луидор.
Но кладя на место этот экю, доставшийся ей таким странным образом, она вздохнула и подумала, что, быть может, Питу, так щедро заплативший за еду, на самом деле имел право съесть все без остатка.
Глава 59.
ПИТУ-РЕВОЛЮЦИОНЕР
Отдав долг семейственным привязанностям, Питу мог вспомнить о привязанностях своего сердца.
Повиноваться приказу очень приятно, когда этот приказ согласуется с твоими тайными желаниями.
Итак, Питу взял ноги в руки и, пробежав по узенькому зеленому проулку, соединяющему Пле с улицей Лонне, бросился напрямик через поля, чтобы поскорее добраться до фермы Писле.
Но вскоре он пошел медленнее; каждый шаг воскрешал в нем множество воспоминаний.
Когда человек возвращается в родной город или деревню, он идет по своей юности, идет по ушедшим дням, которые, по словам английского поэта, ковром расстилаются под ногами возвратившегося путешественника.
На каждом шагу стук сердца будит в нас воспоминания.
Здесь мы страдали, там были счастливы; здесь мы рыдали от горя, там плакали от радости.
Питу не обладал аналитическим складом ума, но за последние несколько недель он стал мужчиной; он всю дорогу переживал прошлое и пришел на ферму матушки Бийо в растрепанных чувствах.
Когда он заметил в ста шагах от себя длинный ряд крыш, когда он поднял глаза на вековые вязы, которые склоняли голову к дымящим старым трубам, когда он услышал далекое блеянье и мычанье скотины, лай собак, скрип телег, он поправил каску на голове, проверил, крепко ли пристегнута драгунская сабля на боку, и постарался принять бравый вид, подобающий влюбленному и солдату.
Ему это удалось – поначалу никто не узнал его.
Работник поил лошадей у пруда; услышав шум, он обернулся и сквозь листву лохматой ивы заметил Питу, вернее, каску и саблю.
Работник застыл от изумления.
Поравнявшись с ним, Питу окликнул его:
– Эй, Барно, день добрый, Барно!
Работник, видя, что каска и сабля знают его имя, снял шапку и отпустил повод лошадей.
Питу с улыбкой прошествовал мимо.
Но это не успокоило работника; добродушная улыбка Питу была скрыта под каской.
Меж тем через окно столовой воинственного пришельца увидела мамаша Бийо.
Она вскочила со стула.
В то время в деревнях все были в тревоге. Ходили страшные слухи; рассказывали о разбойниках, которые вырубают леса и травят посевы.
Что означал приход этого солдата? Явился он как враг или как друг?
Матушка Бийо окинула Питу взглядом с головы до пят, она никак не могла взять в толк, почему при такой великолепной каске на нем крестьянские штаны, и колебалась между подозрениями и надеждой.
Неизвестный солдат вошел в кухню. Матушка Бийо сделала два шага навстречу. Питу, не желая уступить ей в учтивости, снял каску.
– Анж Питу! – воскликнула она. – Анж пришел!
– Добрый день, госпожа Бийо, – сказал Питу.
– Анж! О, Боже мой! Кто бы мог подумать; ты что же, завербовался в солдаты?
– Хм! Завербовался! – произнес Питу и снисходительно улыбнулся.
Потом огляделся вокруг, словно кого-то ища. Матушка Бийо улыбнулась; она угадала, кого ищет Питу.
– Ты ищешь Катрин? – спросила она напрямик.
– Да, я хочу засвидетельствовать ей свое почтение, – отвечал Питу.
– Она развешивает белье. Ну, садись, рассказывай.
– С удовольствием, – сказал Питу. – Добрый день, добрый день, госпожа Бийо.
И Питу пододвинул себе стул.
В дверях и на ступенях лестницы столпились работники и работницы, привлеченные рассказом конюха.
Каждый раз, как подходил новый человек, слышался шепот:
– Это Питу?
– Да, это он.
– Ну и ну!
Питу обвел старых друзей дружелюбным взглядом.
– Ты сейчас прямо из Парижа? – продолжала хозяйка дома.
– Прямехонько оттуда, госпожа Бийо, – Как поживает наш хозяин?
– Прекрасно, госпожа Бийо.
– Как дела в Париже?
– Очень плохо, госпожа Бийо.
– Ах!
Слушатели подошли поближе.
– Король? – спросила фермерша. Питу покачал головой и поцокал языком, что означало полное презрение к монархии.
– Королева?
На сей раз Питу вовсе ничего не ответил.
– О! – воскликнула г-жа Бийо.
– О! – повторили остальные присутствующие.
– Ну-ну, продолжай, Питу, – сказала фермерша.
– Проклятье! Задавайте вопросы, я отвечу! – воскликнул Питу, который не хотел рассказывать самое интересное, в отсутствие Катрин.
– Откуда у тебя каска? – спросила г-жа Бийо.
– Это трофей, – гордо ответил Питу.
– Что такое трофей, мой друг? – осведомилась добрая женщина.
– Да, верно, госпожа Бийо, – сказал Питу с покровительственной улыбкой, – откуда вам знать, что такое трофей? Трофей – это когда ты кого-нибудь победил, госпожа Бийо.
– Так ты победил врага, Питу?
– Врага! – презрительно усмехнулся Питу. – Разве дело в одном враге? Ах, милая госпожа Бийо, вы разве не знаете, что мы с господином Бийо вдвоем взяли Бастилию!
