плеча до пальцев. Зашивать даже пришлось. Отец еще и выпорол.
- За что?
- За дело, как ни странно. За то, что полез к демоновой твари. Я ведь и вправду тогда… дури много, злости тоже. А на ком её спускать?
От кошки всегда пахло странно… не шерстью, нет. Вереском? Пожалуй.
- Но куда подевалась, того не знаю. Может ушла, следом за Барвинихой? С кошками такое бывает.
Нет, не ушла. Не за нею. Я ведь помню. Барвиниху – нет, а кошку – ясно так.
Дмитрий поднялся, пусть и получилось не сразу.
Вот и все.
Наверное.
Или…
Что сказать? Что рада обретению родственника?
Я не слишком-то рада. Чужие мы люди. И пусть понимаю, что в случившемся нет его вины. Он и сам ребенком был, когда из дому сбежал. Но все равно обидно.
И горько.
А еще, по сути чужой он мне. Как и я ему.
- Спасибо, - говорю, потому что обида обидой, а вежливость – вежливостью. – Это… многое объясняет.
Дмитрий кивает и наклоняется, как-то криво, перекашиваясь на один бок. Пальцы разминают затекшие мышцы, а лицо снова кривится.
И мы с Лютом стоим. Он потому, что стою я. А я сама не знаю, почему не ухожу. Самое ведь время вежливо попрощаться. Зайти еще раз в дом, поискать там фотографии или хоть что-то из моего детства. Закрыть и уехать.
Кстати, если он маме достался, то сугубо теоретически теперь принадлежит мне? И если так, то надо какие-то бумаги оформлять? Или нет? Я в права наследства не вступала, а там, сколь помнится, срок ограничен. И кому теперь дом принадлежит?
- Дом, - дядя, если и не читал мысли, то думал в том же направлении, - я на себя оформил.
Сказал это виновато.
- Просто, чтобы не пропал. А то как выморочное имущество пошел бы. На тебя перепишу, если хочешь.
- Нет, - я подумала и поняла, что пусть в этом доме и прошло мое детство, но он все равно… чужой стал? Да и есть у меня уже один.
И его бросать неможно.
А этот… этот найдет себе хозяйку. Со временем.
- Отдай его той, которой он нужен будет, - я вдруг преисполнилась уверенности, что так оно и случится.
Скоро.
Весьма скоро.
Ни одно место не должно остаться без хозяйки. А это ждало… меня? Не знаю. Ждало. Надо будет заглянуть, попрощаться, поговорить с домом, попросить прощения, что бросила, и пообещать, что надолго он одним не останется.
- Хорошо, - кивнул Дмитрий. А затем задал вопрос, от которого я впала в легкий ступор. – В лес тебя отвести?
В лес?
Мне… не надо в лес.
Или…
- А есть смысл?
- Не знаю, - он все же распрямился. – Они людей избегают. Наших. Но если ты их крови, то выйдут. А надо ли тебе встречаться с ними – сама думай.
Думать.
Я бы думала… наверное.
Надо ли?
Еще одна родня, которая от меня открестилась. Ведь не могли же они знать, что мама осталась она, что меня родила. И если во мне действительно их кровь, то… то не та кровь, которая нужна, раз бросили.
И тогда логичнее было бы вежливо отказаться.
Развернуться.
Поговорить с домом да и уехать. Мне еще на кладбище, в конце-то концов.
- Отведи, - сказала я зачем-то. – Пожалуйста.
Лес.
Лес всегда меня манил. Тот дом, в котором я росла, стоял близко-близко к лесу. Или наоборот, это лес подобрался близко-близко к дому, выпустив любопытных березок, которые перевешивали ветви через старый забор. Лес разослал под ними земляничные полянки, где ягода была сочной и сладкой.
И я помню, как собирала её.
В корзинку, но больше все-таки в рот. А кошка, та самая ведьмина трехцветная кошка, забравшись на ветку, приглядывала за мной.
Сколько мне было?
Не знаю.
Знаю, что лес остался прежним. Даже воздух в нем, звенящий хрустальный, такой, который пить хочется. Я и пью, хватаю губами.
И там, в груди, тяжесть тает.
Тропинка… и снова из моего детства. Только раньше к ней выбирались грибы. Россыпью лисички, и рыжики еще с хрупкими шляпками и дырявыми ножками. Сыроежки разные, но их я брать боялась, вдруг да перепутаю с поганкой.
Белые тоже встречались, целыми семейками. И подосиновики. Я их больше остальных любила. Они крепкие, червивыми почти не бывают, а еще срез синеет, легко от иных грибов отличить.
Надо же…
Лес разный.
А тропинка вьется, ложится под ноги сама, и гудят над головой дерева, то ли от радости, что вернулась я, то ли удивляются, как быстро выросла.
Выросла.
Да…
Если все так, то… то они меня не бросили? Нет, не сходится. Я мало знаю о лесном народе, но те же оборотни не допустили бы, чтобы ребенок их крови в детдоме оказался. Наверное. А тут…
Я четко уловила, когда лес изменился.
Граница была… невесомая.
Это как в паутину угодить, которая почти невидна, но прикосновение липких нитей к лицу невозможно не заметить. Я и заметила.
Остановилась.
И не только я.
Дмитрий, который упрямо шел за мной, тоже застыл, обеими руками опираясь на березовый ствол. Кажется, я шла слишком быстро. Он тяжело дышал, а по лицу катились капли пота.
- Дальше… мне ходу нет, - сказал он сиплым голосом.
- А я, пожалуй, загляну в гости, - Лют стоял перед границей, разглядывая что-то, одному ему видимое. Потом кивнул.
И сделал шаг.
Обернулся.
Нахмурился.
- Дойдешь обратно?
- Куда я денусь, - отмахнулся Дмитрий. – Сейчас чуть постою. И потихоньку… надо лекарства давать. А то ж совсем худо будет.
Это уже было в сторону сказано. А он прислонился спиной к дереву. И бросать так нехорошо, но тропинка под ногами зовет, звенит голосами синих колокольчиков.
И белых.
И розовых.
Сколько их здесь. И никогда не видела, чтобы в одном месте и столько. Иду. Лют за мной. Не приближаясь, но и не отставая. Я же с трудом сдерживаюсь, чтобы не побежать, захлебываясь от счастья. Этот лес, он совсем-совсем другой.
Волшебный.
Как в сказке.
Деревья до самых небес. И кружевные кроны пропускают солнечный свет, который наполняет лес, как шкатулку. Доверху. И даже больше. И запах, хвои, ягод, грибов и смолы древесной. Цветов и трав, которых здесь великое множество.
Собрать бы.
Но…
Я останавливаюсь у поляны.
Дуб?
Надо же… нынешний кажется отражением того, с которым
