9.06.1991. 7 час. 45 мин.
Улица Черемисовка, 40. Меблированные комнаты Отта.
Я позволил себе поспать полтора часа, и, должно быть, зря: воздух в подвале был тяжеловат, и теперь я никак не мог преодолеть чугунную тяжесть во лбу и висках. От этого, а может быть, и от не до конца нейтрализованной вечерне-ночной выпивки, настроение было... о, именно в таком настроении господа гвардейские офицеры обожают пускать себе пули в благородные виски. Нам, к сожалению, такая роскошь недоступна, но помечтать – именно как о роскоши – почему бы и нет? Конечно, глоток коньяка смягчил бы мои страдания, но в быстрых ночных сборах я совсем забыл о своем переносном погребе, а среди всевозможных запасов, которыми был набит склад фирмы "Юп", спиртного не было ни капли. Душ не помог, из обоих кранов вяло сочилась тепловатая жидкость, из горячего – чуть более теплая. Тогда уж ничего не поделаешь – пришлось лезть в аптечку за эфедрином. Я уколол себя под язык – и скоро застучало в висках, похолодели пальцы, зато кто-то внутри меня решительно содрал липкую паутину с мозгов, с глаз, чугун куда-то вытек, вернулись силы. Я готов был к дальнейшему использованию...
Даже через эфедриновую эйфорию меня царапнула эта мысль. Да, так оно и есть, никуда не денешься... горькая, последняя гордость солдата, знающего, что им затыкают губительный прорыв и что долг... Эй, там, сказал я себе, без патетики, пожалуйста. Разберемся позже.
Якову сделали выгородку из стеклоблоков, там он и сидел на пару с "КРК" – сверхмощным раухером, не чета переносному "Алконосту", который был у него на турбазе. Теперь Яков мог, наверное, все на свете.
– Пан, – сказал он, оборачиваясь, – я уже хотел тебя искать. – Лицо у него было черное, глаза ввалились. – Началось. Объект видел девочек, вызвал помощь. К нему едут еще двое. И знаешь что – я допер, что это за 171 и прочее. Это "Алазани".
– А что? – сказал я. – Очень может быть.
– Еще хотя бы раз позвонят – тогда я точно пролезу.
– Смотри, не засветись.
– Я невидим. Я растекся знаешь как – о, по всему городу. С такой машиной...
– Ладно, Яша. Я поднимусь в комнату – если что...
Комната, которую мы снимали как бы под контору, находилась на втором этаже. Здесь все было как надо: стол, шкафы, масса всяких бумаг, диван... Сейчас мне навстречу попались бэшники Говоруха и Мальцев, волокущие куда-то огромный деревянный ящик с иероглифами на боку. В конторе сидел Венерт, старший группы Б, и Кучеренко с Герой.
– Ну, парни, – сказал я, – ваш выход.
Венерт тоже встал – хотя бэшникам в акциях участвовать не положено.
– Мне тоже придется ехать, – предупреждая вопрос, сказал он. – Не успели оформить доверенности на вождение.
– Как это?
Венерт развел руками.
– Да, Пан, – сказал Кучеренко. – Страшные очереди к нотариусам. Не знаю, что происходит.
– Придумай что-нибудь, Франц, – сказал я. – Дай на лапу.
– Придумаю, – пообещал Венерт.
Они ушли, я сел на диван и откинулся на спинку. Во рту стоял своеобразный эфедриновый привкус. Не приятный и не противный своеобразный. Так... сейчас важно не обмануться в своих ощущениях. Не принять ненароком ту легкую эйфорию, которую дает наркотик, за чувство удачи. Успеха. Да, и вот это... Я еще раз просмотрел составленный Яковом портрет человека, говорившего по телефону с номером 171-и-так-далее... Рост выше среднего, худой, лет двадцать восемь-тридцать, курит, родной язык грузинский, по-русски говорит свободно и почти без акцента, немецким владеет слабо, передние верхние зубы металлические... Н-да. С одной стороны – ничего существенного, а с другой – только по голосу... причем, сказал Яков, если он поговорит еще минут пять-семь, можно будет дать основные черты лица и кое-что из характера. Жаль, не получился второй собеседник, слишком скупые реплики... ну да ладно.
Нет, не это меня тревожило и не отпускало – тут мы все сделали правильно, разложили приманку и притаились в кустах... и вообще не о близящемся контакте с неким грузином тридцати лет, владеющим русским свободно и имеющим металлические зубы, мне следовало беспокоиться, а о зависшей в неясном положении совсем другой игре...
...что ж ты, калека, ни одного живого не взял, сказал Командор, хмурясь, так вот вышло, сказал Панин, вышло, проворчал Командор, вечно у вас выходит что-нибудь не то, ты просто не видел, что они с ней сделали, сказал Панин, ты думаешь, есть что-то, чего я не видел, возразил Командор, не знаю, сказал Панин, есть или нет, а я в себя пришел, только когда патроны кончились, понятно, сказал Командор, душа у нас нежная, и тут Панин взорвался, таким я его еще не видел, я думал, он бросится на Командора, и Командор тоже, наверное, так думал, стоял и ждал, белый, как костяной, но я не дал им драться, выгнал Командора на улицу, и через двадцать минут, отдышавшись, мы уже говорили о другом, а потом вдруг Панин, закрыв глаза, повторил: вы просто не видели, что они с ней сделали, ты хоть ее добил, спросил Командор, да, конечно, сказал Панин...
Зря я влез в это дело. Зря. Был шанс приоткрыть глаза – но он упущен. Черт знает, что это все может значить. Ладно, поработаем. Будет день, будет пища...
Ага, и вот еще... Я взял трубку и набрал номер.
– Да-а? – голос Кристы был сонный.
– Я тебя опять разбудил?
– Я еще не ложилась. Почему ты не пришел?
– Встретил старого друга и напился, как сапожник.
– Врешь.
– По-моему, от меня должно разить перегаром даже по телефону.
– Надо было привести его сюда. Нас тут как раз две несчастные одинокие женщины...
– Может быть, сегодня... Да, Криста, а кто эта девушка, которую я резал ножом?
– Ты? Ножом?
– А, ну да, тебя не было в тот момент... Девушка, которая так странно танцевала в библиотеке.
– Поняла. Это Таня Розе, она ведьма. Но, чтоб ты знал – с ней спать нельзя, потому что...
– Я пока не собираюсь. А где мне ее найти?
– Таня Розе. И с ней парень по имени Терс. Просто имя, ничего кроме. У них мистическая связь.
– Я спрашиваю – где мне ее найти?
– Не знаю. Ее Анни приглашала, а где сейчас сама Анни – не имею представления. Вечером сам у нее спросишь. Придешь?
– Опять будет нечто?
– Нет, будет тихо. Приходи, а? Что-то скучновато жить, понимаешь...
Жить ей скучновато... ах, елки... Я бросил трубку на рычаг, не попал – и еле успел остановить свою занесенную руку: хотел вмазать по аппарату. Стоп, машина. Начинается отходняк. Надо повторить, иначе будет скверно. Колоться не буду, просто высосу...
Телефон зазвонил – как взорвался. Я схватил трубку. Это был Панин.
– Приехали, – сказал он. – Идут.
– Ну, с богом... – у меня вдруг перехватило горло.
– Ничего, – сказал он. – Не волнуйся, Пан, все будет в порядке.
В порядке... в порядке... Что же, может быть, и будет все когда-нибудь в порядке – но без нас. Без нас.
9.06.1991. 15 час.
Кафе "Гензель и Гретель"
– Прошу вас, княжна, – Иосиф придвинул стул, слегка поклонился. Княжна улыбнулась и села. Сели и мы. – Княжна, позвольте представить вам: Игорь Валинецкий, Вахтанг Петиашвили. Господа: княжна Дадешкелиани.
– Лучше просто Кето, – сказала княжна.
– О, не лишайте нас удовольствия называть вас княжной, – сказал я. Поверьте, такое бывает не каждый день.
Наверное, я неприлично пялился на княжну: Иосиф поглядывал на меня неодобрительно. Но я просто не мог удержаться. О, как красива была княжна! Тревожно, я бы сказал – трагически красива. Бледное тонкое лицо, огромные темные глаза, нервный излом бровей. Тонкие пальцы, которым если что и держать, так гусиное перо. Между тем в материалах по "Пятому марта" имелся словесный портрет девушки-снайпера, составленный одним из немногих, кто уцелел после встречи с ней. Двадцать лет, волосы темные, вьющиеся... Возможно, это она и есть. Иосиф сидел по левую руку от нее, прямой, как шпага. Я еще раз восхитился мастерством Якова: Иосиф полностью совпадал со своим портретом. Единственное, чего Яков не мог уловить, был цвет волос: пегие, полуседые кудри Иосифа делали его значительно старше, чем он был на самом деле.
– В нашем распоряжении час, – сказал я. – На этот час мы можем гарантировать полную изоляцию этого помещения. Думаю, мы уложимся.
– Даже если и не уложимся, то сможем перенести разговор в другое место, – сказала княжна. – Не это главное. Как нам избавиться от взаимной подозрительности, я ничего не могу с собой поделать, но я не верю вам до конца...
– Согласитесь, что у нас больше оснований не верить вам, – сказал я.
– Да, больше, вы уже сказали свое слово здесь, в этом городе, а мы мы должны молчать, пока – молчать... И даже более того: мы просим вас остановиться... поверьте, ненадолго, на два-три дня...
– Так, – сказал я. – А вы понимаете, что сейчас наши подозрения лучше скажем, недоверие – крепнет?
– Да, понимаю, да, и все же – я буду продолжать просить вас, клянусь – ведь только так мы сможем добиться цели, иначе – все обернется прахом.
