Впрочем, автор увлекся, и сам, кажется, не заметил, как протянул свое повествование чуть ли ни в сегодняшний день. Даже приготовился заглянуть в будущий. Так, чего доброго, мемуары рискуют перестать быть мемуарами. Пора остановиться. ?
------------------------------------------------------------------------------------------------
? Когда завершал данную главу, демонстрируя в очередной раз проблески своей незрелой мысли, стало известно, что группа кинематографистов, числом - человек сто, отделилась от михалковского союза и официально зарегистрировала альтернативный союз, назвав его КиноСоюзом. Что тут скажешь? Все мы, в конце концов, - свободные люди в свободной стране. Нам никто не вправе мешать сочетаться в любых комбинациях. В Интернете увидел их первую пресс-конференцию. Там сидели четыре, условно говоря, сектанта, очередные снедаемые страстью непременно солировать, всегда располагаться лицом к аудитории, только бы не быть в зале, в массовке, так сказать. Они уверяли, что знают, как вывести русский кинематограф на мировой уровень или, хотя бы, сделать его востребованным на Родине.
Нельзя осуждать людей, имеющих такие благородные планы! Мне же, видимо, надо признаться в поражении. Мои призывы не делиться и не разрушаться в данном случае оказались не услышанными. Острые края разлома обнаружили себя со всей очевидностью. Теперь можно было бы и написанную главу подправить, подкорректировать, но не буду. Оставляю, как есть. Поскольку среди других была и моя точка зрения, пусть и она не забудется.
И - последняя пометка на полях: через неделю после того, как все это было написано, в Доме кино собрались не 1800 человек, что было бы достаточно для кворума, а 2300, и дружно избрали делегатов от Москвы на съезд для утверждения Устава. Приходится признать, что подавляющее большинство кинематографического народа все-таки за Никиту...
VIII. ПО ПОВОДУ И БЕЗ...
Заключительный раздел этой книги составлен из материалов, появлявшихся в свое время в периодической печати. Как и полагается, для каждого был конкретный или, говоря иначе, оперативный повод. Но я знал, что потом включу их в книгу воспоминаний, поэтому писал так, чтобы при всем тематическом разнообразии, они бы полноправно присутствовали на территории именно мемуарного жанра
Дядя Саша из "Ералаша"
Александр Хмелик весь свой талант драматурга посвятил тем, кого еще недавно величали "подрастающим поколением", а сейчас называют просто - тинэйджеры, или еще проще - поколение "некст". Сути это не меняет. Самый, может быть, сложный человеческий возраст - подростковый - драматичен по определению, в нем устанавливается душа, решается, каким быть человеку. Это вот и ухватил писатель еще в самой первой своей пьесе, появившейся почти пятьдесят лет назад и, как нынче бы сказали, ставшей знаковой для своего времени - "Друг мой, Колька!". Потом были не менее известные "Пузырьки", другие пьесы, успешно шедшие в театрах, дававшие возможность и в условиях идеологической односторонности высказываться ясно и с юмором о нетерпимости штампов в педагогике, о благой самоценности детской индивидуальности. В том же духе были и фильмы по сценариям Хмелика - по собственной пьесе "Друг мой, Колька!", "Бей, барабан!", "Мимо окон идут поезда", "Переходный возраст", "Вчера, сегодня и всегда" и другие.
В очень далеком теперь уже 1974 году Александр Григорьевич привез в Госкино СССР на Малый Гнездниковский состоящий из трех сюжетов первый выпуск детского юмористического киножурнала. Это был предварительный вариант, как бы на пробу, еще без названия. Приехал и очень юный Боря Грачевский, начинающий директор этой затеи. Сейчас он и директор-ветеран, и художественный руководитель киножурнала.
У взрослых был тогда сатирический журнал - "Фитиль" Сергея Михалкова. А почему бы не сделать нечто подобное на киностудии им. Горького для детей? - предложил Александр Хмелик. Предложил и сделал - и вот привез к начальству свой первый блин.
Сюжеты собравшимся очень понравились - смешные, дети-актеры великолепны, но как назвать журнал? "Фитилек" - как-то заемно. В объявленном среди детей конкурсе промелькнуло забавное предложение: "Ералаш". Хмелику оно приглянулось больше других. Оно и мне понравилось, но я как человек, который по должности и должен был "принимать", утвердить такое название не осмелился, проявил, так сказать, бдительность: лучше не надо, рифмуется с фамилией Ермаш. А Ермаш, напомню, был тогда министром кинематографии - наш общий начальник. Знаете ли, сказал я ребятам, это провоцирует на шуточки типа: "Пришел в кино Ермаш, начался ералаш" Или что-то подобное. Ермаш обидится. "Если хотите, - сказал им, - сами ему предложите".
Копию перенесли в просмотровый зал министра и показали ему. По окончании просмотра Саша сказал о проекте названия, а за одно и о возникших редакторских опасениях. Тот рассмеялся: "Ну, ерунда, какая! Хорошее название".
Хмелик тут же позвонил на студию: "Ермаш одобрил "Ералаш".
"Ералаш" по-прежнему существует, стали заслуженными деятелями искусств и Боря Грачевский, и еще раньше Александр Хмелик - дядя Саша из "Ералаша".
А я не стал министром. Потому, наверное, что был слишком бдительным.
Три жизни Михаила Глузского
Прощаясь с Михаилом Глузским, народным артистом СССР, ушедшим от нас на 83-м году жизни, мы, его осиротевшие зрители, поклонники, друзья, поневоле оглядываемся, пытаясь понять, что же на самом деле это было - его судьба?
Она уникальная. Она удивительный пример того, как актер неторопливо, без сует, но всегда мастерски играл бесчисленные эпизоды в бесчисленных фильмах, вроде "Ловцов губок", когда мы познакомились летом 1960 года на съемках в Судаке. Он был "старшим рыбаком" с несколькими репликами. То была его первая жизнь - неизменного и всегда верного (не подведет!) эпизодника.
Вторая началась встречей с прозорливым и безмерно талантливым ленинградским режиссером Ильей Авербахом. Надо было быть Авербахом, чтобы сквозь коросту, казалось бы, устоявшегося амплуа разглядеть в Глузском мудрого, страдающего, нежного академика Сретенского и позвать его на главную роль в фильм "Монолог". Но и надо было быть Глузским, чтобы так озаренно и с такой верой в свои возможности откликнуться на грянувший призыв судьбы. После этого и началась вторая жизнь Михаила Глузского. А было ему уже за пятьдесят.
И, наконец, последние годы, когда, казалось, кино захватили полуталанты в искусстве и таланты в добывании денег. Глузский вышел на сцену. И как! Их стариковский дуэт с Марией Мироновой в "Театре современной пьесы" у Райхельгауза - "Уходил старик от старухи" - потряс Москву не одним только актерским мастерством, но и заразительным состоянием счастья быть вот такими стариками - добрыми, умными, деятельными и веселыми.
Он не мог, не хотел уходить из искусства до последнего своего мгновения. Врачи были против, но он пошел играть в акунинской "Чайке" Сорина, потому что замены не было, а люди придут, сказал он. Он выехал на сцену в коляске, он даже встал из нее и играл, как прежде, а на следующий день ему ампутировали ногу. Так закончилась и третья его жизнь.
А все три, словно прораставшие одна из другой, и есть жизнь удивительного человека, Михаила Андреевича Глузского, рыцаря актерства, любой миг личного общения с которым умиротворял людские души, дарил удовольствием искреннего благорасположения к каждому. Он будто завещал нам: не отчаивайтесь, вы очень много можете, верьте тому, что в вас заложено, - и жизнь пройдет не напрасно.
2001
Ростоцкий завещал "стыд" и "совесть".
Когда Ростоцкого не стало, эту горькую весть разнесли все каналы телевидения. И, странное дело, у всех ведущих основным аргументом в доказательство выдающихся достоинств большого художника был такой: Ростоцкий много претерпел от властей придержащих. Получалось, что и "Дело было в Пенькове" не совсем было в Пенькове, и "А зори здесь тихие" могли оказаться сильно сокращенными, и "Белый Бим - Черное ухо" за что-то тоже получал по ушам.
Но если подобное и могло к кому-то иметь отношение, то только не к Ростоцкому! Суть его беспримерной по истинному героизму судьбы была отнюдь не в этом. Лучшие его фильмы имели и имеют грандиозный зрительский успех, а, значит, изначально получали огромные тиражи, которые обеспечивало государство; он был лауреатом Ленинской и нескольких Государственных премий, имел звание народного артиста СССР, десятилетиями был членом коллегии Госкино СССР. Это и многое другое с очевидностью свидетельствует о безусловном признании его верхами.
Чего греха таить, многие мэтры и полумэтры советского периода нашего кино на первой волне перестройки подрастерялись и, как бы забыв, чем они были на самом деле, принялись живописать свои "страдания" под гнетом тоталитаризма. У одного убрали два плана при окончательном монтаже, другого заставили сцену переснять, третьему тираж сократили и т.д. Это, казалось им, поднимало их авторитет в глазах новой, радикальной общественности. Авторы фильмов, лежащих на полке, вместе с критикой, по-новому ангажированной, примолкли, помнится, первыми: специальная комиссия, те ленты просмотревшая, только развела руками, - для пользы реального проката там действительно не обнаружилось ничего ценного.
