Кабы сотню таких набрать, можно бы невесть бог каких дел наделать.
С этого дня все начали готовиться в поход.
Нога Катеньева еще побаливала, но он решил не обращать на это внимания. Он надеялся на силу своего духа, который поможет ему побороть физическую боль. Дольше оставаться было опасно. Каждый день они могли быть открыты, и к тому же могли завязаться бои, после которых русская армия могла отступить еще дальше.
Фу-ин-фу, решившийся окончательно связать свою судьбу с судьбой его русских гостей, отправил пока свою жену в соседнюю деревню, а сам занялся приготовлениями к далекому и трудному пути. Согласно совету Петрова, который он вполне одобрил, Фу-ин-фу достал для Надежды Ивановны мужской китайский костюм и помог ей заплести косу по-китайски. В этом костюме, загорелая, обожженная солнцем, она выглядела хорошеньким мальчиком-подростком. Для Катеньева тоже была припасена китайская одежда. Одновременно с этим старуха, жена Фу-ин-фу, напекла целую гору кукурузных лепешек; запаслись китайским чаем и даже бутылкой ханшина.
На все эти приготовления потребовалось не более двух дней. Стали поджидать Петрова. Теперь, когда поход был окончательно решен, всеми овладело нетерпение поскорее пуститься в путь, испытать счастие.
Катеньев волновался больше всех. Из суеверного страха он не хотел обсуждать вслух подробности предстоящего похода и загадывать о его удачном окончании, но про себя он постоянно думал об этом. Иногда ему казалась вся затея невыполнимой; другой раз, напротив, он живо представлял себе, как они, преодолев все препятствия, трудности и опасности, доберутся наконец до русских войск. Он ярко рисовал себе картину встречи с товарищами и знакомыми, и в такие минуты сердце его усиленно билось и дух захватывало от волнения.
Надежда Ивановна тоже волновалась; ее больше всего беспокоило сомнение, хватит ли у Катеньева силы преодолеть тяжести пути; она очень боялась, чтобы дорогой ему не стало хуже и раны его не открылись. О себе она не думала вовсе. Она мысленно горячо молилась и просила у бога помощи. «Господи, соверши чудо!» — шептала она про себя, украдкой поднимая глаза к небу.
Беспокоился немного и Фу-ин-фу. Он знал, что, в случае неудачи предприятия, ему не миновать японской петли. Впрочем, как все сыны востока, Фу-ин-фу был в большой степени фаталист и успокаивал себя сознанием, что тому, чему быть, того не миновать.
Все с нетерпением ждали Петрова, как бы инстинктивно ища в нем руководителя и опору.
К вечеру пятого дня Катеньев и Надежда Ивановна так волновались, ожидая возвращения Петрова, что не могли спать, и вышли присесть на свою любимое местечко, к подножию огромного камня, заслонявшего пещеру. Ночь была темная, хотя и безоблачная. На недосягаемой глубине неба, точно огоньки далекой иллюминации, ярко горели бесчисленные звезды. Надежда Ивановна засмотрелась на них, и ей стало невольно грустно. По сравнению с этой волшебнограндиозной картиной недоступных человеческому уму пространств какой ничтожной соринкой являлась ей вся земля; а все их собственные страдания, горести, мечты и неудачи, наконец, сами они казались чем-то столь несоразмерно малым, столь ничтожным, что ей даже стало жутко...
— Вот,— думала она,—на большом пространстве земли, десятки тысяч людей истребляют друг друга. Решается огромная задача, ради которой приносятся в жертву многое множество человеческих жизней, человеческих счастий. Льются неудержимые слезы множества осиротелых семейств, несутся к небу горячие, страстные молитвы, раздаются стоны и вопли... Сколько ужасов и несчастий! Сколько безысходного горя, и как все это мелко, как скоро проходяще! Пока зародившийся в это мгновенье луч света достигнет хотя бы вон с той звезды до нашей земли, пройдет несколько сот лет, и не только нас, живущих и страдающих теперь, не застанет он здесь, но, может быть, к тому времени исчезнут с лица земли те государства, которые теперь с такой жестокостью воюют одно против другого. Все изменится на земле: разрушатся огромнейшие здания, вырастут новые города, явятся новые государства, новые народы...
— О чем ты задумалась, Надя? — тихо спросил Катеньев, наклоняясь близко к лицу девушки и стараясь разглядеть его выражение в ночном полумраке.
— Так... загляделась на звезды и думаю, что мы, со всею нашею историей и мировыми вопросами, не больше, чем муравьи, суетящиеся на своей кучке. Не правда ли?
— Ты философствуешь — это вредно,—засмеялся Катеньев.— Я как-то не умею так думать о вопросах отвлеченных. Мои мысли всегда вертятся вокруг чего-нибудь для меня близкого и существенного. Теперь я думаю о Петрове, и чем я больше думаю, тем более выясняю себе, насколько ОН' может быть нам полезным при нашем предполагаемомпутешествии. Какой-то внутренний голос мне говорит, что с ним мы благополучно проскользнем между японцами и доберемся до своих. Он нам может быть полезнее, чем Фу-ин-фу,.. Досадно, однако, почему он не идет... Я не хочу даже в мыслях допустить, чтобы он не вернулся. Как ты думаешь?
— Трудно сказать что-нибудь. Я даже хорошенько не знаю, что он затеял.
— Да и я не совсем понял, но догадываюсь, что он решился на какое-нибудь отчаянное предприятие...
Оба замолкли. Несколько минут длилось молчание. На этот раз первая заговорила Надежда Ивановна.
— Боря,— тихо произнесла она, — как ты думаешь, в случае чего, мы живыми в руки не дадимся? У меня есть яд, который я проглочу в последнюю минуту...
— А у меня револьвер,— перебил Катеньев,— последнюю пулю я сохраню для себя... Но зачем мрачные мысли? Или ты не веришь, что нам удастся добраться благополучно до своих?
— Я верю в божью милость... Но мне, признаться, все-таки страшно. Больше страшно, чем тогда, когда я шла к тебе. Тогда меня занимала одна мысль: застану ли я тебя в живых? Страх опоздать и найти тебя мертвым заслонял передо мною все остальные страхи... Я в те минуты о себе даже не думала. Для меня вопрос был не в том, попадусь ли я японцам или нет, а только лишь в том — жив ли ты еще?
— Милая моя, — с глубоким чувством проговорил Катеньев и, обняв девушку за талию, прижал к себе.
— А теперь,— продолжала та, прижимаясь своим плечом к его плечу, теперь, когда ты со мною, меня пугает мысль, что что-нибудь нас может вновь разлучить...
— Этого не бойся. Нас не разлучит даже сама смерть. Мы или пробьемся с тобой оба, или оба умрем. Другого выхода нам нет...
— Да, это так, — просто согласилась молодая девушка.— Что бы ни случилось, ни ты меня, ни я тебя не бросим... Наши жизни теперь
