Ответа не дождался. Может быть, Горбачеву и не показали мое письмо. На душе стало еще тревожнее. До меня дошли разговоры, что генералы в Генштабе стали подозрительно часто собираться, что ведут себя как-то странно, что в разговорах высших чиновников появились нотки пугливого ожидания чего-то необычного, которое вот-вот должно случиться.
Поскольку мои сигналы и предупреждения явно игнорировались, я расценил подобную реакцию как сигнал, что мне надо уходить из команды. Видимо, мои предупреждения ко- му-то показались слишком навязчивыми и толковались как действия человека, обиженного фактическим отстранением от власти, или еще по каким-то причинам, о которых можно только догадываться.
После моей отставки Горбачев сразу же отправился в отпуск, наплевав на мои предупреждения о возможности мятежа. К тому времени я, вероятно, уже ходил в «шпионах», а Крючков — в «преданных помощниках». Через несколько дней зашел к Янаеву — он остался за президента. Сидели долго. Крепко выпили. Он жаловался, что Горбачев запер его в «золотую клетку», ничего не поручает и ни о чем не спрашивает. У меня осталось впечатление, что Янаев в то время ничего не знал о готовящемся заговоре. Он все время рассуждал о том, что он мог бы делать в качестве вице-прези- дента, что он предан Горбачеву и будет ему помогать изо всех сил.
Через несколько дней по радио передали, что я исключен из партии. Как все это было организовано, рассказывать скучно. Решение ЦКК КПСС, подписанное неким Маховым, базировалось на официальном письме трех председателей районных контрольных комиссий Москвы: Бауманского, Первомайского и Сокольнического. В постановлении сказано: «за действия, противоречащие Уставу КПСС и направленные на раскол партии, считать невозможным дальнейшее пребывание А. Н. Яковлева в рядах КПСС».
В своем ответном заявлении о выходе из партии я еще раз написал, что «хотел бы предупредить общество о том, что в руководящем ядре партии сложилась влиятельная сталинистская группировка, выступающая против политического курса 1985 года... Речь, в сущности, идет о том, что партийное руководство освобождается от демократического крыла в партии, ведет подготовку к социальному реваншу, к партийному и государственному перевороту».
Свое письмо направил Горбачеву и в прессу. Это было уже четвертым предупреждением о мятеже. К сожалению, мои предупреждения оправдались, и не моя вина в том, что кому-то они казались беспредметными.
Так закончилась моя партийная карьера. Закончилась по совести. Если в страшные военные дни для моего Отечества я искренне вступил в партию, то в 1991 году я осознанно покинул ее. Я был честен в вере и столь же честен в отрицании ее. Возненавидел Ленина и Сталина — этих чудовищ, жестоко обманувших мой народ и растоптавших мой романтический мир надежд. Я давно понял, что общественное устройство, основанное на крови, должно быть убрано с исторической арены, ибо оно, это устройство, исповедовало дьявольскую религию Зла. Вот почему я и посвятил себя поиску путей ликвидации античеловеческой системы — надо было только не ошибиться в новом выборе. Конечно, это были только мечты, а не действия, но в одном я был твердо уверен уже тогда, когда Перестройка еще зрела в мечтах: этот путь должен быть исключительно ненасильственным и привести к свободе человека.
День, когда меня исключили из партии, совпал с завершением работы над «Открытым письмом коммунистам», в котором я писал об опасности реваншизма. Первый вариант этого письма я закончил еще 9 мая 1991 года. Долго дорабатывал, сразу же дать ему ход не решался. Создание Движения демократических реформ поставило это обращение на практические рельсы. 18 августа 1991 года я обсуждал его с Анатолием Собчаком у меня дома. Но письмо не могло быть напечатано, поскольку на следующий день в Москву вошли танки.
Кстати, до сих пор никак не могу поверить, что вся эта операция с исключением из партии произошла без ведома Генерального секретаря ЦК. Если без него, то логично предположить, что к этому времени была предрешена и судьба самого Горбачева. Если же он благословил эту акцию, то становится более понятным его равнодушие к моим многочисленным предупреждениям о надвигающемся перевороте. Ведь такие предупреждения делались не уличными гадалками, а человеком, стоявшим рядом с ним все эти драматические годы.
Наивность неисчерпаема. Я еще не хотел верить, что кампания против меня организуется определенными силами и людьми в КГБ. Но постепенно, день за днем, для меня все более очевидным становился факт, что люди этого ведомства решают определенную задачу — отодвинуть меня от Горбачева, что им и удалось. Как-то Виктор Чебриков (мы оба уже были в отставке) сказал мне: «Давай встретимся. Я расскажу тебе такое, что тебе и в страшном сне не привидится». Речь шла о нем, Чебрикове, Крючкове, Горбачеве и обо мне. Не успели мы встретиться. Умер Виктор Михайлович.
Татьяна Иванова в журнале «Новое время» пишет: «Не надо раскрывать архивы КГБ, но немножко полистать — можно. Найти там, например, кто нес на демонстрации плакат с мишенью, где в центре был портрет Александра Яковлева, в которого стреляет солдат. А текст был энергичен и краток: «На этот раз промаха не будет!». Найти, кто нес, кто писал, кто сочинял текст, кто вдохновил создание текста. И назвать эти светлые имена». Для справки скажу: обращался я в прокуратуру с просьбой отыскать моральных террористов, которые несли этот плакат. В рекордный трехдневный срок мне ответили, что найти не удалось. Вот и все.
Татьяне Ивановой косвенно ответил генерал КГБ О. Калугин: «Когда проходили в Москве демонстрации в поддержку компартии и социализма, там демонстранты несли плакаты: «Яковлев — агент мирового сионизма», «Яковлев — агент ЦРУ». Все эти документы были изготовлены в КГБ. На печатных станках КГБ» (Вечерняя Москва, 1992, 30 января).
В сентябрьском 2000 года номере журнала «Диалог» рассказывалось об одном «диссиденте» по кличке Михалыч, который работал на КГБ. История занятная. Его посадили, завербовали и выпустили. По заданию спецслужб сблизился с «почвенниками» — Сорокиным, Куняевым, Лобановым, Се- мановым, Прохановым. Уже в годы Перестройки в Москве появилась листовка о Яковлеве, который был в это время секретарем ЦК КПСС. Листовка «яркая, сочная, язвительная».
На поиски автора бросили «внушительные силы: сличали шрифты, копии от ксероксов, ставились задачи агентам». Наконец показали листовку куратору Михалыча по КГБ, который и доложил, что листовка написана Михалычем. Бобков наложил резолюцию о принятии каких-то мер. Но более высокие начальники решили «не выдавать» своего стукача. Михалыч, сообщает журнал, уже на пенсии, но, выполняя поручения спецслужб, продолжает консультировать разные фонды, партии, комитеты.
Я уже упоминал, что Крючков, еще работая в разведке, несколько раз буквально умолял меня познакомить его с Валерием Болдиным, заведующим общим отделом ЦК. Он объяснял свою просьбу тем, что иногда появляются документы, которые можно показать только Горбачеву, в обход председателя КГБ Чебрикова. К назойливой просьбе Крючкова я отнесся с настороженностью. Понимал, что этот проныра искал политические щели, чтобы проникнуть наверх — к первому лицу. К сожалению, я не устоял и переговорил с Валерием. Он отнесся к этой просьбе еще подозрительнее, чем я, длительное время уклонялся от неофициальных встреч. Но под натиском «улыбок вечной преданности», с которыми Крючков смотрел на Болдина на официальных совещаниях, тоже сдался. С этого момента Крючков ко мне интерес потерял, переключился на Болдина. Более того, начал за мной настоящую охоту, особенно после того, как я внес предложение о разделении КГБ на контрразведку, внешнюю разведку, президентскую охрану, службу связи и пограничную службу. Позднее это предложение было реализовано.
Конечно же, поддерживая выдвижение Крючкова на пост председателя КГБ, я не ждал от него благодарности, но все же... Особое омерзение вызывает то, что буквально через две-три недели после своего назначения Крючков показал свое подлинное лицо, открыто став в ряды противников Перестройки, заговорив снова о «врагах», «агентах влияния». Иными словами, активно начал подготовку государственного переворота, компрометируя одних, шантажируя других, вербуя третьих. Должен с горечью признаться, что я попался на удочку холуйских заискиваний и кошачьих повадок. Это была непростительная кадровая ошибка периода Перестройки, за которую я несу свою часть ответственности. Первый сигнал об этой грубой ошибке прозвучал на том пленуме ЦК, который избирал Крючкова в Политбюро. Когда Горбачев назвал его фамилию, раздались дружные аплодисменты. Били в ладоши выдвиженцы КГБ — секретари партийных комитетов разных уровней и рядовые члены ЦК.
