- Как вас осенило взять на героиню Барбару Брыльску? -спросил потом Эмиля.
- Ее долго не утверждали. Но Эльдар отстоял. Она чистая и возвышенная, такая - "не может быть". Быть не может, а есть! Точно для нашего сюжета.
Эмиля Брагинского уже нет. Эльдар Рязанов, как было сказано, делать римейк отказался. Осталось увидеть, что сделают подражатели. Увидели....
Р.S. Там, где Рязанов отказался, ничего путного и не получилось. А вот вторая "Карнавальная ночь" оказалось истинно рязановской. Критики набили ей шишек, а мне она очень глянулась - и все той же уверенной режиссерской хваткой, и Бабенко в главной роли, и при всем веселье - растворенной и ясно ощутимой грустью - от того, что вокруг творится, от того, что годы уходят... Позвонил Эльдару и поздравил с успехом.
Он будто чувствовал...
Об Эдвине Поляновском
Внезапно, в пылу работы, не стало Эдвина Поляновского. Навсегда оборвалось человеческое и творческое общение с человеком замечательным, выдающимся журналистом-писателем, нашим Эдом...
Хорошие люди после смерти как бы укрупняются, обретают новую значительность в глазах тех, кто их знал, - друзей, коллег, а в случае с Поляновским еще и тысяч, если не миллионов читателей.
Истинные таланты наделены даром прозрения. В их последних текстах вдруг обнаруживаются дополнительные, даже потаенные, смыслы. Он будто чувствовал... Он успел закончить и принес в редакцию свою последнюю работу - очерк-исследование "Поэт и палач". Волновался, сокращал "хвосты", вычитывал. Он всегда волновался перед публикацией, как артист перед выходом на сцену. Хотя за многие десятилетия работы в журналистике мог бы и привыкнуть. Не привыкалось. Привыкают заурядности, они равнодушны. У него же статьи, очерки, эссе выходили, но не было проходных. Каждый текст, как исповедь, на разрыв аорты, на кипящем градусе.
"Поэт и палач" появился в "Родной газете" 3 марта 2006 года. Это был рассказ о новых материалах, обнаруженных им и связанных с гибелью его любимого поэта Осипа Мандельштама. У него и книжка такая была - "Гибель Осипа Мандельштама", изданная в свое время в Санкт-Петербурге и в Париже издательствами Гржебина и "Нотабене", - на мой взгляд, истинный шедевр биографического жанра, написанная так, что душа читающего рискует расплавиться от восхищения виртуозным русским языком, но и от горького осознания несовершенства сущего, а точнее, общественного уклада, при котором национальных гениев, не дрогнув, отправляли в отбросы.
В этом своем последнем очерке Эд обронил как бы мимоходом: "Есть душа, пусть чуть живая, и есть дух. Надо отличать житейское от жизненного". Это сказано о Мандельштаме, а теперь звучит как сказанное о нем самом. Житейское теперь отступило, осталось жизненно важное, сущностное, о чем важно говорить и помнить. Он останется в моей, в нашей памяти как личность, которая буквально светилась благорасположенностью к людям, мгновенной готовностью прийти на помощь, поддержать, способностью восхититься даже малым успехом коллеги. И был высочайше требователен к себе. Ни одно слово в его сочинениях не было случайным, ни одно не стояло не на месте. Этим, то есть собственным примером, без всякой назидательности он давал пример молодым. И молодые им восхищались. И так учились. Не возраст главная разница среди пишущих, а мера таланта и профессионализма. Его лидерство мэтра было несомненно. Еще и поэтому уход его невосполним.
В творческом смысле он был не просто одарен, а озарен. Озарением его дарил поиск правды и жажда справедливости. В желании дойти до сути он был как кремень. Именно эта его особенность как творческой личности сделала имя Эд. Поляновский авторитетным и всесоюзно известным, когда он без малого сорок лет проработал в газете "Известния".
В "Родную газету" он перешел в конце 2004 года. И здесь развернулся с новой силой. "Я не могу потерять своего читателя", - говорил он, получавший горы писем после каждой публикации. Он верил в читательскую мудрость и сердечность, а читатели верили в мудрость и сердечность любимого журналиста. Все опубликованное им, взятое вместе, - словно искренний и доверительный разговор с теми, кому он нужен, кому мало пустопорожней глянцевой болтовни с голубыми и розовыми, а кому дорога еще и Родина с ее метаниями, страданиями и надеждами. Каждый его материал последних лет - это непременный поиск, лично им обнаруженные документы, встречи с людьми-свидетелями, с которыми до Поляновского никто встретиться не удосужился. Или не догадался. Бесценны эти ответы-рассказы, но сквозь сами беседы прорастает и образ автора - точного, справедливого, нравственного.
Здесь Эд путешествует во времени, возвращая честь герою войны, яростному подводнику Маринеско, он общается с певцом Козиным в Магадане, дописывая сегодня то, что важно сказать об этой судьбе именно сегодня, он разыскивает своих одноклассников - за долго до появления соответствующей интернетовской забавы - и на газетном развороте вдруг начинает дышать и сверкать многими красками наше время, обозначенное последними сорока годами минувшего века.
Следующая его работа должна была быть посвящена писателю Сергею Сергеевичу Смирнову, человеку, вернувшему честь и имена героическим защитникам Брестской крепости, кого сталинский официоз велел считать предателями. Поляновский хотел понять и объяснить трагедию и самого Сергея Смирнова: защитив достоинство безвестных солдат, он одновременно как писательский функционер вынужден был участвовать в весьма далеких от справедливости общественных кампаниях. Участвовал - куда деваться! Мучился. Таково было время, когда даже лучшие в нем не могли не попасть под исторические жернова. Как сказать, не солгав, но и не обидев несправедливо?
Поляновский делился своими сомнениями, на домашнем письменном столе остались горы черновиков. В последний раз уходя из редакции, сказал: "До 22 марта меня не трогайте, я заперся, работаю..."
Следующий персонаж, к которому он с волнением приглядывался, - дочь Деникина... И это - не сбылось. И теперь не сбудется.
Страшно предположить, что с уходом Эвина Поляновского окончательно опустился занавес над Большой Русской Журналистикой. Той, в центре которой - человек с его реальными чертами, страстями и проблемами. Не выуженная из Интернета пустопорожняя шелуха, кое-как трепливо изложененая, а выстраданный стиль, откровение, добытое потом и кровью. Не легкое развлечение, только разгружающее мозги и, по сути, унижающее человека, но призыв думать и действовать согласно здравому смыслу, морали и состраданию. С нагрузкой на мозги и сердце. Сам Поляновский верил, что дела наши общие поправятся, без этой веры не мог бы работать так, как работал. Он цитирует Мандельштама: "Я не отрекаюсь ни от живых, ни от мертвых". Теперь мы понимаем, почему он повторяет именно эти слова поэта. И почему следом в финале своего последнего опубликованного очерка приводит слова Ахматовой: "Это не должно быть забыто".
Мы всегда будем помнить тебя, Эвин Поляновский, дорогой Эд. Ты украсил нашу жизнь.
2006
Ворошиловский стрелок сложил оружие
Эпохи сменяют друг друга не в согласии с послушными календарями. Граница между ними пролегает по утратам их самых великих представителей, их воплотивших личностей.
Слово "великий" у нас девальвировалось, его присваиваем теперь и эпизодникам, особенно впечатляемся ранними смертями, которые, что говорить, всегда горько несуразны, но мы обязательно и тогда спешим обозначать свои переживания в терминах и оценках величия. Не жалко, пусть, но коварно сбиваются критерии - где в таком случае брать слова для тоски по истинно великим утратам?
Не стало Михаила Александровича Ульянова. Именно великого нашего актера и общественного деятеля. Немеешь, подыскивая слова для выражения горя и бессильного отчаяния, охватывающего тех, для кого отечественная культура не фоновой шум для меркантильных схваток, не развлечение на досуге, а все-таки судьба страны, состояние ее души, надежда на ее способность противостоять всяческим сквернам. Противостоять, чтобы вернулся изначальный смысл словам "совесть", "нравственность", "достоинство", "честь" и - "великий"...
Возможно, мои слова скользнут мимо сознания нынешних молодых, только начинающих жить. Оно естественно: у них будут свои великие, свершенное дедами уже растворено в атмосфере, освоено. Опершись на плечи, можно подниматься выше. Но что сказать тем, у кого на глазах протекла почти вся творческая жизнь Михаила Ульянова?! Это и старикам, и, надеюсь, молодым понятно.
Ровно сорок лет назад (ровно! - вот ведь какое совпадение) в Вахтанговском театре давали премьеру: "Варшавская мелодия" Леонида Зорина. Два действующих лица. Она - польская певица, он - советский ученый. Юлия Борисова и Михаил Ульянов. Я - молодой критик, сижу в зале. Но это только так кажется, что сижу в зале. На самом деле внутренне, душой, всем накатившим валом переживаний, я, как и весь зал, там, с ними, в их тоске по счастью, которое так и не состоялось по причине немилосердного советского закона, запретившего браки с иностранцами. Вся редкостно мужественная ульяновская суть и стать кровоточит и стенает в бесцельных страданиях, философия невозможного на наших глазах ломает его героя, отправляя в привычный быт, в дальнее забвение несбывшегося молодого ликования.
