предстанет в цифрах такой ужасающей геенной, которую ты (и даже я, не испытывавший
затруднений с поддержкой со стороны молодцов-артиллеристов из Артура и моряков с
залива) не можешь представить.** А ведь ещё есть и новые виды вооружения и снабжения -
механизация армии, развитие наших броневых экспериментов, удушающие газы, аэронавтика.
Кстати, известный тебе инициатор всей этой истории Р. предоставил мне при своём
(крайне эффектном) прибытии в Дальний американскую газету с описанием полётов бр. Райт.
За "адмиральским чаем" (зависть армии к комфорту моряков я полагаю вечной, впрочем, в
капитанской каюте "Варяга" заботливо сохранён и покрыт лаком весьма крупный кусок
обугленной и выгоревшей дубовой панели - память о Чемульпинском прорыве и напоминание
о "цене" этого комфорта), Р. рассказал мне о перспективах сих хлипких "этажерок". Говорил
он со знанием дела, чувствуется его изрядная подготовка в области воздухоплавания. Первым
человеком, с которым он хочет встретиться после войны (за исключением тебя, разумеется)
для серьёзной беседы, является профессор Жуковский из Московского Училища.***
Возможно, в другое время я был бы воодушевлён открывающимися перед российской
армией и флотом перспективами - но проклятые цифры повергали меня в уныние, и все
чудеса науки сейчас для меня всего лишь деньги, время и люди, которых нем так не хватает
для подготовки к грядущим испытаниям. Хватит ли у России сил оплатить счёт, который
выставляет нам неумолимое будущее? Не надорвётся ли основа державы нашей - простой
мужик - крестьянин, рабочий, мелкий мещанин?
Будучи брошен войною и в особенности осадою Дальнего в глубь народной солдатской
массы, я осознал, сколь мало мы, призванные править Россией, знаем всю глубину и всю
примитивность жизни огромного большинства нашего народа. Можешь ли ты представить,
что некоторые солдаты из самых коренных российских губерний считают нахождение в
армии (даже под неприятельским обстрелом) чудесным благом, ибо лишь в армии им впервые
доводится досыта поесть (ежели, разумеется, интендант вороват хотя бы в меру)? Меня в
самое сердце поразила услышанная от одного из крестьянских сынов ("одноножник" - так
описал он семейный свой надел, дав этим метким словом полную картину) поговорка "Коли
хлеб не уродился - то не голод, а голод - когда не уродилась лебеда". Однако же за столь
скудно питающее его Отечество он же готов драться с необыкновенным упорством и яростью.
Воистину, народное (в особенности крестьянское) долготерпение уступает только
долготерпению Господню, но если дойти до его края - несомненно, гнев народный лишь гневу
Господню и уступит. И если то напряжение, которое необходимо для сохранения Отечества
возложить на тяглые плечи низших сословий - может статься, что предел сей может быть
достигнут и без войны. В силах ли человеческих провести Россию по тонкой грани между
катастрофой военной и катастрофой экономической? Уповая на Господа нашего я, тем не
менее, знаю, что и Господь может отвернуться от России и её владетелей, буде неприлежание
их переполнит чашу терпения. Временами мне кажется, что та бездна, в которую я заглянул,
соотнося скучные цифры и опыт схватки, когда от одного-единственного патрона или снаряда
из миллионов может зависеть жизнь не одного, а тысяч человек, пожирает мои силы и волю.
Впрочем, Б. утешил меня чудной простонародной присказкой "глаза боятся, а руки
делают" и предложил положить на другую чашу весов всю нашу Россию и миллионы жертв
грозящей нам новой Смуты и заметил, что цена, в общем, невелика. Особенно, если, как он
высказался, "немного меньше внимания уделять балету, его примам и красотам Ниццы".
Я понял, в чей огород был брошен сей увесистый камень, хотел было возразить, но не
смог. К тому же Б. заметил, что во время второй, наверняка известной тебе войны, горец и его
санкюлоты смогли перекрыть ужаснувшие меня цифры многократно. Я уже слышал от Б. о
подростках, стоящих на ящиках у станков, о женщинах, ворочающих броневые плиты во имя
избежания ещё худшей доли. Ники, мы просто обязаны принять все меры, чтобы
нарисованные Б. картины так и остались в моём (его, и, как я полагаю, твоём) воображении.
Эта война близка к концу. Я не знаю, удастся ли нам избежать той, Б. уверен, что нет, -
но клянусь, я сделаю всё возможное, чтобы к грядущим испытаниям мы подошли готовыми
настолько, насколько это только возможно. Ты можешь использовать меня тем способом,
который сочтёшь благоразумным. Я видел маленький кусочек ада, когда японцы (не могу
называть их "узкоглазыми" - я сам слишком долго вглядывался в их смерть прищурившись,
через прицел, так что в плане "косоглазия" мы с ними на равных) сотнями ложились под
беспощадным свинцом пулеметов и шрапнелей. И если мы допустим, чтобы так же, тысячами
и миллионами, гибли русские солдаты - неважно, под немецким ли огнём, британским, своим
же, русским - тогда мы недостойны перед лицом Господа владеть этой землёй.****
Я верю в тебя, брат, верю в Вас, Ваше Императорское Величество. С нами Бог и Россия.
Михаил.
* Под литерой "Б" достоверно упоминается Василий Александрович Балк, в то время
один из офицеров-моряков Маньчжурского бронедивизиона, фактически и выдвинувший
идею его создания. В.К. Михаил тесно сдружился с ним в ходе боев, возможно потому, что
специфика нового на тот момент рода войск, связанного с техникой, была более привычна
флотскому, нежели сухопутному офицеру, возможно также, что в первое время дружеская
помощь Балка компенсировала недостаток боевого опыта Великого князя. Как бы то ни было,
но в достаточно короткий срок после прорыва дивизиона в Артур, Великий князь, по мнению
большинства исследователей, фактически возглавил войска первой линии, оставив за Балком,
в основном, руководство технически сложными вооружениями.
Выражаемое некоторыми отечественными и зарубежными исследователями мнение о
том, что так называемая "Михаиловская" тактика обороны разработана и внедрена именно
Балком, не выдерживает никакой критики. Флотский офицер Балк до получения опыта боевых
действий на сухопутье просто не имел возможности изучить в достаточной мере армейскую
тактику и законы войны на суше. К тому же сам Балк неизменно опровергал подобные слухи,
указывая на Великого князя как на истинного автора всех применённых в войне тактических
новаций, оставляя за собой лишь некоторые технические приоритеты.
**Интересно, что подразделения В.К. Михаила критическим образом не испытывали
недостатка в артиллерийской поддержке. Вероятно, предположение об ожидающемся в
будущих войнах "снарядном голоде" сделано им по результатам наблюдения за действительно
испытывавшими жестокую нехватку боеприпасов японскими войсками. Сам термин
"снарядный голод", вероятно, является эмоциональной калькой японского термина "dangan-
no-futtei". Однако японские проблемы проистекали не из недостаточности производства,
проявившейся затем в Великой Войне, а, скорее, из успешных действий на японских
коммуникациях как русского флота на море, так и русских казачьих отрядов в оперативном
тылу японской армии. Тем ярче вскрывается перед нами экономический и военный гений
Михаила Александровича, сделавшего столь глубокие выводы из анализа довольно
локального, хотя и эпического, сражения.
***Не существует достоверных данных о довоенном увлечении воздухоплаванием
адмирала Всеволода Федоровича Руднева, совершенно точно скрытого в данном тексте под
литерой "Р".
Однако действительно сделанное им еще осенью 1904-го года воздухоплавательному
кружку профессора МВТУ Жуковского крупное денежное пожертвование из "призовых"
средств на строительство аэродинамической трубы, теоретические и экспериментальные
исследования аэродинамики, вопросов прочности и теории полёта, можно считать отправной
точкой в развитии всей русской аэронавтики. Более подробно о роли адмирала Руднева в
становлении русской авиации читатель может узнать из книги "Русский Дедал" (граф А.А.,
Толстой, СПб, изд-во "Пальмира", 1949 г.)
****Вероятно, речь идёт о кошмарах, посещавших, по словам очевидцев, В.К, Михаила
в бытность раненым при при обороне Дальнего. Детали этих видений разнятся в описаниях
очевидцев, как и обстоятельства ранения, однако многие отмечают, что после недельного
