я даже не обернулась! Я просто боялась, что они догадаются о моем замысле! Я бегом бежала от них прочь! Больше всего я боялась в ту минуту, что папа с мамой пойдут вслед за мной и запрут дверь.
Я разделась, свернулась под одеялом в клубочек и затаила дыхание. Полчаса я лежала, не шевелясь, прислушиваясь к каждому шороху и моля Бога, чтобы меня не заперли.
А потом... потом я приступила к исполнению своего замысла. Не зажигая света, я оделась очень тепло, как обычно одевалась для прогулки по открытой палубе, затем тихонько приоткрыла дверь и, с опаской оглядевшись, помчалась по коридору в сторону противоположную от каюты дяди Поля. Я взлетела наверх по передней лестнице и со всех ног помчалась по открытой палубе, теперь — уже в другую сторону. С особенной прытью я проносилась мимо окон разных салонов и буфетов. Боялась, как бы меня не заметили, как бы не вернули с позором к родителям. Я даже чуть не сшибла одного стюарда. Он, удивившись, что-то спросил меня, а я, даже не глядя ему в лицо, прокричала по-русски: «Я к папе! Там мой папа!» Мне кажется, он все понял.
Моей целью был зимний сад, где я могла бы спрятаться, как Маугли. Никого вокруг уже не было, только в курительном салоне сидели какие-то господа и играли в карты. В общем, мне удалось проникнуть в сад незамеченной, и я очень гордилась своей храбростью. В саду еще ярко горел свет, но маленькой бойкой девчонке было где притаиться. Я укрылась в уголке за двумя низкими пальмами...
Там я просидела примерно с четверть часа, а может, и больше, представила себе своих родителей, перепуганных пропажей Анюты, и стала жалеть их. Я решила посидеть еще столько же, да полстолько же, а потом, пока они будут меня искать, тихонько проникнуть в каюту, забраться в постель и притвориться спящей, будто никуда вовсе и не девалась... Так я и решила, но, только подалась выбраться, как в зимний сад зашел какой-то пассажир. Я увидела только нижнюю часть его серого пальто и ярко блестевшие черные ботинки. Почему-то я испугалась этих ботинок и забилась поглубже... Он все не уходил и не уходил. Он остался недалеко от дверей и даже сел на плетеную скамейку. Я решила все-таки дождаться, пока он уйдет... Признаюсь, было стыдно, я очень не хотела, чтобы он таращил на меня глаза. И так я постепенно задремала, а потом, представьте себе, заснула совсем.
Мне снилось, будто я иду куда-то по темной дороге или по полу в большом темном доме, а по сторонам от меня растут пальмы... Потом я вдруг ощутила какое-то сильное движение, будто порыв ветра ударил мне в спину и потянул вперед, и деревья так зловеще зашумели и затрещали... Я проснулась в страхе. Света не было. Я услышала, что кто-то прошел мимо сада, потом быстро прошли еще несколько человек. Потом я услышала радостные женские голоса, восклицания... Мне почему-то было очень страшно выбираться оттуда... Теперь я просто боялась наказания и... чего-то гораздо большего, чем наказание, что я не могла назвать. Знала только: что-то очень плохое появилось в мире, в этой темноте.
Потом не стало голосов. Но какие-то люди все ходили взад и вперед. А потом даже стали пробегать, тяжело гремя... Мне становилось все страшнее. И вот даже показалось, будто кто-то подталкивает меня в спину.
Вдруг дверь отворилась, свет ярко вспыхнул, и, не успела я опомниться, как увидела над собой дядю Поля. У него было такое лицо, что я и описать не могу. Меня точно судорогой всю свело. Я не то, что заплакать, а даже дышать в эти мгновения не смогла. Он посмотрел на меня страшными, горящими глазами, резко протянул ко мне руки... даже помню, как сломал ветку пальмы... подхватил меня под мышки и забросил себе на плечо.
Что я видела, все уносилось от меня прочь. Унесся зимний сад. Появлялись и пропадали вдали люди. Все они шли очень странно, не оборачиваясь на меня. И все двигались так, будто их кто-то куда-то звал, требовал, чтобы они пришли скорее... На многих были надеты какие-то странные подушечки, подвязанные тесемками.
Когда дядя Поль внес меня в каюту и резко, даже грубо поставил на пол, я было кинулась маме в колени скорее зареветь и повиниться... Но у мамы было такое лицо, бледное... без кровинки... она как будто не видела меня... Я вся похолодела и только спросила:
— А где папа?
Сначала мама будто не расслышала, потом вся вздрогнула и, воскликнув «Это моя Нюта!», так порывисто схватила меня и прижала к себе, что мне стало больно.
Но буквально спустя секунду мама вдруг резко отстранила меня и снова превратилась в неподвижное бледное изваяние.
У меня и страх весь пропал. Мне кажется, я сама вся тогда окаменела.
Тут раздался голос дяди Поля. Какой-то совсем незнакомый, глухой, даже скрипучий, как у злого старика. Дядя Поль сказал:
— Он уже ждет нас в лодке. Мы должны попасть в лодку.
И вдруг он обратился к маме по имени. Так не обращался никогда. Он сказал маме:
— Соня, торопитесь. Времени нет совсем.
Он так и назвал маму: «Соня». Мне показалось, что даже на «ты»... «торопись»... точно не помню. Мне от этого сделалось еще страшнее. Мама не ответила. Она так и сидела без движения, на самом краю кровати, тепло одетая, и продолжала беззвучно шевелить губами.
Тогда дядя Поль у меня на глазах сам надел на нее ту же необычную подушечку... а потом я вдруг почувствовала, что он надевает такую подушечку и на меня.
Мы с мамой обе были как безвольные куклы.
— Теперь пора, — властно сказал дядя Поль. — Деньги, драгоценности... Всё взяли, Софья Николаевна?
Мама опять не ответила.
А я опять спросила, где папа.
— Он ждет, — грубо сказал дядя Поль, обеих нас схватил за руки и просто насильно потащил из каюты.
Он повел нас по коридору. И там так же молча, сосредоточенно шло еще много людей. Стало как-то неприятно пахнуть... как в людской в жаркий день, к вечеру. Мне показалось, что мы стали подниматься в гору, и я удивилась, почему стало тяжело идти по полу, на котором я еще вчера скакала без устали.
Мы поднялись по лестнице — и оказались в холоде и в гуще людей. Все говорили взволнованно, кто-то впереди даже кричал.
И тут я вдруг расслышала
