Автор неизвестен - Торикаэбая моногатари, или Путаница

Государь был очень растроган: «Этот человек перерос свою должность и ранг, вот и сегодня он показал свои разнообразные таланты». Решив отметить его, государь назначил Химэгими Командующим правой гвардией. Посчитав, что и Сайсё тоже выказал свою незаурядность, государь пожаловал ему должность внештатного Среднего советника. Было бы так естественно обрадоваться оказанной им чести…

Итак, Химэгими получил указ о назначении. Когда спустилась ночь, из дворца вышел Садайдзин. Химэгими был хорош до изумления. Конечно, он радовался, что удостоился внимания государя, но в глубине души по-прежнему печалился: «Люди думают, что я процветаю — ведь я поднялся так высоко, и никто из них не может себе даже представить, что я должен буду исчезнуть без следа». Несмотря на великую радость, его сердце было омрачено, но о его тоске не догадывался никто. Вскоре отец с сыном проследовали в дом Удайдзина, там уже ждали их, в доме было шумно и радостно, а сам Удайдзин выглядел даже еще более довольным, чем если бы его дочь стала государыней.

Хотя Сайсё вроде должен был бы радоваться, но это было не так: он понимал, что удостоился внимания государя только лишь благодаря другому, который был лучше его, и ему было горько оттого, что он не стал первым. «Советник обладает замечательной внешностью и непревзойденными дарованиями. Как я повел бы себя, окажись я на ее месте Сколько ни меняй свой облик — трудно отказаться от того, к чему привык», — всю ночь Сайсё думал об этом, а когда рассвело, написал поздравительное письмо.

В эти дни повсюду, включая дом Удайдзина, царили радость и веселье, но Химэгими был взволнован и озабочен. То, что Сайсё, похоже, об этом догадывался, было так странно и трогательно.

«Поздравить нужно в первую очередь тебя, — написал он.

Прочтя послание, Сайсё понял, что у Химэгими действительно есть причина печалиться, и он заплакал, потому что думал не о радости своего возвышения, а о любви к ней.

Торжества и праздники занимали все время, увидеться было невозможно, но посчитав месяцы и дни, Сайсё решил, что скоро Химэгими будет принадлежать только ему, и его сердце совершенно успокоилось.

Химэгими полнел. Как ни трудно ему было именно теперь — после того, как он был обласкан государем — расстаться с привычной жизнью, но и оставить все, как есть, было тоже нельзя. Химэгими был потерян.

Как-то ему случилось дежурить ночью во дворце. Сайсё тоже был там, они отправились в комнату отдыха, разговаривали. Сайсё украдкой написал ответ на чье-то письмо. С заговорщицким видом он отдал его посыльному. Если бы Сайсё спрятал полученное письмо, вышло бы, что он скрывает что-то от Химэгими, если бы показал — обидел бы того, кто прислал его. По его нерешительному виду Химэгими догадался, что, должно быть, письмо было от Ённокими.

— От кого? Ну-ка покажи!

Химэгими удивился, что Сайсё не нашелся с ответом.

Химэгими, как бы озорничая, выхватил письмо. Не желая иметь секретов от Химэгими, Сайсё не сопротивлялся. Письмо было написано на великолепной фиолетовой бумаге еле видной бледной тушью, оно было без сомнения от Ённокими. Должно быть, она отвечала на что-нибудь вроде: «Ты, верно, очень рада, что Советник получил повышение по службе».

Хотя различить написанное не составляло труда, Химэгими сказал:

— Бледновато, ничего не разберу, от кого это? — он попытался скрыть свои чувства и протянул письмо Сайсё. Тогда Сайсё спросил:

— Ну, и что ты думаешь по этому поводу?

— Никак не прочесть, ничего не вижу, — уклонился Химэгими.

Про себя же он рассуждал так: «До чего же ненадежно человеческое сердце, будь то мужчина или женщина! Вот Ённокими, на первый взгляд она невинна и благородна, но это только со стороны. Пусть ей самой все равно, что у меня на сердце, но ведь другие люди тоже обо всем догадываются, судачат, и это ужасно по отношению ко мне. А ведь она такая замечательная, каковы же тогда сердца людей обыкновенных… Как горько думать об этом! Но мне так не хочется, чтобы кто-то заметил, что я хоть чуточку неспокоен». И он не показал своего недовольства Ённокими.

Понимая, что привычная жизнь продлится еще месяц или около того, Химэгими часто навещал отца, ходил на ночные дежурства во дворец. Это была его обычная жизнь. Раньше он никогда — если не было на то особой причины — не вступал в разговоры ни с высшими аристократами, ни с простыми придворными.

«Он, конечно, человек замечательный, но только он нас за людей не считает, ведет себя отстраненно и высокомерно», — сыпались упреки на его голову.

Но теперь Химэгими стал гораздо внимательнее и сердечнее, он стал благосклонным к дамам, а ведь считалось, что с ним трудно завязать отношения. Люди все больше терялись в догадках.

Химэгими находился на ночном дежурстве во дворце. В двадцатых числах месяца луны нет допоздна.

Вдохнув аромат, Химэгими вспомнил о даме, которая в праздник Нового года написала: «Узорчатый шелк лишь мельком увидала…» Когда все умолкло, он украдкой подошел к Живописному павильону.

Когда он тихим приятным голосом дочитывал последнюю строку, кто-то вдруг неожиданно приблизился к нему.

Верно, это ответила та самая дама. Химэгими растерялся, он и не думал, что она все еще в него влюблена, полагая, что она его давным-давно забыла, но оказывается ее сердце не изменилось, он не смог пройти мимо и приблизился к ней.

Настала четвертая луна, и из-за своего положения Химэгими становилось все труднее и труднее вести себя как прежде. Он пытался делать вид, что ничего не изменилось, но даже несколько шагов давались ему с трудом. Сайсё не мог без помех с ним встречаться и страдал.

— Отчего ты упорствуешь? Нехорошо, если ты навлечешь на себя подозрения, — доказывал он.

В окрестностях Удзи у отца Сайсё было очень хорошее поместье. Сайсё приготовил там все самым тщательным образом, рассчитывая, что обязательно увезет Химэгими и поселит ее там. А потому теперь он проявлял нетерпение и говорил с раздражением. Но Химэгими не желал последовать замыслу Сайсё. Если бы он не ждал ребенка, он мог бы укрыться у принца Ёсино, но его положение требовало хлопот, которые были бы неудобны в присутствии этого воплощенного Будды и принцесс. Ведь они кажутся такими застенчивыми, им будет неловко и стеснительно, а Химэгими не хотел быть источником таких забот. Ничего не оставалось, как послушаться Сайсё, ведь если поступить по-своему, решиться — как это ни горько — оставить его, то тогда придется обращаться за помощью к кому-то еще, но Химэгими стыдился даже своей кормилицы, с которой был так близок. Химэгими не знал, как быть и беспокойство терзало его. Если уж случилось так, как случилось, наверное стоит последовать увещеваниям Сайсё: отвернуться от света и скрыться. «Мне уже трудно двигаться, искать помощи сторонних людей — неприлично», — решив так, Химэгими условился с Сайсё о дне отъезда, и немедля отправился к принцу Ёсино.

Со времени своего первого визита сюда Химэгими никогда не оставлял своим вниманием принцесс, заботился и о каждой мелочи в доме — вплоть до петлей на дверях монашеской кельи. Этот долгий путь он проделал множество раз и никогда не оставлял обитателей дома своими щедротами. Принц Ёсино ценил благородство молодого и блестящего человека и отвечал ему откровенностью. Принц всегда встречал Химэгими с радостью, они стали близки, разговаривали о многом. Вот и сегодня Химэгими даже больше обычного говорил о своих горестях, хотя и не открывался до конца. Сочувствуя ему, принц сказал:

— Пусть сейчас вам так печально, но это лишь преходящее смятение поселилось в вашем сердце, — со всем жаром души он молился за Химэгими.

Химэгими, как всегда, повидал и принцесс, он всхлипывал и тосковал:

— Что бы ни случилось, я непременно вернусь — здесь будет мое последнее пристанище, не забывайте меня. Месяца три я не смогу навещать вас. Может случиться так, что я умру и тогда мы видимся в последний раз, но если предчувствия обманут меня и я останусь жив, я обязательно приду снова — каким бы странным ни показался вам мой облик. И не думайте, что я отдалился от вас.