Сергей Романов - Нищие

Впрочем, для одного нищего он сделал бы многое. Это была Агата. Правда, Агата играла все-таки не роль нищенки в огромном коллективе Афинской, а всего лишь роль музыканта, защищенного "крышей" и покровительством Афинской. Перед Агатой, если бы она того захотела, Кнорус ползал бы на коленях.

Но сама Агата в своих душевных беседах с Юрайтом не однажды жаловалась, что на прямолинейные ухаживания Кноруса она не может ничем, кроме раздражения, ответить. * Юрайт, - спросила она, когда они сидели в "Макдональдсе" после работы, - почему ты за мной не ухаживаешь? Я тебе не нравлюсь, Юрайт? Или ты Кноруса боишься? * Кноруса боюсь, - постарался уйти от щекотливой темы Юрайт. * Не верю, что боишься, - отодвинула она от себя вазочку с мороженым и уже с грустью произнесла: - Я тебя понимаю - сердцу не прикажешь...

Юрайт решил обратить разговор в шутку и, рассмеявшись, встал со стула, растянул пальцами галифе: * Агата, миленькая, ну как я могу ухаживать за тобой в таком виде? Ты только погляди на меня - сапоги, бушлат без погон, шапка без кокарды. Бомжара, и только! Даже удивляюсь, как ты со мной рядом-то ходить не стыдишься! * Я такая же, - серьезно сказала она. - Такой же, как и ты, человек, разыгрывающий роль нищего. * Ты скрипку в футляр спрятала, очки и платок сняла - и обыкновенный человек. Студентка. К тому же с музыкальным образованием. Интеллигент. А у меня, кроме десяти классов школы, армии, да нищенского университета, за душой - ничего. * Но ты же собираешься в театральный? * Собираться-то собираюсь, но кто меня туда примет? Знаешь, есть хороший анекдот на эту тему. Маленький Вовочка скачет на палочке, играя в военного. Словом, как и я играю военного. Ну, так вот, подбегает к дедушке-генералу и говорит: "Деда, а я стану военным?" Старик в ответ удивляется: "Конечно, станешь". Вовочка опять по комнатам скачет и через минуту опять к деду заворачивает: "Деда, а генералом стану?" Старик ещё больше удивляется: "Станешь и генералом, внучек", берет газету и начинает читать. Но через пять минут Вовочка на своей палочке-лошадке опять около деда: "Дед, ну а маршалом я стану?" Тут старый генерал закрывает газету и серьезно говорит внуку: "А вот маршалом, внучок, тебе быть не грозит". Вовочка удивляется - это почему же? А старый генерал отвечает, мол, у маршалов свои внуки есть.

Агата вымученно засмеялась: * А знаешь, Юрайт, мне с тобой не стыдно, даже когда ты в "актерской" форме. Потому что с тобой весело и хорошо. * У меня другой-то и нет, Агата, - решил совсем уж прибедниться Юрайт. * Врешь ты все, Юрайт. Видела я тебя однажды на Ленинских горах. В джинсиках, курточке. И не один.

Она сказала это с таким упреком и сожалением, что ему чуть ли не до слез стало жалко скрипачку. Он, конечно, не дурак и догадывался, что Агата в любой момент готова откликнуться на его чувства. Но чувств, кроме обыкновенных, дружеских, у него к ней никаких не было. Иногда он сам себя спрашивал, хотел бы он провести с ней время как с женщиной. Ведь пользовался же он услугами проституток, которые по его вечерним сменам работали над ним, около гостиницы "Москва". Если уж ему сильно хотелось женщину, он после смены поднимался наверх, обращался к знакомому сутенеру, и тот ему устраивал девочку на ночь со скидкой пятьдесят процентов. Все они, подпольные и ночные люди на Мырле, были повязаны одной веревочкой. Да и Юрайт, как-то спрятал от облавы этого сутенера в дежурной подсобке, что в переходе метро.

Но Агату он не пожелал бы даже как женщину. Слишком хорошим другом она была для него во всей этой нищенской компании. * Ты, не обижайся, Агата, ответил он, снова уходя от прямого ответа, - но ты ведь и сама прекрасно понимаешь, что Афинская не приветствует никаких амурных... * Плевать мне на Афинскую. Я человек независимый и свободный. И не называй меня больше Агатой, у меня есть имя!

Он видел, что с девчонкой начиналась истерика и, как мог, постарался её утешить: * Успокойся, Ага..., извини, Иришка.

Но она уже вскочила со стула и неслась к выходу из кафе.

Юрайт думал, что на этом их дружба с откровениями и разговорами обо всем, их прогулки по переулкам и улочкам центра Москвы прекратятся. Но через неделю Агата сама подошла к нему и как ни в чем не бывало попросила: * Прогуляемся сегодня по арбатским улочкам.

Юрайт не возражал. За ту неделю на душе скопилось немало отрицательных эмоций, а с Агатой было всегда легко разговаривать на любые темы.

Они шлялись по арбатским переулкам, пили кефир из пакетов и ели горячие булки. И говорили, говорили, как будто не виделись несколько лет. Видимо, она хотела заговорить свою вину за истерику в кафе, а он загладить свое дурацкое холодное отношение к ней в тот день.

Они болтали без умолку. О Москве, о выборах в государственную Думу, о его предстоящем поступлении в Щукинское, мимо которого они как раз проходили, об Афинской и её политике и, конечно, о тех, кто награждает их за нищенское ремесло последней тысячей из кошелька. * Ты, знаешь, я заметил, что те, кто богат, даже не смотрят в сторону нищих. Они боятся смотреть на нас, как бы ограждают и застраховывают себя и свои чувства от каких-либо даже маленьких потрясений. А если такой нувориш встречается со мной глазами, то я замечаю в них огорчение не за бедную Россию, а за то, что он по какой-то случайности спустился в метро. А в основном ведь мы трясем рабочий класс и пенсионеров, тех, кто сам за три дня до получки вынужден занимать деньги у друзей и соседей. * У каждого своя работа, Юрайт. Я иногда думаю, что если бы не было нищих, то сердца людей давно бы уже очерствели. В людях просыпается жалость, когда они видят нищих и думают, что их бедственное положение ничто по сравнению, к примеру, с твоими бедами - инвалидностью, безденежьем, унижением перед ними. Да и я ведь не виновата, что народ не ходит на концерты. Тем более уверена - им не перестала нравиться скрипичная музыка. Просто раньше они шли к нам, теперь - мы к ним. И они, как и в прежние времена, платят. Понемножку, за кусочек концерта. * Так ты, Агата, играешь, даешь людям наслаждение. И этим зарабатываешь. А я? А-то выклянчиваю!

Она улыбнулась: * Я не раз издалека смотрела, как ты выклянчиваешь. Это же спектакль, жуткая драма! Слушай, Юрайт, мне кажется, что если ты сыграешь нищего на вступительных экзаменах, тебя сразу на третий курс примут. * Смеешься... * Нет, действительно, Юрайт, ты же прирожденный актер. Я верю, что ты поступишь. Понимаешь, если бы люди почувствовали в твоих монологах про Чечню и Таджикистан какую-то фальшь - они бы подальше обходили тебя стороной, а отслужившие и повоевавшие ещё бы и расправу устроили. Но тебя жалеют... Я слышала, что ты в переходе не только партию бойцов играешь? * Было дело - исполнял роль уволенного с завода "зиловца". * Кого? - расхохоталась она, догадавшись, о какой профессии идет речь.

- "Зиловца" - рабочего, которого уволили за организацию голодной забастовки на Автомобильном заводе имени Лихачева. Эту роль я исполнял, когда настоящим "зиловцам" целый год зарплату не платили, и я разыгрывал жертву-рабочего в переходе. * Афинская научила? * Нет, самого понесло. Как-то все утро исполнял роль почиканного чеченцами командира минометного взвода. А тогда по всей Москве протесты за прекращение войны проходили. Рабочий люд баламутил, дескать, их зарплата шла на поддержание военных действий. Я сходил к тете Поле, дежурной по станции, попросил у неё рабочую спецовку, затем переодел галифе и бушлат и вернулся на свое рабочее место. Сел к стене, повесил на шею картонку "Я рабочий ЗИЛа. Мне после голодовки нужно восстановить силы, но администрация завода уволила меня, не заплатив ни копейки". Мимо меня проходили такие же рабочие и служащие, давно не получавшие денег, но почти у каждого находилась мелкая банкнота для меня.

Агата расхохоталась: * Тебе фантазии не занимать. * После смены эти же слова мне говорила и Афинская. Но в тот день мне впервые стало стыдно за свою профессию. * Не комплексуй, - сказала Агата, когда они расставались около метро "Смоленская".

Юрайт помнил, как в тот день, в арбатских переулках их накрыл сильнейший, словно тропический ливень. Они забежали в какой-то подъезд, но были уже до нитки мокрые. Она дрожала. Он снял свой офицерский китель без погон и накинул его на плечи Агаты. Но она стучала зубами и говорила, что все равно не может согреться и затем, крепко обняв Юрайта руками за талию, прижалась всем телом к его груди. Сказать, что ему было приятно, значит, сказать неправду. Но и отстранить её от себя у него тоже не было желания. Ему было никак. Ему было так, как замерзшим в палатке солдатам, которые вынуждены укладываться на ночлег при двадцатиградусном морозе в горах. Ему было просто тепло. И они стояли в сыром московском подъезде, плотно прижавшись друг к другу, и ждали окончания ливня.

...Юрайт поднимался по лестнице к себе в квартиру. Он знал, что обо всех его прогулках с Агатой Кнорусу докладывала эта сука - Ассоль. Эта мнимая старуха, опершись на клюку, фиксировала их словно фотоаппарат и потом в деталях пересказывала Кнорусу, как Агата держала его под руку. Как он нес её скрипку. Как они, веселясь, бежали к станции или чем-то расстроенные шли к эскалатору.