Вокруг лишь вода. Девушку клонит в сон. Вода доходит до колен. Она смотрит на меня, затем усаживается на край балкона, поджав ногу. Что-то черное плавает вдалеке. Я смутно узнаю в силуэтах лебедей и улыбаюсь. Остался лишь один вопрос, который я так и не задал ей когда-то. В день, когда сбежал. Я достаю из пачки последнюю сигарету и спрашиваю у девушки ее имя.
— Немо.
ЧАСТЬ 3. Третье лишнее.
0
Все следующую неделю я посвятил изучению. Я пытался увязать формулы, теории и концепции, найти в происхождении и развитии вселенной какую-нибудь закономерность. Несколько раз мне казалось, что я стою перед дверью, за которой покоится ответ, но кто-то яростно захлопывал ее у меня перед носом. Я рассчитывал теоретическую вероятность симуляции нашего мира, теории множественных вселенных, пытался понять, насколько антропологически предрасположены возможности возникновения схожих вероучений, читал записки очевидцев о возможных религиозных откровениях, изучал системный анализ, теорию вероятностей и даже затронул основные положения квантовой физики.
Я понимал, что эти спекуляции, в своей сущности, фантастика, и все, что я испытал в жизни, не содержало ничего божественного: все можно было свести к биологической природе мозга, самовнушению или какому-нибудь розыгрышу, которой мог бы быть произведен средствами, которые имелись в арсенале людей на момент происхождения того самого чуда. Поскольку мифотворчество, думал я, является одной из основополагающих частей любой человеческой жизни, то и наличие такого огромного скопа мусора, оставшегося от предыдущих поколений, не удивительно.
Даже если считать, что гениальность, требуемая для огромной делюзии остальных, присуща одному из миллиона (как самое редкое возможное заболевание, что конечно же - глупость, поскольку встречается она, по им наблюдениям, гораздо чаще) - то за всю историю существовала, по меньшей мере, сотня тысяч таких бесконечно одаренных - а количество учений, положений и теорий, дошедших до нас, по своему количеству едва ли может к нему приблизиться.
1
Я никогда не пробовал мате, но мне казалось всегда, что вкус его должен напоминать вкус напитка, в котором смешались две чайные ложки кофе Jacobs Monarch, чайная ложка сахара и пакетик чая Curtis с бергамотом. Есть в этой субстанции какая-то буэнос-айресская горечь. Я сплю и вижу сон, в котором незнакомая девушка представляется Немо, но это ненадолго. Сейчас меня разбудят крики отца о том, что мы топим соседей снизу. Это был прекрасный сон.
- Андрей! Найди в интернете телефон нашего технического участка!
В моем сне тоже была вода. Море окутало город, и я с упомянутой выше девушкой были последними, кого она поглотит.
Я звоню в техучасток. Никто не берет. Звоню в управление микрорайона - у них занято. Ценнейшие десять минут прошли безрезультатно. Под моими тапками хлюпает вода.
А потоп - это комедия или трагедия? Трагедия - разве что библейский.
Я курю и бегу явиться собственной персоной местным сантехникам в подвал соседнего дома. Вы когда-нибудь курили во сне? Мне навстречу бежит мастер. Стою у раскрытой двери собственного подъезда и вижу, как девушка из квартиры, которую мы топим, устремляется к нам на аудиенцию. Курю еще одну. К полудню я определенно получу нелестные отзывы от всей ее френдзоны.
В квартире отец с братом промерзшие ловят воду покрывалами. Замечаю вполголоса, что к месту протечки надо было, наверное, просто приставить шланг. Сантехник уходит. Занавес.
2
- Смотри.
У скамьи в аллее Национальной библиотеки я наблюдаю брачный танец голубей. Рядом со мной сидит бывший ректор экономического вместе с которым мы выпили немного красного вина. С такой неподступной искренностью вино пригубляли разве что столетие назад случайные незнакомцы в безымянном парижском кафе. Они отпускали сухие комплименты к полусладкому вину и ругались на арго - языке тамошних улиц.
Голуби кружатся в аккуратном танце, не сводя с друг друга глаз, их клювы сомкнуты и тщательно сопряжены - движения птиц то и дело наводят о мысли об иньянской гармонии. Двадцать два года прошло с момента моего рождения, и только сейчас я начинаю понимать.
Я счастлив, насколько это можно сказать о человеке, который читал про взаимность разве что в книгах или наблюдал ту в кино. Быть может, дело лишь в вине - все это нелепое совпадение, и не стоит придавать этому особого значения. Он старше меня втрое, но видит ли он это в первый раз? Я смотрю на него - он следит за птицами, и с лица его не сходит улыбка. Он видит это в первый раз.
3
И я все думаю, как невпопад звучали бы все эти признания в любви, даже в третий раз. Но на что я променял свою жизнь. Смелым хватало бравады писать все эти строки снова и снова, с мольбами, слезами и в непомерном отчаянии. Но я не отчаян. Во мне живет лишь тоска, и причина этой тоски - ты. Я думаю и бьюсь, что лишнее слово убьет в тебе истинное, настоящее представление обо мне. Но я также понимаю, что нет тебе до меня никакого дела, и я хотел бы сложить эти строки так, чтобы ты меня полюбила. Но все во мне видит, что это, наверное, обман. Но я люблю тебя до сих пор, и мысль о том, что я донесу это чувство до конца и умру в одиночестве, стегает меня снова и снова. И я не знаю, можно ли просить себя забыть или благоволить, что ты полюбишь меня, просто и навсегда.
***
Мы не можем его винить - ни ты, ни я. Он считал себя сумасшедшим в свои 17. Ты знаешь, что напрасно. Но если бы он не оказался здесь, тогда, с тобой - он никогда бы не осознал, что ошибался. Он не понял бы, что сумасшедшие, напротив, за этими стенами. Мы знаем, что он будет несчастен всю оставшуюся жизнь - но мы не строим иллюзий. Он заслуживает больше того, что знал и будет знать. Он откровенен и прям перед собой и перед другими - именно это ты увидела в нем. Я не желал бы, чтобы мир сломал его - но я знаю, что он понимает теперь все, что выпало на его долю. Он сможет держаться, хотя бы за то, что у него было. Мне жаль, что так вышло. Как просто бы было, если бы на свете никогда не было хороших людей.
***
В отеле. Дома. На улице. Летом.
Льется. Бездомным и мученым. Светом.
С солнца. С заводов. В замученный. Пот.
Льется. С прохожих. Милиции. Взвод.
Свистки. Раздаются. Волочит. Сирена.
Из вод. Молодцов. Сминается. Пена.
4
Он разложил карты на столе рубашками вверх. В четыре ряда выстроились червы, бубны, трефы и пики разных номиналов.
- Пронумеруй свои воспоминания по степени значимости - от двоек до тузов. Мы соорудим игральную колоду.
- Что с ними произойдет? Воспоминания уйдут, ведь так?
- Да. Как только карта будет бита. Но это не должно тебя волновать. Здесь едва ли отыщется повод для лишней ностальгии. Коснись центра, как только будешь готов отдать воспоминание - ты поймешь, что все готово, когда оно отобразится на рубашке. Мы не играем, чтобы победить.
- Я не хочу забывать, - проговорил я.
- Ты забудешь по-настоящему только тогда, когда сыграет карта.
- Кем я буду без памяти?
- Ты был здесь всегда. Ты покинешь одно лишь прошлое.
Я оглядел карты. Я вдруг понял, что не видел их номиналы и масть, но мог ощущать.
- Некоторые выкладывают узор. Многие начинают с двоек и понимают, что им нечего вспомнить, когда дело доходит до тузов, - он говорил монотонно и смотрел в сторону своими безучастными глазами. Десятки миллиардов судеб, неразрывно связанных. Сотни миллиардов несовпавших рубашек.
- Две рубашки никогда не меняются, - в его ладони промелькнули разноцветные шуты. - Любовь и смерть.
- Бывали ли случаи, когда воспоминания разных людей падали на одну карту? - спросил я.
- Лишь у двоих, - он показал рубашки карт, которые держал в руках. Они были одинаковые, и на каждой была девушка. - На даму червей.
- Кто это?
- Я не знаю.
5
- Тебе надо научиться расслабляться.
Это все чушь. Мир подомнул меня. Я даже не человек, я бескостный организм, спрятанный в теле. Я не могу перестать быть этим чертовым мечтателем. Моя тщедушная инфантильность, которая идет наряду с отвращением ко всем благам, невозможность установить себя в центр, точку свободы, она меня убивает. Что это? Смерть стремлений? Но я не собираюсь плодить кого-то здесь, не собираюсь перебираться из своей системы восприятий в это унифицированное неотрефлексированное болото. Люди натворили дел, построили этих пружинистых стен, от которых я отскакиваю как мяч. Ты на все смотришь со стороны, говорят они, и я поражен, что они это замечают. С моими идеалистическими установками мне больно даже сдвинуться с места. Ты понимаешь меня?
- Не совсем.
Тебе так просто. Ты никогда не мыслила о себе как о чем-то некомплиментарном. Ты говоришь о своих правах и о свободе пола. Но нас обусловляет наша физиология. Был бы я рад, если антропология слилась с антропософией и дала мне свободу, но она не может. Зачем, скажи, я пустился в эти пустые размышления? Я не хотел уходить так далеко, но теперь вернуться невозможно совсем, и нет даже человека, который станет мне собеседником - пусть он будет мужчиной, какая к черту разница. Я жду, что он не будет кивать впустую, что зерна моих мыслей как-то произрастут в нем. Меня не тянуло к мужчинам, и вряд ли потянет. Что теперь? Я присоединю себя к этому сонму интеллектуальных материалистов? Ответь мне, как полюбить мне мою нерастраченную молодость спустя столько времени? Они строят, бегут, делают. Они не вдаются в пустые вольнодумства.
