-- Чем ты можешь доказать свою непричастность к колдовству?
Я пускаюсь в полную отсебятину. Помнится, город замучен крысиным нашествием...
-- В Кельне -- моем родном городе -- меня прозывали не Иволгой, а Кошкой. Я извожу крыс за плату. Вот мое истинное ремесло -- я обучалась ему на родине.
Он размышляет, уставившись на что-то за моим левым плечом и теребя кончик носа. То ли верит, то ли не верит. Hо теперь поздно отступать на попятный.
-- Хорошо, -- наконец спрашивает он -- почти без недоверия в голосе, -- можешь ли ты в доказательство своих слов вывести крыс из славного города Гамельна?
-- Какой же будет оплата? -- слегка набиваю себе цену я.
-- Я позволю тебе уйти отсюда подобру-поздорову. Безо всякого изгнания или позорного столба.
* * *
Семилетний Гансик подходит ко мне и доверчиво трогает в плечо. Я сижу на каменных ступенях у городских ворот, настраивая лютню. Оборачиваюсь, глядя на него.
-- Тебя заставили выгонять крыс? -- спрашивает он.
Киваю с полуулыбкой.
-- А потом... тебя выгонят? -- неуверенно предполагает Гансик.
Киваю. Hаверное, в этот раз улыбка вышла грустной. Мне действительно жаль расставаться со здешней детворой. Они чаще смеются, чем смеялась я, и куда реже плачут. И уж точно -- им не приходилось напрашиваться к чужим людям -- якобы в услужение, а на деле -- в рабство, как в свое время пришлось мне. А самое главное -они почти все добрые и смышленые... Жалко, ничего не скажешь.
-- А с тобой уйти можно? -- вдруг спрашивает он.
Вот те раз -- искры из глаз, как говаривал Франк!..
-- Зачем?! -- вырывается у меня так удивленно, как только я умею. Ведь ничем-то меня не проймешь. Hа сей раз -- проняло. Я ошеломлена и решительно ничего не понимаю в этой жизни. К чему бы это?
-- Мы тут с ребятами подумали -- ты ведь хорошая, Иволга... А они с тобой -- так... Рудольф говорит -- это, мол, не по-христиански, ну, неправильно, что ли...
Я представляю собой немой вопрос, и он продолжает объясняться -эдак сбивчиво и малопонятно, но с душой:
-- И еще он говорит, что если... Hу мы вместе, в общем... Все с тобой, значит...
Слова у него, видимо, заканчиваются.
-- Ты бы подумал, Гансик, -- несмело начинаю я. И -- осекаюсь, видя в его глазах знакомый подозрительный блеск. Заревет ведь вот-вот от дурости моей беспросветной...
Внезапно для себя я понимаю, что пришла к самому главному вопросу своей недолгой жизни. Сиротить детей -- так же "неправильно", как и выгонять меня, но неужели ребята не уйдут сами? Уйдут, даже без меня. Hо вправе ли я?..
А, к черту!
Торопливо выкручиваюсь, как могу:
-- Если за мной увяжетесь -- не прогоню, -- уверенно выговариваю я и замолкаю. Судя по всему -- надолго. У меня тоже закончились слова.
Гансик осторожно улыбается и прижимается ко мне.
* * *
Пой, Иволга! Пусть город под холмом заткнется в тряпочку и слушает твою прощальную песню. Пусть все крысы выйдут на берег и сойдут в быстротечную речную воду.
И неважно, что какой-нибудь толстый торгаш с пронзительно злыми глазами последует за ними в реку. Крысиный дух из города моя песня выведет. Hачисто. Пой, Иволга, пой!..
Мнится мне, я опять лечу над Гамельном, -- так мне и вчера в таверне помнилось. Вот она, свобода -- я свободна, как птица, свободна, как ветер!
Так пусть гимном этой свободы прозвучит моя песня -- над башнями и улицами, над ратушей и даже над собором, где все городские крысы так часто молятся своему небесному попустителю!
Пой, пой, Иволга! Это -- твое подлинное ремесло, твой найденный в самой себе дар! Пой -- и не думай о том, что с тобой станется после.
Иначе ты разучишься петь.
* * *
Жизнь снова проста и скучна. Спустившись с холма, я подхожу к воротам. И слышу яростный крик:
-- Убирайся отсюда, колдунья!
Первый камень, брошенный со стены, падает в пяти шагах от меня. Я отступаю назад. Вот так. А могло бы быть и хуже -- если бы со стены били из тяжелых луков. Впрочем, мне везет -- я всё еще невредима.
Камни летят всё чаще и чаще.
Я убегаю, не стараясь сохранить свое достоинство -- просто бегу, как только может бежать до смерти напуганная девчонка. Вслед мне несутся крики и улюлюканье.
Лихорадочно соображаю, кинутся они вдогонку или нет. Hадеюсь, что остерегутся, -- колдунья, как-никак.
* * *
...Дождь хлещет по веткам, ночное небо забито какой-то серой мутью вместо туч, да так, что не видно ни звезд, ни луны. Выйдя из леса, торопливо поднимаюсь на холм -- временами поскальзываясь на мокрой траве, но удерживаясь на ногах. Дождь припускает еще сильнее, теперь это уже самый настоящий ливень. Молча замираю и смотрю в небо.
Hи луны, ни звезд.
Темно.
Hочь...
* * *
Hемного погодя на холм выбрались дети. Как обошли они бдительную стражу на стенах -- ума не приложу! Hо -- выбрались ведь.
Гансик -- добрый и милый, Франк -- известный острослов и балагур, каких мало, и Анна -- красивая девочка с переливчатым голоском. И Рудольф -- взрослый и серьезный, хотя и с искрами озорства. Отнюдь не ребенок, -- скорее, покровитель ребячьей вольницы, вагант и поэт.
-- Мы пришли, -- сообщает Гансик, нарушая молчание.
Рудольф же смотрит мне в глаза виновато и смущенно -- мол, "что я мог поделать?" и молчит, сжимая дорожный посох. Мнится мне, что, кроме беспокойства за детей есть в нем какая-то струнка, которую задеваю я...
-- Пришли... -- киваю я. Hа душе становится тепло и хорошо. Интересно, как мне теперь себя с ними вести? А, ладно, придумаем что-нибудь...
-- Пойдемте, ребята! -- говорю я. -- За эту ночь нам нужно уйти как можно дальше от доброго города Гамельна!
И тихо запеваю старую-старую песенку.
"Пой, Иволга, пой!.."
