Ключ, прикрепленный к тяжелому латунном наконечнику, из которого произрастали
толстые мягкие кисти, сплетенного темно-бордового шелка, мягко провернулся в массе
замка размером с добрый кирпич. Концентрированный удар дизайнеров Корпуса
театрально встретил ее, пропуская в Номер Четыре, после того как она нажала
отделанные перламутром, взамен привычной гуттаперчи, кнопки.
Комната была слишком высокая, она думала что это произошло в результате некоего
хитрого разделения большой комнаты на меньшие. Казалось что ванная комната к тому
же больше чем спальня, хотя возможно это была лишь иллюзия.
Вся высота комнаты была оклеена белыми, заказными обоями, декорированными
орнаментом из черных глянцевых картушей. При ближайшем рассмотрении
становилось видно что увеличенные картуши представляют собой анатомические
рисунки жуков. Ятаганы челюстей, остроконечно удлиненные конечности, аккуратные
крылья (это она додумала) поденок. Из мебели, в комнате было два заметных предмета.
Кровать, чья массивная конструкция была целиком отделана резными панелями из
моржовой кости, цвета слоновой кости, с огромной стойко-экклезиастического вида
нижней китовой челюстью, прикрепленной к стене в изголовье. И подвешенная к
потолку птичья клетка, такая большая что она могла забраться в нее сама. Клетка была
заполнена стопками книг, а внутри ее были смонтированы минималистского стиля
Швейцарские галогеновые светильники. Крошечные лампочки которых направленно
освещали установленные в Номере Четыре предметы. Инчмэйл гордо подметил что это
не просто так книги. Все они казалось были об Англии, и художественные и нет. Она
прочитала отрывок из «Чудаков Английских» Dame Edith Sitwell, и большую часть
«Мошенник»-а Geoffrey Household.
Она сняла плащ, и повесила его на набивную, отделанную атласом вешалку в шкафу и
села на край кровати чтобы развязать обувь. Инчмэйл называл кровать пиблокто
истерической. Она вспомнила по памяти значение термина «интенсивная истерия», это
означало «депрессию, копрофагию, нечувствительность к холоду, эхохалию». Она
скинула обувь в направлении открытой двери шкафа. «Устойчивая копрофагия» —
добавила она. Отшельническая, культурно-унаследованная в арктических условиях.
Возможно диетического происхождения. Связанная с токсичностью витамина А.
Инчмэйл был набит такого рода информацией, с того самого момента, как он
прописался в студии. Она предложила скормить Клэмми ведро витамина А, он
выглядит так, что это может подействовать.
Ее взгляд упал на три коричневые закрытые коробки, составленные одна на одну с
левой стороны шкафа. В них лежали завернутые и обвязанные Британские издания
книги, которую она написала в номерах отелей, не таких запоминающихся как этот.
Она начала сразу после того, как они получили деньги от Китайского автоконцерна.
Она перебралась в Стэплс в Западном Голивуде и купила три хлипких китайских
раскладных стола чтобы разложить на них рукопись и множество иллюстраций к ней в
своих угловых апартаментах в Мармоне. Это казалось было страшно давно и она
понятия не имела что делать с этими копиями книг. Коробки с экземплярами
Американской редакции, она сейчас вспомнила, до сих пор лежали в багажной комнате
Трибека Гранд.
- Эхолалия — сказала она, встала и сняла свитер, затем свернула его и положила в
верхний, на уровне груди ящик шкафа, за маленькую шелковую «бомбу-вонючку» с
сушеными лепестками трав и цветов. Если ее не трогать, то вонять она не будет.
Надевая отельный, «вроде бы белый» халат, скорее велюровый, нежели махровый, она
так и не смогла вспомнить за что она так не любит велюровые банные халаты. По
меньшей мере мужчины в таких халатах выглядят чудовищно ненадежными.
Телефон в номере зазвонил. Он выглядел как коллаж, трубка, корабельного стиля из
обернутой каучуком бронзы, лежала на кожаной подложке, на вершине подставки, сверху куба из палисандра, углы которого были обиты латунью. Звук был
механический, тихий, как будь-то звонил старинный велосипед где-то вдалеке на тихой
улице. Она пристально посмотрела на телефон, страстно желая чтобы он заткнулся.
- Интенсивная истерия — произнесла она
Телефон не замолкал.
Она сделала три шага и положила руку на трубку.
Трубка была нелепо тяжелой.
- Копрофагия — бойко произнесла она в трубку, как будь-то сообщала собеседнику
название отделения в большой больнице.
- Холлис — сказал он, — Здравствуйте
Она посмотрела вниз на трубку, тяжелую как старый молоток, и почти такую же
побитую. Толстый провод роскошно отделанный плетеным бордовым шелком висел
возле ее голого предплечья.
- Холлис?
- Здравствуйте Хьюберт.
Она представила себе как с размаху опускает трубку сквозь хрупкий антикварный
палисандр, сокрушая старинного электро-механического сверчка внутри. Теперь уже
слишком поздно. Он и так уже молчит.
- Я видел Рега, — сказал собеседник
- Я знаю.
- Я сказал ему чтобы он попросил тебя позвонить мне.
- Я не позвонила, — ответила она
- Рад слышать твой голос, — сказал он
- Уже очень поздно.
- Ну тогда спокойной ночи, — сказал он вполне сердечно — Я приеду утром к завтраку.
Мы возвращаемся ночью. Памела и я.
- Где вы?
- В Манчестере.
Она увидела себя, садящуюся рано утром в такси на безлюдной Паддингтон стрит, на
которую смотрит парадный вход Корпуса. Затем экспресс до Хитроу и улететь куда-
нибудь. А потом в другой комнате, будет звонить другой телефон, а в нем его голос…
- В Манчестере?
- Норвежский черный металл — сказал он уныло. Она представила себе Скандинавские
народные ювелирные украшения, затем до нее дошло, что это скорее музыкальный
жанр. — Рег сказал что это может быть мне интересно.
Неплохо, — подумала она клинический садизм Инчмэйла порой находит достойные
цели.
- Я собираюсь лечь спать, — сообщила она, набравшись решительности. Она отлично
знала что от этого собеседника так просто не отделаться.
- Завтра в одиннадцать, — сообщил он, — Мне не терпится встретиться.
- Спокойной ночи Хьюберт.
- Спокойной ночи, — он отключился.
Она положила трубку. Аккуратно, чтобы не раздавить спрятанного внутри «сверчка».
Это не его проблема.
И не ее.
Возможно и не его.
И не кого-то другого, кто бы он ни был.
2. Город на краю
Милгрим рассматривал собакоголовых ангелов в магазине Gay Dolphin Gift Cove.
Их головы, выполненные в масштабе чуть меньше чем три четверти, были отлиты из
какого-то сорта гипса, когда-то использовавшегося для создания до жути подробных
настенных декоров, пиратов, мексиканцев и арабов в тюрбанах. В этой придорожной
сокровищнице были собраны наиболее радикальные примеры Американских
сувенирных китчей, из всех, что он когда-либо видел.
Их тела, очевидно гуманоидные, под белым сатином с блестками, были длинными, стройными и опасно вертикальными, как на полотнах Модильяни. Лапы свято-
скрещенные на манер средневековых надгробных статуй. Крылья были такими, какие
бывают на Рождественских украшениях, не смотря на то, что сами они были крупнее, чем праздничная елка среднего размера.
Смотрящие на него сейчас из-за стекла морды, явно содержали в себя черты
полудюжины разных пород. Он решил, что они представляют собой сентиментальное
посвящение умершим домашним животным.
Держа руки в карманах брюк, он быстрым взглядом, широко окинул витрину,
мысленно отметив множество вещей, декорированных мотивами флага Конфедератов.
Кружки, магниты, пепельницы и статуэтки.
Особо выделялась статуэтка, высотой примерно до колена изображающая мальчика-
жокея, держащего небольшой круглый поднос вместо традиционного кольца. Голова и
руки статуэтки были потрясающего Марсианско-зеленого цвета.
Милгрим узрел также нарочито искусственные орхидеи, кокосы, украшенные резным
орнаментом единого стилистического направления, и коллекционные упаковки
минералов и камней. Это было похоже на игровой автомат «достань их все», подобный
тем, что стоят в нижней части Кони Айленд, вот только в данном случае то, что никто
так и не достал, накапливалось десятилетиями.
Он поднял глаза, представив гигантский манипулятор с тремя металлическими
когтями-захватами для доставания сувениров, но увидел только большую, густо
покрытую лаком акулу, нависающую над головой как фюзеляж небольшого самолета.
Насколько старым должно быть это место, чтобы в Америке, иметь в названии слово
gay? Какая то часть товара по прикидкам Милгрима была произведена еще в Японии, во времена ее оккупации.
