Бурятский эпос - Гэсэр

На востоке, в заоблачной шири,
Тоже были богатыри,
Повелители и цари.
Было сорок их и четыре.
Возглавлял их Атай-Улан…
Чтобы крепким рос мальчуган,
С ним играл, веселясь и шутя,
Поднимал к подбородку дитя,
На коленях его держал,
Поучал, на бой снаряжал
Тот отец Абарга-Саган,
Что верховных владыкою был
Запредельных тринадцати стран,
Что явился на свет, когда
Зарождались месть и вражда.

С первых дней для сына была
Родником любви и тепла
Матушка Хара-Манзан,
Та, что мальчика согревала,
Пеленала и обмывала.
Было сладким объятье ее,
Щегольским было платье ее,
С тонкой кисточкой шапка была,
А сама круглолицей была,
Госпожой, царицей была!

С ним составив семью и племя,
С ним слила на вечное время
Сердце, душу свою и уста
Та, чья дума была чиста,
Мать могучих трех сыновей,
Наилучших трех дочерей,
Госпожа Гунгэр-Сэсэн.

Был Атай-Улан удальцом,
Был он трех сыновей отцом.
Трех красивых имел дочерей.
Возглавлял он богатырей,
Чье число — шестьдесят и шесть,
Ремесло — смертный бой и месть.
Возглавлял Атай-Улан
И шесть сотен знатных вождей,
И шесть тысяч ратных людей.

Старший сын его — белый сын.
С ним сравниться не мог ни один
Из господ небесной страны.
Оценить его? Нет цены!
Были мышцы его сильны,
В три обхвата широкая грудь.
Беломастным владел он конем,
Белизною сверкал его путь.
Говорили всюду о нем:
Славный воин Саган-Хасар
Не осилит его верховод,
Не догонит его скороход!

Средний сын, красноцветный сын,
Был превыше горных вершин,
А глаза его были как сталь,
Подчинялись им близь и даль,
Был глубокий ум у него,
Подчинялось ему колдовство.
По багровой скакал стороне
На пятнисто-буланом коне
Красноцветный Шара-Хасар.

Самый младший, последний сын
С крепкой костью был исполин,
С шеей толстой, как у быка.
Мощь его была велика.
Только в черное был он одет,
Признавал только черный цвет,
Только в серый цвет проникал,
А скакун его черноногий
По одной лишь дороге скакал —
По туманной, черной дороге.
Вот каков был Хара-Хасар!

Всюду славилась старшая дочь
Как великая мастерица.
Круглолица была, белолица!
Девять — с воротом — одеяний
Вышивала из шелковой ткани,
Что была, как ладонь, мала,
Вышивала из шелковой ткани,
Что не больше пальца была,
Двадцать — с воротом — одеяний.
И художеством и мастерством
Всех затмила в мире живом
Та царевна Алтан-Хурабша.

На ладонях нежных своих
Десять хитрых волшебств держа,
И на кончиках пальцев своих
Двадцать мудростей тонких держа,
Прославлялась и госпожа,
Повелителя средняя дочь.
Так была собой хороша
Та царевна Мунган-Хурабша,
Что причиной раздоров была,
Что предметом споров была
Для небесных богатырей.

Всех считалась умней и добрей
Повелителя младшая дочь,
Чья походка плавной была.
Ослепляла она зеркала,
Та царевна Уен-Сэсэн!
И скромна была, и мила,
В небольшом она доме жила,
Но зато обладала большой,
Как безбрежное море, душой.

На небесном своде высоком
Между Западом и Востоком,
Меж могучими посередине,
В голубой, счастливой долине
Жил почтенный Сэгэн-Сэбдэг.
Отвергал он Запада власть,
Не желал пред Востоком пасть.

Он травой, скотом был богат,
На Сэсэн-Уган был женат.
Жил народ его благодатно:
В день питался он троекратно,
Наслаждался у всех на виду
Троекратным счастьем в году.
В незабвенное это время
Утверждаться начало племя
Белых западных небожителей.
В это время на небе восточном
Становилось мощным и прочным
Государство черных воителей.
У Сэсэн-Уган в это время
Округлялось желанное бремя:
Между двух враждебных сторон
Родилась у Сэгэн-Сэбдэга
Дочь-царевна Сэсэг-Ногон.
Над владением Серединным
Каждый стать желал господином:
Хан-Хурмас и Атай-Улан,
Властелины небесных стран,
Силу пробовали свою,
Но пока еще не в бою:
Ханы спорили десять лет —
Шел обман за коварством вслед,
Ханы спорили двадцать лет —
Вслед за хитростью шел навет.
Ханы трижды прошли вокруг
Мироздания нового, юного
И четвертый проделали круг
От простора земного до лунного.

В эти дни у Наран-Дулана,
У противника мглы и тумана,
В доме Солнца-богатыря,
Побеждавшего черную ночь,
Вырастала сама заря,
Вырастала красавица дочь.

А в руках у Атай-Улана
Двадцать два было страшных дурмана
И двенадцать волшебных сил.
Эти силы он в дело пустил,
И, рожденная Солнцем царевна,
Стала чахнуть Наран-Гохон,
Стала кашлять она каждодневно…
Дочь три года уже больна,—
Нет у Солнца-отца лекарства,
Нет спасенья от колдуна
Из Восточного государства!

…В стародавнем рукописанье
Изначальных, первых времен
Было грозное предсказанье:
Коль погибнет Наран-Гохон,
То восточные сорок четыре
Небожителя власть свою
Утвердят в заоблачном мире
Над пятьюдесятью пятью
Храбрецами Западной части —
И не будет конца этой власти.

Храбрецы — пятьдесят и пять —
Стали девушку врачевать,
Но старанья были впустую —
Не смогли исцелить больную.
Не умея царевну спасти,
Не найдя к исцеленью пути,
Пятьдесят и пять лекарей —
Небожителей-богатырей —
Обратились к той, что была
Их верховною госпожой,
Обладавшей мудрой душой,
Чашей разума и добра,
Сотворенной из серебра,—
К бабушке Манзан-Гурмэ.

Над пятьюдесятью пятью
Небесами глава-владычица,
Утвердившая волю свою,
Чтобы мудрость могла возвеличиться,
Бабушка Манзан-Гурмэ
Заглянула в книгу священную.
То, что нужно, найдя сперва,
Охватила мыслью вселенную
И такие сказала слова:

«На северо-западе
Верхних небес,
Где солнца рассветного
Блещет навес,
Где никто не видал очага,
Вьется жаворонок Азарга.
На груди — древних букв серебро,
Тонко вывело буквы перо,
И сверкает на солнце спина —
Золотые на ней письмена.
Если поймана будет птица,
Сразу девушка исцелится:
Приложите к спине спиной,
И к груди — другой стороной, —
Возвратите здоровье больной!»

Восседая, сказала сказ
И, привстав, отдала приказ
Бабушка Манзан-Гурмэ,
Чтоб явился к ней в тот же час
Без других храбрецов, один,
Богатырь, чей отец — Хурмас,
Средний сын его, красный сын,
Удалец Бухэ-Бэлигтэ.
И старуха богатыря
Похвалила за послушанье
И поведала предсказанье,
Слово истины говоря:

«Коль погибнет Наран-Гохон,
То погаснет, зайдет заря.
Над пятьюдесятью пятью
Храбрецами в Западной шири
Станут властвовать сорок четыре
Властелина Восточных небес.
Если ж выздоровеет царевна
И возрадуется душевно,
То заря будет ярко сиять.
Храбрецы — пятьдесят и пять,—
Исполины Западной части,
Обретут желанное счастье.
Надо Солнцем рожденную дочь
Исцелить — и низвергнуть ночь,
Чтоб избавить нас от напасти.
Наступил испытанья час.
Воин, выслушай мой наказ.

На северо-западе
Верхних небес,
Где солнца рассветного
Блещет навес,
Вьется тот, кто спасет от врага:
Белый жаворонок Азарга.
На груди — древних букв серебро,
Тонко вывело буквы перо,
И сверкает на солнце спина —
Золотые на ней письмена.
Если поймана будет птица,
То Наран-Гохон исцелится,
Но должна быть птица живой.
Ты ее не срази стрелой,
Целься в жаворонка умело,
Постарайся, чтобы в глазки
Наконечника птица влетела,
А когда совершишь это дело,
Мы приложим к царевне больной
Эту птицу — к спине спиной,
И к груди — другой стороной.
Только так, при этом условье,
Возвратится к царевне здоровье».

Поучала среднего внука
Бабка мудрая и седая,
И нелегкой была наука.
Удивляясь, недоумевая,
Вопросил Бухэ-Бэлигтэ:

«Над пятьюдесятью пятью
Небесами глава-владычица,
Утвердившая волю свою,
Чтобы мудрость могла возвеличиться!
Я, охотясь, по небу мчался,
Обошел и леса и луга,
Но ни разу не повстречался
С белым жаворонком Азарга.
Где находится эта птица?
Где летает и где гнездится?»
И от бабки он слышит наказ:
«У отца спроси, говорит,
Пусть ответит тебе Хурмас».

Средний сын, красноцветный воин,
Словом бабки своей расстроен,
Задает Хурмасу вопрос.
Тот подумал и произнес:
«В молодые, смелые годы
И позднее, в зрелые годы,
Эту птицу встречал я порою —
Там, где ночь расстается с зарею,
На северо-западе Верхних небес,
Где солнца рассветного
Блещет навес,
Белый жаворонок трепетал.
Я серебряные читал
На груди его письмена,
Мне сверкала его спина —
Золотые на ней письмена.
Вместе с ним трепетал я, читая,
Открывалась мне то золотая,
То серебряная страница.
Но исчезла с тех пор эта птица,
Не встречал я ее нигде…»

Средний сын, Бухэ-Бэлигтэ,
В путь-дорогу решил отправиться,
Птицу жаворонка поймать,
Чтобы вылечилась красавица.
Он достал свой лук и колчан,
Поскакал, сквозь рассветный туман,
На отцовском гнедом коне
К неизведанной стороне.