Фанш в который раз залечивает мои раны. Например, от нее я узнал, что Сюзанна залезла ко мне в постель не только из-за моего дня рождения. Да? Да, фугасик, это был приказ – лишить тебя девственности. Без шуток? Конечно, без шуток! Мы же все за тебя переживали. Непорочный связной – такая редкость. Такая опасная работа, такое напряжение, большинство из вас после задания сразу запрыгивали в постель. Занимаясь любовью напропалую, связные как бы заговаривали опасность. Парни, девчонки – всем нужны жизненные силы, всем хочется чувствовать себя в безопасности в чужих объятиях. А ты – нет. И все это знали. Отсюда всякие подозрения. Священник? Девственник? Импотент? Несчастная любовь? Чего только о тебе не думали. Вот Сюзанна и решила произвести разведку боем. Последний подвиг Сопротивления, вот так-то, фугасик!ЗАМЕТКА ДЛЯ ЛИЗОН
...
Фанш стала звать меня «фугасиком» с того дня в марте 45-го, когда после боя при Кольмаре мне на эльзасской дороге чуть не оторвало полруки осколком фугаса. Я вел грузовик, беспечно высунув локоть в окошко, – как будто не было уже никакой войны. Фанш всем своим раненым давала такие прозвища – по названию оружия, поразившего их. Я – «фугасик» из-за того самого снаряда, Ролан – «пулеметик» (он как-то попал в засаду и еле выбрался, неся свои кишки в руках), Эдмон, чудом выживший после допроса с пристрастием, – «ванночка». «Мой фугасик» – иначе она меня больше никогда и не называла.
* * *
23 года, 3 месяца, 28 дней
Пятница 7 февраля 1947 года
После каждого насморка я еще долго просыпаюсь по ночам с заложенным носом. Сухим, но заложенным. Особенно левая ноздря, закупоренная разращением слизистой, которое я даже могу нащупать пальцем, если засунуть его поглубже. Я сплю с открытым ртом и просыпаюсь с пересохшей глоткой. Может, у меня аллергия на парижский воздух?
* * *
23 года, 4 месяца, 9 дней
Среда, 19 февраля 1947 года
Не знаю, что тому причиной – отъезд ли Сюзанны, или заградительный огонь, которым Шаплен отвечает на любое мое предложение, или же этот кретин Пармантье, помешавшийся на своих квотах, но меня все время мучит изжога. Я и в детстве страдал старческими болезнями. Этими болячками, которые сопровождают вас всю жизнь и в конце концов становятся чертами характера. Вот и сейчас я кисну изнутри, а через несколько лет прокисну совсем?
* * *
23 года, 5 месяцев, 21 день
Понедельник, 31 марта 1947 года
Поел через силу. Плохо спал. Ничего не проходит и не выходит. Почти постоянные боли на уровне пищевода. Я затянул с этим делом и теперь нервничаю. Этьен говорит, что надо обследоваться. Это особенно полезно для нервов, говорит он. Гастроэнтеролог, к которому он советует обратиться, может положить меня к себе в больницу Кошен через две недели. Немного помогают пастилки «Ренни». От Сюзанны никаких вестей.
* * *
23 года, 5 месяцев, 30 дней
Среда, 9 апреля 1947 года
Осталось еще пять дней. Господи, сколько времени потеряно! От Сюзанны по-прежнему ничего. Чего ты ждешь от этой девицы? – спрашивает Фанш, она открыла тебе двери во взрослую жизнь, фугасик, так давай, входи! Я жду, когда вернется аппетит. В том числе и сексуальный. И вкус к жизни – тоже. В общем, ко мне возвращаются мои детские страхи. В виде ипохондрии! Потому что то, что я сейчас чувствую, – к чему скрывать? – это безотчетный страх заболеть раком. Ипохондрия: расстройство сознания, влекущее за собой гипертрофированное восприятие телесных проявлений. Что-то вроде мании преследования, где мы и преследуемые, и преследователи одновременно. Мое сознание и мое тело поигрывают друг с другом. Вообще-то, занятное ощущение – совершенно новое. Интересно, я по природе ипохондрик или это у меня временное? Рак желудка: быть сожранным изнутри собственным органом пищеварения! Ужас!
* * *
23 года, 6 месяцев, 2 дня
Суббота, 12 апреля 1947 года
Я себя не перевариваю.
* * *
23 года, 6 месяцев, 4 дня
Понедельник, 14 апреля 1947 года
Консультация у врача длилась семь минут. Вышел от него в ужасе. Не запомнил и четверти из того, что наговорил мне этот гастроэнтеролог. Я не смог бы описать его кабинет. Странное расстройство памяти. Вам повезло, один пациент отказался от госпитализации, я могу взять вас через три дня. Это правда или он накормил меня этой трепотней только затем, чтобы не сказать, насколько все не терпит отлагательств? Я не слушал его, только вглядывался в его лицо. Сухо, четко он пояснял мне, что через три дня вставит мне в живот трубку, чтобы посмотреть, что там происходит. Больше на лице этого специалиста прочесть было ничего нельзя, но моя ипохондрия наделяла каждую его черточку невысказанной задней мыслью. Ты скоро совсем спятишь, мой милый, ты ведешь себя так, будто этот врач – переодетый эсэсовец!
* * *
23 года, 6 месяцев, 6 дней
Среда, 16 апреля 1947 года
Не могу читать. Не могу ни на чем сосредоточиться. Только физический труд еще как-то меня отвлекает. Хотя сегодня утром Жозетт сказала, что у меня отсутствующий вид, а Марион – что озабоченный. «Ренни» мне больше не помогает. Совсем. Нервы вконец расстроены. Нет никаких сомнений: ставки сделаны, я в последний раз в качестве не-больного пью это вино, ем эти маслины, это пюре (которые, впрочем, не проходят), и я никогда больше не увижу, как цветут каштаны Люко.
С каких это пор тебя интересуют каштаны, придурок? Ты же всегда считал их слишком «школьными»! Все верно, но теперь, когда я уверен в скорой смерти, я мог бы влюбиться и в таракана. Страх заболеть ужаснее самой болезни. Поставьте же мне скорее диагноз, чтобы я воспрял духом! Уж перед неминуемым раком я смогу держаться достойно. Я даже знаю как – есть у меня в запасе несколько героических поз. Но пока – влажные ладони, дрожащие пальцы, приступы паники, от которых запор переходит в понос, – как когда мне было двенадцать лет. Я не буду больше бояться, не буду бояться, никогда не буду бояться… Ничего себе! неужели я так ничему и не научился? Неужели этот дневник, который я завел, чтобы изгнать из себя вот этот самый страх, был ни к чему? Неужели мне всю жизнь придется уживаться с этим ничтожеством, с этим беспозвоночным, который при малейшем мандраже сразу делает в штаны? Хватит ныть! Ишь, распустил нюни! Прекрати, слышишь?! Посмотри на себя со стороны, идиот несчастный, ты выбрался живым из всемирной мясорубки, и чудеснейшая из женщин открыла тебе дорогу, по которой ты можешь пройти в дамки!
* * *
23 года, 6 месяцев, 7 дней
Четверг, 17 апреля 1947 года
Прошел гастроскопию в состоянии полной отрешенности. Сдался на милость науки. Слепая вера и никаких иллюзий. Тихий фатализм. Все время, пока гастроэнтеролог вместе с помощником засовывали мне в глотку шланг, а потом пропихивали его по пищеводу, чтобы в конце концов обследовать мой желудок до самого привратника, я боялся, что меня вырвет, и чтобы побороть этот страх, думал о шпагоглотателе, которого видел однажды в детстве, когда папа водил меня в цирк. Изучая мои внутренности, врачи трепались. Поправляя шланг, они обсуждали будущий отпуск. Вот и хорошо. Пусть. Одна жизнь кончается, другие продолжаются. Хорошая новость: обследование показало банальное раздражение слизистой пищевода. Плохая новость: мне придется снова прийти с результатами анализа крови. Лечение: обволакивающие средства и диета. Никакого мяса в остром соусе (похоже, этот врач не в курсе, что у нас – карточки).
* * *
23 года, 6 месяцев, 18 дней
Понедельник, 28 апреля 1947 года
Обследования показали, что все в норме. Ничего у меня нет! Что вызывает у меня смешанное чувство ликования, омраченного стыдом за собственную трусость. Но главное – облегчение, ввиду чего я отправился с Эстеллой в ресторан. Я заказал ливерную колбаску, жареную картошку и бутылку «Бруйи». До сегодняшнего дня мне нельзя было ничего кислого. Потом – прекрасная прогулка с Эстеллой по Ботаническому саду. Мое тело снова со мной. Да-да, прямо по Монтеню – прекрасный свет здоровья !
* * *
23 года, 6 месяцев, 28 дней
Четверг, 8 мая 1947 года
Прохожий спрашивает, как пройти к Трокадеро. Но вместо того чтобы показать, я вдруг, неожиданно для самого себя, говорю ему с Сюзанниным акцентом, «шо я нездешний, шо я с Квебека и никакого Трокадеро н’знаю». Когда Сюзанна изображала французское произношение – мое произношение, – она показывала мне физиологическую сторону нашего языка. Лицо ее вытягивалось, брови подскакивали кверху, она задирала голову, прикрывала веки, выпячивала вперед губы с капризно-надменным выражением: вы, французы, черт бы вас побрал, говорите своей куриной гузкой с таким видом, будто прямо сейчас высрете на наши бедные головы золотое яйцо!
