— Не надо думать обо мне так подло! — выкрикнула фейра почти писклявым голосом, но вскоре вновь возобновила величественный тон. — Я никогда не нарушаю договора.
— Надеюсь это так.
— Фейры никогда не лгут, мальчишка, пора уже запомнить это, — ледяным голосом произнесла королева Благого двора.
По ее взгляду хрустальных глаз я начал осознавать, что с фейрами действительно шутки плохи и кто его знает, чем это все обернется. Единственный шанс избежать ухудшения и разрыва между союзом отца с фейрами, это уйти с Благословенного двора. К тому же, я действительно долго уже здесь находился и сбился со счетом времени.
Я коротко кивнул и, поклонившись в небольшом реверансе, произнес:
— Как жаль, миледи, но мне пора откланяться.
Королева молча, провожала меня взглядом, но как только я хотел уже выходить из врат дворца, она прокричала:
— Джонатан.
Я обернулся.
— Я всегда буду на твоей стороне, — в ее словах не было колкости и злости, в сказанном ею было нежность и забота, более того — любовь.
Поведение фейры меня удивляло, но вспомнив, как мы их названием, я не удивился в ее поступках, недаром она принадлежит к дивному народцу.
* * *
Я вернулся домой также быстро, как и попал к благому двору — через кольцо телепортации.
Так как завтра я намерен поехать в Париж, в мои планы входило разузнать поподробнее о делах, которые Валентин замышляет на будущее. К тому же, я не смогу видеться с отцом несколько недель, а может и месяц, ведь я буду сначала в Париже, а потом в Аликанте — столице и единственном городе Идриса.
О том, что я собираюсь уехать, Мэри стало известно совсем недавно и, как бы она не уговаривала меня взять её с собой, я был против этого. Но сейчас, зная, что Валентину успели каким-то образом доложить о нашей связи и частых встречах, я настаивал на том, чтобы она всегда была рядом со мной. К тому же, мне так будет спокойнее, а Мэри — безопаснее.
Я более, чем уверен, что девушке эта новость понравится.
— Крок, — неожиданно произнес я, увидев сокола, летящего ко мне. — У тебя есть новость для меня?
Он издал негромкий звук и как только сокол сел на мое плечо, я погладил его шею внешней стороной ладони. Его глаза довольно блестели и в то же время казались обеспокоенными.
— Что-то случилось? — спросил я, убрав руку и продолжая идти по тропинки к дому.
Птица вновь издала кричащий звук, и я понял, что мне угрожает опасность. Но какая? Датчик показывает, что демонов рядом нет, и я, к тому же, успел дойти до дома.
Стоило мне приблизиться к входной двери, как сокол вцепился в мое плечо с такой силой, что я с трудом сдержал крик.
— Крок, что ты вытворяешь?
Сокол переместился на мою руку и, раскрыв крылья, дал понять, что в доме опасность.
Я насторожился. Все мое тело напряглось. Тут я понял, что Крок хотел сказать своим поведением. Я против своей собственной воли вошел в дом, ожидая ужаснейших воспитательных мер от Валентина. Но войдя тихо в холл, я увидел отца, склонившегося над Джослин. На удивление отец держал ее за руку и разговаривал.
Он говорил о прошлом. О браке. Как любил Джослин, а она предала его. Как не любил никого после… Наверное, то была правда, как и остальное. Он выговаривался, хотя и понимал, скорее всего, что не должен. Не обманывай себя, он не каялся в том, как создал из тех бедняг отреченных или как планировал расправиться с Конклавом. Он говорил обо мне.
Валентин сожалел об эксперименте надо мной, ведь из-за меня мама чуть не покончила с собой… хотя в то же время Валентин не догадывался, в какое отчаяние она впала, раскрыв тайные опыты.
Отец много экспериментировал над собой, долгие годы. Он теперь ближе всякого человека или даже нефилима к уровню мага.
До Валентина с нерожденными детьми никто опытов не проводил. Особенно таких.
Валентин хотел создать сверх воина, сильнее и быстрее любого нефилима. Валентин признался, что я как раз таким и получился, однако при этом вышел жестоким и пустым.
Отцу я был предан, но истинной любви не испытывал. Валентин, в погоне за улучшенными боевыми качествами, забыл о человечности.
Также Валентин рассказывал, что когда Селин Эрондейл умерла, она была на восьмом месяце. Отец пичкал ее порошками из крови Итуриэля в надежде, что у Стивена родится сын, столь же сильный, как и я, только наделенный человеческими качествами. С потерей плода опытов Валентин смириться не мог, поэтому подрядил Ходжа, и вместе, пока труп Селин не остыл, они вырезали дитя из утробы…
Ходж отнес младенца к себе в дом, неподалеку от озера Лин. Отец сопровождал их, поэтому и не возвратился в ту ночь. До самого Восстания присматривал Ходж за ребенком, а после Валентин, выдав себя за Майкла Вэйланда, забрал мальчика в поместье Вэйландов и растил как сына Майкла.
Вэйланды, отец и сын. Валентин умертвил их и сжег, хотел сбить Конклав со следа.
Отец рассказывал и то, что растил мальчиков в разных домах: Джейса — у Вэйландов, меня — в озерном доме. Умудрялся совмещать воспитание двух сыновей, оставляя порой обоих на долгое время. Джейс вряд ли помнил меня, зато я его да.
Пока Селин носила Джейса в утробе, Валентин пичкал ее ангельским порошком. Тем же, которым снабжал и Джослин во время второй беременности. Джейс не проклят. Скорее наоборот. Все нефилимы имеют частицу ангельской крови, но Клэри с Джейсом ее досталось чуточку больше.
Я закрыл входную дверь уже громче, чтобы отец знал, что я вернулся домой. Валентин повернул голову в мою сторону, немного улыбнулся и, отстранившись от Джослин, произнес:
— Наконец-то ты пришел. Почему так долго?
— Королева задержала меня.
— О чем же вы так долго с ней беседовали? — поинтересовался он, запрокинув голову, чтобы видеть мое лицо.
— О всяком, — уклончиво ответил я.
Отец не стал подробнее расспрашивать, но по его взгляду читалось недоверие и небольшая подозрительность.
— Так же она говорила, что мы с фейрами в союзе, но четко дала понять, что помощь нам она окажет только при крайней необходимости, — добавил я, чтобы Валентин не подумал, что я от него что-то скрываю.
Отца это вполне устроило, но на лице все же играли нотки недовольства. Но и из-за чего?
— Джонатан, — начал отец, явно подбирая нужные слова. — Помнишь, что я тебе говорил? Любовь — это уничтожение, и если тебя полюбят — значит уничтожат.
Эти слова я помнил всегда, но никогда не считал верными.
— Но ты ослушался меня, — последние слова Валентин произнес жестко и недовольно, — ты пропустил все мои слова и уроки, которые я давал тебе всю жизнь мимо ушей.
— Отец… — начал я, но он сурово выкрикнул:
— Молчать!
В такие моменты, как сейчас, возражать Валентину было бессмысленно. С детства я помнил урок: слова отца — закон, и нарушение его карается казнью.
И вот сейчас, стоя перед отцом и смотря, как он гневно испепелял меня взглядом, мое тело моментально напряглось, вспоминая дни, когда отец избивал меня ремнем или кнутом. Он называл это воспитательной работой. Валентин считал, чем больше физических уроков, тем сильнее и выносливей я становился.
В какой-то степени отец был прав, но с другой стороны — его методы ужасные. Мне было известно, что Валентина также воспитывал и его отец, и по роду Моргенштернов этот обычай передавался веками. Нормальные люди посчитают нашу семейку дикой и сумасшедшей, но нефелимы, знающие наш род, как самых могущественных, знают, что мы являемся самыми сильными из всех сумеречных охотников.
— Мало того, что ты с ней встречался, причем не один раз, — продолжил отец вытягивая из тумбочки кнут. — Ты еще и рассказал ей обо всем. Ты привел ее к нам в дом, нарушил главное правило.
Отец замахнулся кнутом и, ударив прям возле меня, продолжал:
— Эта девчонка принадлежит к самому жалкому виду сумеречных охотников. Сноувайты — предатели и изменники, которые покинули мой круг, — сквозь зубы процедил он. — Она такая же подлая, как и ее семья. Они жалкий вид, а ты относишься к великому роду — Моргенштернов.
Мне хотелось выкрикнуть: «У нее есть!», но удержался от этого и, стиснув руки и зубы крепко, принял следующий удар. На этот раз длинный плетеный ремень попал на мое лицо. Было ужасно больно, но я терпел и пытался не закричать. Мне это удавалось, но в душе я хотел убить Валентина, отомстить за все издевательства.
К моему собственному удивлению, я стоял, как вкопанный принимая кучу ударом. По моему лицу текла кровь, спина сильно болела, а ноги уже были, как ватные, но я не обращал внимания. Стоял и терпел, зная, что если пошевелюсь или увернусь от удара — будет только хуже.
— Если еще раз я увижу ее рядом с тобой, — продолжал Валентин, подойдя ко мне впритык, — я ее убью.
Замахнувшись в последний раз кнут, прошелся по всему моему телу, оставив невероятно огромный шрам.
