– Это не то, во что вы могли бы вырасти или развиться. Это не эмоция и не состояние сознания. Может, это сложнее понять, пока вы не осознаете, что эмоция и сознание – одно и то же, или, точнее, эмоции это состояния сознания. К примеру, полчаса назад я подошёл к костру и начал говорить, и мы вместе вошли в необычное состояние сознания – сорт групповой эйфории. Пятнадцать или двадцать минут спустя мы вернулись в обычное состояние. Это пример изменённого состояния, не так уж отличающего от слепой ярости или безумной любви. Вы оглядываетесь на это из вашего нормального состояния, и вам кажется, что вы были словно другой человек. Наркотики, дыхательные упражнения, медитация и прочее могут изменить ваше состояние сознания, но само-реализация – реализация истины – это не состояние сознания.
Я оглядел освещённые огнём лица и увидел разочарование. Они не понимали, как возможно достичь чего-то, что вне их досягаемости, стать чем-то, чем нельзя стать.
– Вы хотите опустить это на тот уровень, где вы могли бы иметь с ним дело, но это невозможно. Истина это не идея и не концепция. Она не в библиотеках и не в словах мудрецов. Она не приходит в виде вспышки озарения или пикового переживания. Это не чувство блаженства или экстаза. Это не концепция, которую нужно понять, и не чувство, которое нужно испытать. Она не в сердце и не в голове. Она дальше.
Воздух был наэлектризован. Танцевал огонь, моросил мелкий дождь, но присутствовал ещё некий элемент. Каждый был подключён к словам. Каждый был очень внимательным и присутствующим. Они чувствовали, что возможно стоят на пороге важного шага вперёд, и если всё идёт хорошо, так оно и есть.
– Значит, вы говорите, – сказал Рэнди, – вы говорите, что все религии и философии… Понимаете, здесь я не могу подобрать слов… в общем, вы говорите, что все духовные учения… то есть, все они…?
Он остановился, не зная, как сформулировать вопрос, но я знаю, этот вопрос они все хотели бы задать. Для меня это звучало как сочетание двух нот таким образом, что из них непременно должна выйти целая симфония. Паттерн начинал раскрываться и, если я всё не испорчу, из этого должно получиться что-то сногсшибательное.
– Что я говорю? – спросил я. – Мы говорим о лжи. О важной лжи. Лжи, лежащей в самом сердце того, кем и чем мы являемся. Мы выдвигаем серьёзные обвинения. Мы совершаем акт ереси, потому что этим и является ересь – разговор об истине в "сонном царстве".
Будет весело.
– Духовное пробуждение, – продолжал я, – это обнаружение истины. Всё, что не касается достижения истины должно быть отброшено. Истина это не знание чего-то – вы и так уже много знаете. Истина это не-знание. Вы не можете стать истинными – вы должны перестать быть ложными, и тогда всё, что останется, и будет истиной. Если вы хотите стать священником, ламой, раввином, теологом, тогда вам придётся много узнать – тонны и тонны. Но если вы хотите выяснить, что есть истина, тогда это совершенно иной процесс, и меньше всего здесь вам потребуется много знаний.
Я использую много слов, чтобы сказать то, что хочу сказать, но в конечном счёте я говорю только об одном. Я прошёл туда и обратно перед костром, рассматривая, как танцует огонь на их мокрых, внимающих лицах.
– Отвечая на вопрос Рэнди короче и проще, можно сказать, что все системы верований это просто истории, которые мы создаём, чтобы сделать что-нибудь с пустотой. Эго ненавидит вакуум, поэтому каждый из кожи лезет, создавая иллюзию чего-то там, где ничего нет. Системы верований это просто устройства, которые мы используем, чтобы оправдать невообразимый ужас перед отсутствием "я".
Дело идёт неплохо. Иногда мне приходится оценивать отклик на мои слова, поскольку то, что совершенно очевидно для меня, может быть абсолютно невероятным для слушателя. Для некоторых из слушающих меня сейчас, полагаю, огульное обличение всех человеческих религий и философий завораживает, для других это не новость. Для цели сегодняшнего вечера это лишь вспомогательное средство.
– Верования это свечи, которыми человек пользуется, чтобы разогнать окружающую его тьму. Они как чары, с помощью которых мы не подпускаем к себе бесконечность, пытаемся рассеять чёрную тучу, нависающую над каждой головой.
Я не хочу двигаться дальше, не пригвоздив этого. Они не обязаны мне верить или соглашаться со мной, но я хочу, чтобы сейчас они оставались со мной. То, что я хочу сказать сегодня, предназначено не для понимания теперь же, но для их будущего, и если они сейчас это упустят, то и в будущем им труднее будет это понять.
– Что здесь происходит? – вопрошал я. – В чём дело? Кто я? Что я? Что находится за пределами "я"? Это большие вопросы, и все религии и духовные традиции олицетворяют наши попытки ответить на них. Конечно, мы не можем ответить правильно, но это не важно, потому что нам не обязательно отвечать правильно, нужно лишь ответить адекватно. Нам не обязательно заставить чёрную тучу исчезнуть, нужно лишь заставить её казаться тёмно-серой вместо чёрной. Наши объяснения могут быть неудовлетворительными в 99,99%, и этого достаточно, потому что нам нужно лишь, чтобы чёрная туча стала чуть светлее.
Я дал словам повиснуть в воздухе. Никто не двигался. Все молчали. Я знаю, что они молча переоценивали свои убеждения в этой перспективе, но сейчас не время. Я продолжил.
– Вы когда-нибудь были в депрессии? – обращался я к ним. – В реальной депрессии? Когда всё теряет значение? Когда ни в чём нет никакого смысла?
По их реакции я понял, что все они знают, о чём я говорю.
– Что самое худшее в этих печальных моментах? Откуда они берут силы?
Я секунду подождал, чтобы они могли подумать об этом, и, когда я скажу, распознать это.
– Из своей неопровержимости, верно? Из того факта, что их не ставят под сомнение. Когда вы находитесь в том состоянии, в точно знаете, что оно истинно?
Они закивали головами, тихо соглашаясь.
– Вот именно. Когда вы находитесь в этом пространстве, вы знаете, что это не просто настроение. Вы видите то, что в нормальном состоянии не позволяете себе видеть. Минуты вашего самого глубокого отчаяния на самом деле ваши самые откровенные минуты – ваши самые светлые минуты. Тогда вы видите без защитных линз. Тогда вы срываете занавес и видите вещи такими, какие они есть.
Долгая тишина. Тяжёлая тишина. Это очень личное. Они все испытывали эти неотфильтрованные моменты. Им всем знакомо чувство полной тщетности. А самое главное, они все помнят, что в самом сердце этого отчаяния лежит знание, что это реальность: всё тщетно.
– Представьте руку, стирающую одну из тибетских песочных мандал, – сказал я тихо.
Я сделал глоток из бутылки с водой. Это ещё не то, куда всё направлено, но определённо, это важная остановка. И я не хочу покидать её слишком быстро, или оставаться здесь слишком долго. Спустя несколько мгновений я нарушил молчание.
– Кто-нибудь знает истории о привидениях?
Они засмеялись, и пелена, окутавшая их, немного рассеялась.
– А как же атеисты? – спросил Мартин. – У них нет никакой защитной системы верований.
– В данном контексте нет такого понятия, как атеист. Если уж на то пошло, мы все агностики, разница только в степени. Каждый во что-то верит, но лишь настолько, насколько это необходимо для функционирования. Туча, конечно же, висит над головой, сводя на нет все надежды и мечты, но благодаря нашим религиям и философиям, она не абсолютно чёрная, а очень тёмно-серая, что позволяет нам продолжать жить.
Вампиры ведь не входят, пока их не пригласят? Для собственного развлечения я немного поиграл с этой мыслью, пока не поступило приглашение. Рэнди задал вопрос.
– Значит, вы говорите, что… это всё как… то есть, всё? Всё, во что все верят, просто… как… как чушь собачья?
Это не простой вопрос, это один из главных. Этот вопрос нужно задавать и отвечать на него в самых понятных словах – чтобы глубоко проникнуть в суть и удержаться там. Мы потратили некоторое время на то, чтобы подойти к нему, подготавливали почву, но если бы я теперь остановился и gave a pop quiz, никто из них бы так и не понял, что это было.
В этом всё дело. Вот почему большие вопросы производят большое действие. Это не песня, которую нужно спеть, и не гора, на которую нужно взобраться – это сон, который нужно расплести. Нет абсолютно никаких шансов, что мы сможем распутать фантастически сложную многослойную ткань за один вечер, но нитку, за которую мы дёрнем сегодня, уже никогда нельзя будет снова затянуть. Полотно нельзя будет заштопать.
Колокол не сможет перестать звонить.
Я дал вопросу Рэнди повисеть в воздухе несколько мгновений, позволяя всей линии исследования выстроиться в тишине. Все глаза были направлены на меня в ожидании. "Что скажет этот мудрец?" – думали они. Это часть спектакля. Они так много раз видели её в одном о том же исполнении, что должны были думать, что я сейчас буду ходить вокруг да около, что мол, нужно уважать людские верования, что все взгляды имеют право на существование, что мы все в одной лодке. Они ожидают политкорректных отговорок, потому что именно это они слышали всегда. Но в этот раз всё по-другому. Я не отвечаю на вопрос, я подтверждаю подозрение.
